Религиозные символы в контексте нарратологии и семиотики - Религиозные символы в современных медиа

Чем же является непосредственно символ, какова роль символа в современной культуре и какие функции он выполняет? Понятие символа является философской категорией, символ является репрезентацией некого идеального субстрата, некой "вещности", но не "вещи", выраженной в определенном знаке Авдеев В. И. Энциклопедический словарь по культурологии /Авдеев В. И., Арапов А. В.,

Выставкин А. В. и др.; Под общ. ред. А. А. Радугина. М.: Центр, 1997. С. 346..

Символ есть аллюзия, которая в отрыве от своей реальности, будучи помещенной в контекст какого-нибудь другого события (будь то выдержки из Библии в современном произведении, или суры из Корана, произносимые террористами перед нападением) сама создает новое прочтение себя Уайтхед А. Н. Символизм, его смысл и воздействие / А. Н. Уайтхед. - Томск: Водолей, 1999.

С. 47.. Особый уровень коммуникации посредством символа предполагает, что символ одинаково читаем как актором, так и реципиентом, что символ имеет свою определенную кодификацию, играющую роль пароля в круге знающих. Символ создает свое обособленное значение, чем могут пользоваться определенные группы и индивиды.

В частности, религиозные символы, взятые из священных текстов, могут по-разному толковаться среди разных течений одной религии, и легитимизация зачастую преступных намерений некоторых радикальных религиозных течений (тех же исламских террористов) возможна лишь внутри этих самых течений с помощью нужной интерпретации определенного символа.

В медиа символ создает свой особый смысловой пласт, но всякий раз этот пласт, как правило, либо обслуживает интересы и идеи автора и его целевой группы (пресловутая паролизация, обмен тайными знаками в среде посвященных). Как вариант, в нем зарождается некая неочевидная аллюзия, которая, как и пароль, направлена на реципиента, на его возможное желание разгадать аллюзию и тем самым легитимизироваться, утвердиться в касте таких же посвященных. Символ связывает собственные смыслы, соединяет их в одну метаконструкцию, в условный пароль над паролем Рубцов Н. Н. Символ в искусстве и жизни: Философские размышления. М.: Наука, 1991. С. 6.. Так или иначе, ризомическая организация систем медиа, их частое несообщение в сфере общих источников, отсутствие четкой структуризации разных агентов медиа между собой порождает разность смыслов, вкладываемых разными авторами в одни и те же религиозные символы.

Религиозный символ в медиа конкретной направленности (будь то канал "Спас", или "Царьград") может служить вполне ясной консолидативной цели. Из века в век религия призывала своих последователей к объединению, к сплоченной общинной организации. Чувство своей религии, своей нации, осознание себя как части чего-то целого может помешать индивиду критически воспринимать информацию, данную в медиапространстве.

Игра на эмоциях людей служит преодолению защитного барьера, на котором такой контент может быть отсеян. Проверенный веками механизм воздействия на людей посредством проверенных нарративов мессианства, экстатического воздействия определенных образов религиозного характера вполне применим и в медиасреде. Этот эффект даже будет усиливаться за счет того, что медиа транслируются и репрезентируют сами себя практически бесконечно, порождая зацикленные потоки информации, отражения отражений.

Нужно сказать о библейском сюжете в контексте нарратологии и герменевтики. В Библии (в Новом Завете, о котором уместно говорить в контексте православия) сплетаются несколько типов повествования, доминирующий принцип повествования, которым является история Иисуса из Назарета, рассказанная его последователями и дополненная житиями апостолов и откровением Иоанна Богослова. Реальность происходящего в Библии определена реальностью породившего ее концепцию мифа - точнее, совокупности мифов, преобразовавших мир в его современный облик Элиаде М. Аспекты мифа. М.: Инвест - ППП, 1996. С. 15.. Поскольку события протомифа описываются без тени сомнений, таким же тоном излагается повествование Завета.

В стандартные исторические хроники (более похожие на летописные, что проявляется в отсутствии строгой документированности и в стремлении выделить основных героев, сюжет, дихотомию протагонист-антагонист) вплетаются элементы назидания (в виде чистых нарративов без всяких имен и отсылок, кроме социальных ролей - эти нарративы внутри Библии называются притчи, по композиционному способу они являются историями внутри истории, что придает Книге книг двойной композиционный план) и мистические концепции (встреча с Господом, воскрешение Иисуса, многочисленные случаи исцеления страждущих).

Сюжет усложняется за счет введения дополнительных персонажей (на некоторых из них основной библейский сюжет продолжится), появляются два плана противостояния (Бог - Сатана; Иисус - фарисеи/саддукеи), при этом четкая дихотомия размывается предательством одного из апостолов - Иуды. В текст вплетены письма одного из апостолов, что делает книгу посланий Павла похожей на биографическое описание.

Наконец, несколько Евангелий от разных авторов описывают происходившие события с разных углов зрения, как бы дополняя этим общую картину, а Откровение, которым завершается Новый Завет, окончательно абсолютизирует мистический, сакральный план повествования, который до того не проявлялся столь явно и служил скорее связующим слоем для объяснения отдельных происходивших чудес.

Сложный синкретический тип повествования при этом абсолютно герметичен, история закольцовывается посредством обещания нового прихода Иисуса, и фундаментальная основа библейского мифа на этом становится монолитной - различить правду и вымысел в книге становится невозможно. Влияние семитских текстов, восточных культур и религиозных течений, исторических описаний и памятников развитии цивилизации (будь то сборник семитских законов Талмуд или римские законодательные тексты) на текст Нового Завета несомненно, но понять, что и в какой степени повлияло на конечный результат, невозможно. Однако понятие "примитивного нарратива", используемое для описания мифологических сюжетов древних народов, отражающих их деятельность Элиаде М. Аспекты мифа. М.: Инвест - ППП, 1996. С 13 - 14. , к Новому Завету неприменимо - любой из составных текстов Библии вполне можно принять за произведение эпохи модерна (за исключением того факта, что именно Библия сформировала культуру, как таковую) по сложности организации и по общей системности.

Множество перекрестных отсылок к внутренним библейским маякам, цитирование и герменевтический анализ событий и предпосылок внутри самой Библии уже дает необходимую аллюзионную основу. Из этой основы и исходит цитируемость Библии, концепты объяснения и экзегетического толкования отдельных ее частей, а также ересиологические методы дополнения священных текстов и переобъяснения смысловых единиц, содержащихся в них. Рассказчиков в Новом Завете множество, но их личность из текста стерта (за исключением апостола Павла, который в житиях иногда говорит за самого себя).

Библия метатекстуальна за счет использования разных жанров, литературных вставок и смены нарраторов, развитие сюжета построено в структуралическом ключе, то есть сюжет развивается во времени, роль нарратора в его развитии минимальна. Богатый образами и сложносоставными метафорами язык повествования похож на стиль Ветхого Завета, во многом развивает и дополняет прежний стиль. Библейская поэтика не менее сложна и многогранна, чем сюжетный пласт текста, иногда за счет восприятия образов текст понимается куда лучше.

В некотором смысле каждый нарратор делает автором Библии непосредственно Иисуса, вставляя в текст Евангелий его прямую речь и ссылаясь на его цитаты. Таким образом, связь авторов с фигурой, вокруг которой построена вся структура сюжета и символьности Библии, достаточно тесна, и это определяет богодухновенность Священного Писания, ее неразрывность с ключевой идеей, выраженной в повествовании. Знаки Нового Завета синтагматически связаны со знаками Ветхого Завета, так как они копируют форму изложения и структуру построения и развития текста. В последних книгах Ветхого Завета (книги малых пророков), где даются аллюзии на появление Христа, знаки обретают еще и парадигматическое тождество, тождество на уровне знакового смысла.

Сейчас библейский анализ больше тяготеет к школе нового критицизма, которая также включает в себя и ответвления семиотики параллельно с постструктуралистскими литературными теориями. Данная концепция заключается в анализе самого текста в отрыве от авторского и культурного влияния, что лучше всего объясняется бартовской идеей "смерти автора". Символ в постструктуралистском концепте отождествляется со знаком, не соответствуя ему в полном смысле Пирс Ч. С. Избранные философские произведения. М.: Логос, 2000. С. 201 - 212.. Недоступность полного исторического контекста тех времен вынуждает герменевтиков анализировать саму поверхность библейского мифа, то есть действовать в соответствии с упомянутой выше теорией. Именно по этой причине расшифровать полную цепочку формирования и появления библейских нарративов и символов невозможно - автономия текста не допускает этого, а полное воссоздание историокультурной обстановки того времени невозможно.

Имеет смысл сказать о том, как в религиозном дискурсе репрезентировались основные его идеи, почерпнутые из принципиально иных источников. Это достаточно важно, так как следует понимать, что последующая интерпретация религиозных символов будет далеко не единственной. Мы уже говорили о тех блоках идей, которые взяло христианство на вооружение.

Поговорим об образах, взятых религией из других учений. Зороастризм дал христианству личину пророка (Зороастр реинтерпретировался, как Иисус, и, конечно, роль его стала неизмеримо важней) и двойственное отношение к огню (огонь как символ очищения, тем не менее, одновременно является орудием терзания грешников, элементом сатанинским, соответственно, обладающим языческим подтекстом, как золотой телец и прочие сопутствующие идолические паттерны). Позднее все собственные нарративы христианство проинтерпретировало с дуалистическим разделением трансцендентного и имманентного, земного и божественного, сакрального и хтонического.

Сатана из ветхозаветного ангела-обвинителя переквалифицировался в олицетворение всех прошлых богов язычества, интегрировав в своем образе безымянных богов древних культов, черты Пана и Кернунноса, хтонических тварей из глубин, все греховное и пугающее. Такая метаморфоза во врага произошла в результате маздеистического разделения богов на доброго (Ормузд, он же Ахура-Мазда) и злого (Ариман, он же Индра в ранней индуистской традиции).

Религии Ирана сильно повлияли на религиозную мысль в христианстве, противостояние этих богов должным образом было отражено в том же Откровении Иоанна Богослова. Наконец, в этом же противостоянии запечатлелся нарратив, реконструированный Проппом - стандартная связка о противостоянии громовержца (небесного, сакрального начала) и змея (древней темной мудрости, хтонического начала). Это неудивительно, учитывая, что в религиозной мысли Средневековья аватаром Сатаны стал дракон, побеждаемый Георгием Победоносцем (пригвождаемый к земле копьем - орудием божественного правосудия, олицетворением разящей издалека молнии) на многих гербах и флагах.

Теперь попытаемся осмыслить возможность типологизации символов. Мы уже разбили библейские нарративы по нескольким блокам. Можно сказать, что репрезентируемость религиозных нарративов основывается либо на восприятии через аллюзии (то есть на очевидных отсылках, как правило, поданных с сознательным пониманием подтекста), либо на восприятии через отдельные образы, довольно абстрагированные от живого контекста и подлежащие свободной интерпретации (цитата без указания соответствующего библейского стиха - такой же артефакт в канве любого текста и интерпретируется так же, как, к примеру, отсылка к Золотому тельцу в книге Ильфа и Петрова, данная без соответствующих референций). Нарративы складываются из символьных совокупностей, но об этом уже было сказано ранее.

Символы можно разделить по способу их отображения - визуальные, числовые, именные, поведенческие (ценностные), сенсуальные (запахи-ощущения-цветовые ассоциации). Несложно привести пример. Визуальными символами будут считаться любые наглядные представления трансцендентно-имманентных религиозных идей. Будь то изображение человека-Иисуса, икона или статуя, образ любого религиозного представления - символ будет визуальным.

Предметы так же входят в эту категорию - скапулярии, меноры, алтари, кадила и облатки суть зримые, вещные проявления Церкви, "невесты Христовой". Числовые символы очень важны для религии - единица отображает монадность, неделимость и абсолютность божественного, двойка - дихотомию, дуальность, противостояние, тройка - трискелион, триаду тело-душа-дух, четверка - стороны креста и углы квадрата. Так же имеют силу цифры пять (пришедшее из маздеизма и брахманизма число с очевидным манихейским подтекстом), семь, десять (как декада в исчислениях), двенадцать (по числу апостолов) и тринадцать (как антагонистическое ему, "чертова дюжина", число суеверий).

Цифры нередко очень интерпретативны, по крайней мере, в художественных текстах. Именные символы очевидны - Иоанн, Иисус, Иуда суть очень репрезентативные имена, да и вообще именная традиция человечества идет от глубоких христианских времен и многие люди носят имена христианской и иудейской традиции (Вениамин, Иосиф - ветхозаветные имена). Ценностные символы коренятся куда глубже. Ценности самопожертвования, общей любви, смирения, уподобления детям в их радости, честности, чистоты - пришедшие из христианства символы Нового Завета, идеи, которые сделали мир совершенно другим. Однако есть и менее глобальные поведенческие нарративы - будь то Пост, причастие, отпевание.

Сенсуальные аллюзии куда тоньше, их не всегда легко узнать. Но запах ладана, вкус кагора, видение ослепительного света, белый-красный-черный цвета как символы разных начал - тоже религиозные, христианские символы, имеющие особое значение. Да и при описаниях Царствия Божьего используются сильные сенсуальные мотивы. Многие грехи и добродетели так же принадлежат области ощущений, не испытав то же самое, нельзя понять значение того, что сказано о грехе в священных текстах. Можно охарактеризовать символы религии по их приближенности/удаленности от трансцентдентного начала. Ниже в этой иерархии будут стоять страсти и земные грехи, хтоническое и принадлежащее Аду, далее будут идти человеческие символы, церковные знаки, символы Евангелий, апостолов и Иисуса, небесные знаки и знамения, затем - непостижимые артефакты божественного мира ("музыка сфер"), ноумены и идеалии - и в итоге все приходит к Святому духу и Богу, как абсолютному трансцендентному опыту.

Символы можно классифицировать также по их вещности/зримости, можно типологизировать их по степени влияния человека на генезис символа (тогда страсти будут стоять выше вещей, так как страсти не полностью принадлежат человеку и не являются, согласно религии, управляющим им началом). В любом случае во всех этих классификациях вершиной будет Бог и то, что принадлежит его горним мирам. Семиология предлагает нам различать знак (образ из памяти, принадлежащий прошлому и инспирирующий ностальгические корни), индекс (принадлежит настоящему, соответственно, постигается непосредственно, в том числе и в эмпирической плоскости), символ.

Понятие символа в семиологии самое размытое, подразумевается, что им образуются суждения (то есть силлогизм из знаков и индексов сложить невозможно), его смысл неделим, сам символ понимается лишь в контексте и более всего отвечает платоновской идее интерпретации трансцендентного через имманентное. Такое понимание символа близко к катартической функции символа, о которой было сказано выше - видно, что символ в этой интерпретации нестабилен и принадлежит скорее языку иррациональному, скрытому.

Эффект Стендаля можно интерпретировать, как катартическое прочтение символа, как получение сообщения от предмета искусства на языке тела (то есть на хтоническом языке, существующем вне всяких регистров и возможностей воспроизведения). Однако символ, понимающийся только в контексте, создает слишком серьезную зависимость, а ведь ранее было сказано, что символ для нарратологии является очень самостоятельной единицей. Можно не знать сюжета Евангелий, но ключевые образы оттуда известны практически всем. А это значит, что очищенный от контекста религиозный символ куда более устойчив, герметичен и репрезентативен, чем это мыслится согласно данной классификации. Тем не менее, через призму человека как центра восприятия все сюжеты Заветов и притчи будут принадлежать иконическому знаку, так как принадлежат опыту ностальгии и имеют метафорический пласт прочтения.

Изображения тоже относятся к иконическим знакам, однако их катартический эффект явно принадлежит понятию символа из классификации, что создает неудобство понимания. На шкале иконичности ниже будут стоять предельно похожие денотаты-сигнификанты, на вершине будут условные подобия (голубка, агнец как символы невинности Иисуса). Так же есть двойственность подходов - можно сказать, что знак воспроизводит не то, что изображает, но то, что мы узнаем в нем.

Тогда шкала кардинально изменится - выше будет стоять тот знак, для узнавания которого потребуется изобразить меньше характерных признаков. Иконический знак - копия. Индексальный знак - признак. Индексам будут принадлежать постигаемые человеком свойства трансцендентного, ощущения и эмоции, свойства обозначаемых индексом понятий. Индекс - еще и указатель, стрелка к явлению или событию. Есть дым - есть огонь, в этом состоит простая правда индекса. Символ же условен и оттого абсолютно субъективен. Язык символа лежит по ту сторону всех коммуникативных актов отдельно взятого человека. Нет символа, который бы походил на Царство Божие, и даже само описание и название его не тождественны тому, что ни скрывают.

Символ - всегда соглашение, всегда акт искусственного языка, договоренности. То же Божие Царство для человека, получившего откровение, будет лежать вне языка. Опыт, полученный человеком, будет лежать абсолютно вовне человеческих языковых конвенций. Да, Откровение Иоанна Богослова было записано, став поэмой Нового Завета, самым ярким и метафорическим опытом, итогом всего, что было сказано в Евангелиях и Деяниях. Но каждый воспринимает сказанное там совершенно по-разному. Традиционный вопрос схоластики "сколько ангелов уместятся на кончике иглы" тоже принадлежит совершенно иной плоскости осмысления. В символе форма и денотат разъединены максимально, и соединяет их только сигнификант. Каждый знак может являться комбинацией всех трех, поэтому концепция семиологии становится еще более условна. Но некоторые идеи такой типологизации весьма интересны, и будет уместно применить их при последующем анализе.

Напоследок приведу медийно-рекламную классификацию символов, как наиболее близкую к теме нашего обсуждения. Это антропологические символы - то, что отведено символам человеческих процессов зачатия, рождения, смерти. Такие символы давно сакрализованы, религия отмечает их множеством различных интерпретаций (буддистское колесо Сансары, Уроборос, дихотомии лингам-йона, Шива-Шакти из индуизма, древо жизни Иггдрасиль и подобные). Реклама особенно идеализирует такие процессы, а процессы, связанные с сексом, выдвигает как наиболее реинтерпретативные и живые, интересующие аудиторию.

Социальные символы отображают семью, социальную общность, любые триггеры, связанные с интеграцией человека в социум (труд, цель, праздник, реализация, потребление). Культурные символы представляют собой представления идей и концепций, триггеры массовых и элитарных культур. Понятно, что медийная типология к религиозным символам применяется весьма относительно - по ней религия лежит в поле культурных символов.

Однако можно сказать, что вещественные проявления Церкви (ладан, причастие, алтарь, крест) в силу своей специфичности будут лежать в культурном поле, процессы человеческого цикла и их сакральный смысл (в том числе и причащение святым тайнам как древний и тайный инициатический процесс) - в антропологическом, а повседневные мирские дела, работа, плата, общности и личности станут достоянием социальной совокупности символов. По функциональной заданности в рекламном поле символы будут делиться на идейные (научные, философские, художественные и религиозные), природно-социальные (символы, говорящие о мире и человеке), выразительные (иллюстрирующие определенный посыл), идеологические (побуждающие к действию), классические и внешние. В дальнейшем мы постараемся вернуться к данным медийным концепциям.

Религиозные символы в контексте нарратологии и семиотики - Религиозные символы в современных медиа

Похожие статьи