Болезненность - Художественный мир М. Лохвицкой

Мотивы "болезни" и болезненности", в принципе характерные для модернистского творчества, у Лохвицкой, как было сказано выше, находят совершенно конкретное биографическое оправдание. Признаки "болезненности" в позднем ее творчестве отмечали многие критики. Впрочем, уже и в ранних стихах, видели "болезненную напряженность чувства". Большинство видело в этом влияние декадентства, но некоторые замечали, что "естественный скат к декадентству" был в самой природе ее дарования.

В рабочей тетради Лохвицкой 1900 - 1902 гг. есть наброски какого-то прозаического текста. Это рассказ об общении с мертвецами и вампирами в духе Эдгара По. Начинается он словами: "От одной моей умершей подруги осталась тетрадь, которую покойная завещала мне..." - то есть дистанция между автором и героиней рассказа дается сразу. Тем не менее характеристика "подруги" как нельзя лучше подходит к самой Лохвицкой: "Это была молодая женщина <...> Она была веселая, остроумная и вполне здраво глядящая на жизнь, она никому не внушала подозрения относительно твердости своего рассудка". Затем рассказчица сообщает о неприметных странностях покойной: иногда среди ночи она будила всех, кто жил с ней под одной крышей, просила встать рядом с ее постелью и говорить с ней. При этом она жаловалась, что у нее болит сердце, хотя врачи не находили никакой болезни.

Душевное состояние последних лет жизни Лохвицкой с бoльшей откровенностью отражалось в стихах, чем в личном поведении. Никто из мемуаристов не говорит о том, чтобы у нее замечались какие-то зримые признаки душевного расстройства, между тем, стихи позволяют это заподозрить. Ее мрачные фантазии создавались не под влиянием модных течений, - это было то, что мучило ее саму.

Особая нервная возбудимость и повышенная впечатлительность были свойственны ей всегда, но, вышколенная строгим семейным и институтским воспитанием, Лохвицкая умела не выдавать своих эмоций. Истерией, столь распространенной в модернистских кругах, она не страдала. С незнакомыми людьми держалась очень скованно, с друзьями была обаятельно-простой. Дома душевные колебания также не имели выхода: выплескивать их на детей, при которых находилась почти неотлучно, Лохвицкая себе не позволяла.

Только очень немногие, кому она раскрывалась, видели ту внутреннюю эмоциональную напряженность, в которой она жила. Один из этих немногих, В. И. Немирович-Данченко вспоминает, как однажды Лохвицкая упросила его прочесть воспоминания об Испании, над которыми он работал:

"Я начал и дошел до толедской ночи на Закодавере, как вдруг услышал ее рыдания.

    - Что с вами, детка? - Нет, ничего... Так... Сейчас пройдет. Я не могу равнодушно слушать. Сколько счастья в мире, и как оно далеко от нас!"

Немирович-Данченко отмечает также ее "нервный голос". Так что повышенная эмоциональность стихов Лохвицкой не была деланной, экзальтация и какая-то особая душевная хрупкость действительно были ей присущи изначально. Но признаки психической неуравновешенности стали проявляться, начиная с 1898 - 1899 гг., - именно тогда у нее появились симптомы, которые наблюдались до конца жизни: депрессия, боли в области сердца (возможно, невротические), регулярные ночные кошмары.

В рабочей тетради 1900 - 1902 гг., где многие стихи сопровождаются графическими рисунками, есть две зарисовки человеческих физиономий с чертами, искаженными злобой, сопровождаемые подписями: "кошмар 28-го июля 1901 г." и "кошмар 30-го июля (лихорадка)"

К кошмарам, как и к снам вообще, Лохвицкая относилась серьезно. Заслуживает внимание одно из писем А. Коринфскому: "Сегодня я Вас видела во сне. Боже, какой это был ужасный кошмар! Ведь Вы ничего не имеете против меня и никогда не будете моим врагом, не правда ли? Я так боюсь этих слов". Судя по тексту, поэтесса опасается, не открылось ли ей в душе человека, которого она считает своим другом, нечто темное, враждебное, и может быть, для него самого еще не определившееся.

Кошмары составляют основное содержание целого ряда ее стихотворений:

"Вампир", "Невеста Ваала", "Злые вихри", "Сон" и др.

Она кричит: "Горю! Горю!.." Родная, близкая! Мне снится, Что я - она. Горю!.. горю!

О, скоро ль узрим мы зарю?

О, скоро ль станем мы молиться? ("Невеста Ваала" - IV, 25)

Личный опыт мистики сновидений у Лохвицкой не подлежит сомнению, однако назвать ее сны "списанными с натуры" нельзя. Поэтесса, безусловно, хорошо знала разнообразные существующие истолкования символики сна. В большинстве случаев литературная генеалогия ее снов не вызывает сомнения. Особое место занимают они в драме "Бессмертная любовь":

Отверженные, дикие созданья,

Вас изрыгнул презревший вами ад!

Я узнаю бесформенных инкубов

С их рыбьими глазами мертвецов. Вот ларвы, духи, вспухшие от крови, Как пузыри налитые дрожат

В уродливой и сладострастной пляске,

Качаются на тоненьких ногах.

Вот оборотни с волчьими зубами...

Но это вздор и бред. Я сплю, я сплю!

Все это сон... ("Бессмертная любовь", (IV, 151)

Обилие в драме подобных кошмарных наваждений оставляет тяжелое впечатление - в результате чего драма была принята критикой в штыки.

Особые нарекания вызвала сцена пытки в последнем акте. Первый вариант был даже запрещен цензурой, о чем Лохвицкая сообщала в письме А. С. Суворину. Поэтесса не настаивала на первоначальном варианте, соглашаясь переделать и второй, если его сочтут неприемлемым. Однако и то, что в итоге пошло в печать, шокировало читательскую публику. Говорили, что она "смакует пытку".

По замыслу эта сцена, очевидно, должна была оттенить силу любви умирающей героини, которая, замученная разгневанным возлюбленным, в последний момент прощает его и предсказывает, что ее любовь не прекратится и за гробом. Однако даже чисто количественно то, что только пытка каленым железом и "испанским сапожком" занимает около 80 стихов (а ей еще предшествует длительное вероятности, Лохвицкая не стремилась развить эти задатки практикой магии, но и не могла их игнорировать (путь, рекомендуемый аскетикой). Такая непоследовательность делала ее особенно уязвимой.

Некие болезненно-мазохистские особенности чувства у Лохвицкой, безусловно, ощущаются (точно так же, как у Брюсова - садистические). Это угадывается уже в некоторых ранних стихах, но определенно проявляется в драме "Вандэлин" (1899):

...О, бей меня, топчи меня, топчи!

Мой Сильвио, легки твои удары,

Они приносят сладость, а не боль. (Вандэлин, III, )

Депрессивное состояние, как уже было сказано, доминирует в стихах, начиная с 1898 - 1899 гг., при этом чувствуется, что лирическая героиня и не стремится из него выйти, находя в страданиях некое наслаждение:

Нет, не совсем несчастна я, - о нет!

За все, за все, - за гордость обладанья Венцом из ярких звезд, - за целый свет Не отдала бы я мои страданья. (III, 81)

Отпечаток болезненности несет и свойственная Лохвицкой устремленность к смерти, также вполне определившееся около 1898 г., и личное ощущение "жизни как сна", о котором шла речь выше - явно вызванное реальной хронической депрессией. Смерть поэтессы, неожиданная даже для ее знакомых, полностью подтвердила обоснованность и человеческую правдивость ее тревожных предчувствий.

Похожие статьи




Болезненность - Художественный мир М. Лохвицкой

Предыдущая | Следующая