Восточные мотивы в рассказе И. А. Бунина - Поэтика рассказа И. Бунина "Чистый понедельник"

Сочетание восточного и западного начал и свойств натуры образует в облике героини причудливое слияние Противоположных жизненных привычек и особенностей характера. Какая-то тайна скрывается в глубинах ее психики и ее пристрастиях, необычных, сотканных из несовместимых, казалось бы, черт. Все в этом рассказе имеет два смысла: один -- прямой, художественно-непосредственный, вытекающий из развития фабулы, другой -- скрытый, символический, запрятанный в подтекст, хотя постоянно нами ощущаемый. И в этом плане, на фоне странных и непонятных для героя противоречий, из которых соткан духовный облик героини, получает свое значение настойчиво подчеркиваемое и, как мы увидим, для общего замысла Бунина в высшей степени важное ее внимание ко всему, что связано с древней Русью.

Правда, сама эта древняя Русь, упоминание которой в "Чистом понедельнике" оказывается столь же частым как и упоминание Персии, Индии и всего восточного, подается Буниным в настолько идеализированном и стилизованном виде, что возникает вопрос: а не введена ли она в рассказ не столько в соответствии с логикой действия, сколько в соответствии с логикой замысла. Более всего его поразило, что в ночь на понедельник -- тот самый "чистый понедельник", в который она приняла твердое решение уйти в монастырь, -- она внезапно оставила его у себя... Безвольный и несамолюбивый, он покоряется, хотя чувствует, что тут назревает какая-то драма. Оказавшись между двух огней -- Западом и Востоком, в точке пересечения противостоящих исторических тенденций и культурных укладов, Россия сохранила вместе с тем в глубине своей истории специфические черты национальной жизни, непередаваемая прелесть которой для Бунина сосредоточена в летописях, с одной стороны, и в религиозной обрядовости -- с другой.

Стихийная страстность, хаотичность (Восток) и классическая ясность, гармония (Запад) синтезируются в патриархальной глубине национально-русского самосознания, согласно Бунину, в некий сложный моральный комплекс, в котором главенствующая роль отводится сдержанности, многозначительности -- не явной, не бросающейся в глаза, а скрытой, затаенной, хотя по-своему глубоко и основательно осмысленной. Это была новая для Бунина концепция России, к которой пришел он уже в эмигрантский период жизни и которая противостояла в его сознании революции. Под таким углом зрения мы и воспринимаем безымянную героиню "Чистого понедельника" -- стихийно-страстную, но и многозначительно-сдержанную, неторопливо, но напряженно проходящую сквозь суету жизни, в которой она упорно отыскивает свое предназначение, исподволь укрепляясь в мысли о смирении и монастыре.

Она появляется на страницах рассказа уже с этой мыслью, уже с готовым и твердым, но пока еще запрятанным решением. Оно-то и делает -- сразу же! -- образ героини не по-бытовому значительным, возвышающимся над любовной драмой, лежащей в основе сюжета. Не столько сама героиня интересует в этом рассказе Бунина, сколько то, что она носит в душе, -- мысль о монастыре, о пострижении, об отказе от мирских благ и соблазнов, о "слиянии" с допетровской Русью. Именно поэтому Бунин и строит рассказ так, что он превращается, по существу, в постепенное раскрытие этого ее решения, в процессе которого мы отчасти знакомимся и с мотивами" приведшими "шамаханскую царицу" к столь неожиданному для сборника "Темные аллеи" символическому финалу.

Известно, что для Бунина художественное творчество никогда не было средством общественной борьбы, каким оно было, скажем, для Горького. До какой бы резкости он ни доходил в своих оценках общественного состояния России, как бы ни был разоблачителен пафос его произведений, субъективно он всегда оставался (или, во всяком случае, стремился остаться) в стороне от открытой борьбы. Такая позиция при определенной и сильной критической направленности бунинского творчества 1910-х годов грозила стать почвой драматического конфликта с эпохой, с временем; этот конфликт и проявил себя во всей силе после 1917 года и отъезда Бунина в эмиграцию. Но и ранее позиция Бунина приводила своей противоречивостью в недоумение многих его современников.

Следует, однако, учитывать, что в сознании Бунина существовало представление о двух никак не перекрещивающихся сферах деятельности, условно говоря -- общественной и творческой. Это была целая концепция, создававшаяся на основе очень непростого отношения Бунина к процессам, происходящим в жизни на рубеже XIX и XX веков. Ведь даже в годы революции, встретив ее с враждебностью, Бунин не позволял себе (за редкими исключениями) открыто выявлять свои политические симпатии и антипатии в художественных произведениях. Всеми силами он пытался изолировать их от бушующих вокруг него страстей. Однако в силу изменившихся исторических условий и обстоятельств эмигрантской жизни оставаться на прежних, политически нейтральных литературных позициях уже было для Бунина невозможно.

Но нельзя было и изменять себе, то есть прямо допустить политику в литературу. И он прибегает к помощи средства, которое и становится в условиях эмигрантского существования для него "спасительным". Бунин изменяет акценты творчества, пытаясь максимально привести его в соответствие с новым взглядом на Россию, не изменяя при этом внешней художественной нейтральности. Взгляд этот формируется под знаком отрицательного и неприязненного отношения к революции. Теперь это была для Бунина уже "старая" Россия, страна, по-прежнему остававшаяся его родиной, но ушедшая в свое историческое прошлое. И если раньше он воспринимал ее -- в главных аспектах ее общественного развития -- критически, то теперь такое отношение либо нейтрализуется, либо Бунин открыто становится на почву идеализации.

Создается система сложных подтекстовых, иносказательных, потенциальных смыслов, которая и выражает нынешнюю позицию писателя. Никогда раньше у Бунина скрытый смысл не играл такой большой роли, никогда раньше он не прибегал так прямо к помощи иносказания. Именно поэтому очень часто у позднего Бунина деталь становится символом, а художественная ситуация приобретает черты не типического, а символического обобщения. Опыт и открытия Чехова используются и переосмысляются Буниным сквозь призму традиций русской поэзии начала века. Объективно, самим направлением художественного развития Бунин приведен был к необходимости опереться на эти традиции, хотя личное его отношение и к поэзии начала века и к ее творцам продолжает оставаться глубоко неприязненным.

Иносказание и символическое обобщение оказываются в позднем творчестве Бунина настолько важными и весомыми, что в некоторых случаях образуется своеобразный шифр, без знания которого произведение останется непонятным. Оно ничего не утратит в своей художественной значительности, но его содержательная сторона не будет нами освоена, потому что окажется в стороне его неявный, скрытый, символический, расширительный смысл. К числу таких зашифрованных произведений относится и рассказ "Чистый понедельник". Это высокий образец иносказания, который может быть воспринят и с непосредственно художественной стороны как воплощение несложного любовного сюжета, и со стороны своего скрытого, очень широкого смысла. Элемент художественности в эмигрантских рассказах и повестях Бунина по своему "удельному весу" действительно высок и значителен.

Поэтому-то его творчество эмигрантского периода оказалось дорого и доступно нам; общественная позиция писателя задрапирована здесь, запрятана в подтекст, она лишилась своей остроты и злободневности, зато особую роль начали играть художественное мастерство и стилистическая отточенность. При этом, естественно, подтекст и умение вскрывать его иносказательный смысл приобретают для нас особое значение. Ведь именно подтекст становится, по существу, единственным средством выражения позиции писателя.

Д. С. Лихачев в книге "Поэтика древнерусской литературы" замечает, что "для Бунина-эмигранта все, что происходило когда-то в России, ее быт, ее люди, -- не просто прошлое, но и история". Очень верное и точное замечание; другое дело, что выявить этот исторический подтекст в силу специфики теперешней художественной манеры Бунина оказывается делом непростым. Здесь надо идти обходными путями, ставя вопрос не о внешних очертаниях, а о самом характере, о внутренней сущности того (по преимуществу нравственно-психологического) конфликта, который кладется теперь Буниным в основу рассказов и повестей.

Мысль о России, ее истории и ее будущем органична для Бунина. Все его творчество есть непреложное служение этой теме. Правда, как отмечалось выше, в эмиграции он видит дореволюционную Россию уже не такой, какой он видел ее в "Деревне", "Суходоле", "Ночном разговоре". Из поля зрения Бунина теперь исчезает едва ли не центральный герой его прежнего творчества -- крестьянин, мужик. Понятие народной России неразрывно связано было у Бунина в то время с представлением о стране по преимуществу крестьянской, мужицкой. Исчезновение из творчества Бунина периода эмиграции мужика привело к образованию иной, новой общественно-этической концепции России.

Слой интеллигентский и полуинтеллигентский, дворянский и просвещенный купеческий находится теперь в центре его художественного внимания, из его среды избирает Бунин героев и черпает конфликты. Бунин видит теперь Россию (в "Чистом понедельнике", во всяком случае) стоящей на границе двух враждебных, но с одинаковой силой воздействующих на нее миров -- западного и восточного, европейского и азиатского. Взгляд этот сам по себе не новый. В книге воспоминаний "Трава забвенья" В. Катаев приводит исполненную негодования филиппику Бунина, направленную против Достоевского, которого Бунин считал источником многих бед и "пороков" XX столетия":

"Вот откуда, -- говорил Бунин, -- пошло все то, что случилось с Россией: декадентство, модернизм, революция, молодые люди, подобные вам, до мозга костей зараженные достоевщиной, -- без пути в жизни, растерянные, душевно и физически искалеченные войной, не знающие, куда девать свои силы, способности, свои подчас недюжинные, даже громадные таланты..." Приведя эти слова, В. Катаев неожиданно заключает: "Может быть, он первый в мире заговорил о потерянном поколении". В. Катаев как бы намечает здесь важнейшую перспективу, которая может помочь нам многое понять в существе драматизма (казалось бы, исключительно любовного свойства) поздних бунинских рассказов и судеб их героев -- перекалеченных надломленных, неустроенных. Она "обрисовывает" тот общеевропейский фон, ту идеологическую (но опять же общеевропейскую) атмосферу, в которой жил и творил Бунин в 1920-е, 1930-е и 1940-е годы. Эта общая атмосфера неустроенности, растерянности, отсутствия надежд не могла не оказать воздействия на писательское мышление Бунина.

Его мироощущение, и без того противоречивое, склонное к драматическим коллизиям, тот психологический настрой, который сопровождал его в годы эмиграции, не могли не получить точек соприкосновения с мироощущением того героя, который с такой силой и таким невиданным успехом входил на рубеже 1920-1930-х годов в сознание европейского читателя. Сближение тут было неизбежным. И мы чувствуем эти точки соприкосновения начиная с повести "Дело корнета Елагина" и рассказов 1920-х годов.

Похожие статьи




Восточные мотивы в рассказе И. А. Бунина - Поэтика рассказа И. Бунина "Чистый понедельник"

Предыдущая | Следующая