ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ МИР М. ЛОХВИЦКОЙ, І. СЕМАНТИЧЕСКИЙ УРОВЕНЬ., Мироощущение, убеждения, философские взгляды, Самосознание Женщины - Художественный мир М. Лохвицкой

І. СЕМАНТИЧЕСКИЙ УРОВЕНЬ.
Мироощущение, убеждения, философские взгляды
Самосознание Женщины

"Если искать в современной литературе особенного стихотворца, то придется остановиться именно на г-же Лохвицкой" - писал. А. Л. Волынский98. В 1890 - 1910-е гг. это было распространенное мнение. "Особенность" Лохвицкой пытались объяснить тем, что в отличие от других поэтов "она одна откровенно поет любовь". Но все же такое объяснение не совсем точно. Ближе к истине другие слова из той же рецензии: "не стесняя себя ничем на свете, она смело открывает свое сердце - с таким простодушным порывом, который одновременно и подкупает, и удивляет".

Но сама по себе искренность чувств в русской поэзии тоже не была новостью.

"Особенность" поэзии Лохвицкой, ясно ощущаемая на рубеже веков и потускневшая уже в 1910-е гг. - это появление в ней новой лирической героини - Женщины.

"Едва ли кто может отрицать, что на знамени Лохвицкой было написано большими буквами: "Я - Женщина"", - писал В. Ф. Марков.

Действительно, до Лохвицкой (да и в ее эпоху) женщины словно бы стеснялись своего женского естества. Русские поэтессы XIX в. - к примеру, Евдокия Ростопчина или Каролина Павлова утверждали себя в качестве равноправных собеседниц поэтов-мужчин, - отсюда распространенное в их творчестве обращение к жанру "думы" и довольно многочисленные стихотворные послания к поэтам - как правило, получавшие ответ.

В отличие от своих предшественниц и современниц Лохвицкая утверждает не феминистическую идею равенства женщины и мужчины, и даже не ее право говорить с мужчиной на равных, а самостоятельную и независимую ценность заведомо "неравной" женской личности - безотносительно к эпохе и социальной организации общества. Более того, ее любимые героини - женщины, не тронутые эмансипацией. Невеста и мать, рыцарская жена и восточная одалиска, монахиня и пророчица, грешница и колдунья, - каждая из них "женщина и - только", как аттестовала поэтесса саму себя в письме к А. Л. Волынскому. "Мир женщины - дом, дом мужчины - мир", - гласит пословица, почти забытая за последний век. Лохвицкая полностью разделяет эту мысль, иногда с сожалением: "Предо мной путь женщины - рабы", - но при этом смело открывает "большому миру" "малый мир" сокровенных переживаний женщины, быть может, ограниченный вширь, но не имеющий ограничений для движения ввысь и вглубь.

Представляет интерес неопубликованное стихотворение поэтессы (предположительно 1897 г.) - своеобразный апофеоз роли женщины в поэзии.

Если Лохвицкая что-то и отстаивает, то лишь именно это право женщины оставаться женщиной - даже со всеми присущими ей недостатками.

... И безумью ничтожных мечтаний моих

Не изменит мой жгучий, мой женственный стих.

("Я не знаю, зачем упрекают меня..." - II, 14 )

Женщине свойственно ставить на одно из первых мест в ценностной шкале сферу чувства - в том числе, интимного, - и об этом Лохвицкая говорит с предель-ной откровенностью:

А я все ложные виденья

Как вздорный бред угасших дней

Отдам за негу пробужденья,

О друг мой, на груди твоей. ("Кто - счастья ждет, кто - ищет славы..." - II,23)

Она открыто говорит о том, о чем женщинам традиционно возбранялось говорить:

Мы с тобой в эту ночь были оба детьми, Но теперь, если мрак нас обступит вокруг, Опоясан кольцом холодеющих рук, Поцелуем ты губы мои разожми,

Ты меня утоми... ("Мы с тобой в эту ночь были оба детьми..." - II, 85)

Для женщины естественно повышенное внимание к своей внешности - и лирическая героиня Лохвицкой откровенно любуется собой:

Подошла я к зеркалу двойному Расчесать каштановые косы. Вижу - лик мой в зеркале белеет Молодой и нежной красотою.

И в душе я гордо усмехнулась.

И в душе воскресли все надежды!

Молода еще я и прекрасна.

Мы еще поборемся, любимый! ("Сон" - V, 55)

Ей свойственна чисто женская любовь к переодеваниям, перевоплощением. Одной из зримых особенностей поэзии Лохвицкой является то, что в лирической героине почти всегда узнается автор:

Темноокая, дивная, сладостно-стройная,

Вдохновений и песен бессмертных полна, -

На утесе стояла она...

Золотилася зыбь беспокойная,

На волну набегала волна ("Сафо" - I, 177).

"Поэтесса совершенно уничтожает то расстояние, которое у других, менее обворожительных поэтов, отделяет чисто-личную жизнь от жизни творческого духа. Ей незачем перерабатывать свои впечатления в нечто общечеловеческое, общехудожественное, ибо каждое личное настроение, как и каждый волосок в пышной шевелюре царицы, уже имеет неотъемлемую, так сказать, натуральную ценность", - писал А. Л. Волынский.

В. Ф. Марков говорит, что в поэзии Лохвицкой "есть нечто подкупающее, хотя, может быть, для нашего времени и несколько смешное".105 Это довольно сложная проблема, поскольку "смешное" может быть обусловлено мировоззрением - и тогда его критерии для разных людей различны (кому-то, к примеру, таковым может казаться любой возвышающий пафос, и это проблема читателя, а не писателя), или некоей стилистической погрешностью - тогда это очевидная неудача автора. Марков, надо думать, имеет в виду первый случай. Стараясь выдержать объективность, скажем, что на мировоззренческом уровне немного "смешным" у Лохвицкой может показаться то, в чем ощущается дань текущему моменту, то, что навсегда ушло вместе с эпохой - например, вкусы и представления о прекрасном барышни-институтки в сочетании с наивным самолюбованием. Но поэтесса имела основания их выражать. Вчерашняя институтка в ней чувствовалась не меньше, чем в Лидии Чарской. Примером такого "институтского" восприятия прекрасного может служить раскритикованное Брюсовым стихотворение "Весенний сон":

Мне снилося утро веселого мая, -

Я бабочкой пестрой была. -

С фиалки на ландыш беспечно порхая,

Я нежилась в царстве тепла..

О чудный сон,

Блаженный сон!

Он счастьем весны напоен!... (I, 104)

Немного смешна та обезоруживающая прямота, с которой ее лирическая героиня, в приливе ревности, восхваляет саму себя перед соперницей:

Она красавица - возможно,

Но все ж она передо мной

Как нитка швейная ничтожна

Перед серебряной струной

Но такие примеры дают только ранние этапы ее творчества. Уже во втором томе их намного меньше, чем в первом. При этом Лохвицкая далеко не так наивна, как казалось некоторым критикам, пытавшимся свести ее взгляд на жизнь к кругозору чеховской героини, которая больше всего на свете любит "статных мужчин и имя Роланд". Собственно, даже смешные стороны приведенных примеров - скорее следствие некоей вольности самоутверждения, чем самодовольного отсутствия вкуса, - ср. цветаевское: "Мне нравится, что можно быть смешной..." Цветаева тоже порой кокетничает инфантильностью и утрированно-женскими чувствами - особенно в ранних стихах. Сам Пушкин во многих ранних произведениях предстает бездумно играющим ребенком.

Лохвицкая, прежде всего, не идеализирует ни саму себя, ни "прекрасный пол" вообще, и зорко видит мелкие женские слабости. Ей не чужда не только ирония, но и самоирония. "Сестра Тэффи" временами говорит в ней вполне отчетливо. Так, она безошибочно распознает обычный для женщины соблазн: подмену духовного душевным, "высших интересов" - чисто женской привязанностью к конкретному лицу, - ту ловушку, в которую большинство женщин, устремляющихся в высшие сферы попадает незаметно для себя и не желает в том признаться. - Ср. стих. "Отец Лоренцо":

Отец Лоренцо вышел в сад из стен монастыря, За ним идет сестра Мадлен, краснея, как заря. Горит сильней душа Мадлен, чем жар ее ланит, И вот она, едва дыша, чуть слышно говорит:

"Отец Лоренцо, за собой не знаю я вины. Cкажите мне, за что со мной вы стали холодны? В исповедальне целый час сидите вы с другой...

Отец Лоренцо, почему вы холодны со мной? (ПЗ, 52)

В то же время, Лохвицкая знает и умеет ценить лучшие женские качества: верность, преданность, способность к самопожертвованию. Любовь, воспеваемая ею - это не только эротические переживания. С годами в ее творчестве усиливаются мотивы любви, преодолевающей все испытания, и побеждающей зло.

Спешат караваны: "Беги, уходи!

Несется самум!.. Ты погибнешь в песках".

"Король мой уснул у меня на груди, -

Поверю ли в гибель и страх?" ("В пустыне" - V,50 )

Лирическая героиня Лохвицкой не пытается "угнаться" за мужчиной в интеллектуальном развитии - у нее свой путь: путь интуиции и инстинктивной мудрости любящего сердца. Как, пожалуй, ни один русский писатель, Лохвицкая понимает духовный смысл материнства. Она распахивает перед читателем двери детской, показывая, что мир матери - это совсем не пресловутая "пеленка с желтым пятном вместо зеленого", заслоняющая все остальное, и не раздражающее постороннего сюсюканье по поводу "Бобика и Софочки". В материнских чувствах она открывает удивительную глубину:

Небо во взоре твоем я созерцаю, дитя! <...> Боже! Послав мне ребенка, Ты небо открыл мне, Ум мой очистил от суетных, мелких желаний.

В грудь мне вдохнул непонятные, новые силы

В сердце горячем зажег пламя бессмертной любви! ("Мое небо"- I, 103)

Интересны ее стихи-обращения к малолетним сыновьям. Она говорит с ними совершенно серьезно, как со взрослыми, без сентиментальности и манерности, часто свойственной подобным посланиям.

Дитя мое, узка моя дорога,

Но пред тобой свободный ляжет путь.

Иди, иди в сады живого Бога

От аромата вечного вздохнуть!... ("Материнский завет", - V, 10)

Лохвицкая никогда не философствует под маской своих героинь. Тем не менее нельзя сказать, что она не стремится к познанию. Напротив, жажда истинны в ней не менее сильна, чем жажда любви и счастья, но ее орудие - не столько рассудок, сколько интуиция. Не склонная философствовать, временами она пророчествует. Нечто "сивиллино" в Лохвицкой (или ее лирической героине) отмечали уже современники, хотя большинству слышались в этом "крикливые ноты", однако по прошествии ста лет ее пророчества уже не кажутся ни смешными, ни крикливыми:

Мне ненавистен красный цвет,

За то, что проклят он.

В нем - преступленья долгих лет,

В нем - казнь былых времен.

В нем - блеск дымящихся гвоздей

И палачей наряд.

В нем - пытка, - вымысел людей,

Пред коим бледен ад.

В нем - звуки труб, венцы побед,

Мечи - из рода в род...

И кровь, текущая вослед,

Что к Богу вопиет! ("Красный цвет" - V, 19)

Такого рода пророческие стихотворения (а их у Лохвицкой не менее десятка) при первом прочтении заставляют подозревать автора в ясновидении. Внимательнее рассмотрев контекст их написания, можно понять, что имелись в виду сугубо личные переживания поэтессы, однако, как нередко бывает в художественном творчестве, образы заключают в себе даже больше смысла, чем предполагает автор. Но они не случайны. Так, в данном случае глубокое понимание противоречивой символики красного цвета делает выражение личного чувства универсальным пророчеством.

Пафос утверждения самодовлеющей женственности у современников поэтессы вызвал неоднозначные оценки. Естественно, он не мог быть принят выразителями идеалов демократической интеллигенции, подвергшими резкой критике уже первый сборник стихотворений Лохвицкой. Ей ставилась в вину "узость интересов" и "отсталость": "Ее идеал - восточная одалиска, вечная раба своего мужа, которая, однако, в минуты страсти становится его повелительницей" - писал в обзоре современной литературы критик Пл. Краснов. Людей консервативных взглядов шокировала смелость, с которой Лохвицкая затронула традиционно запретные темы. Однако в громком возмущении, с каким ревнители нравственности отреагировали на эту смелость, было немало простого ханжества. Гораздо непристойнее самых смелых стихов Лохвицкой было их смакование почтенными критиками, тщательно выискивающими у нее "нечистоту воображения". Примером такого подхода может служить известная рецензия П. Ф. Якубовича. Якубович - критик демократического направления. Известно, что нравы демократической интеллигенции уже XIX в. были далеко не "монастырскими" и не "домостроевскими". Тем не менее, вот что он пишет:

"Оказывается, что "блаженство" может быть получено даже от неизвестного за минуту перед тем "кого-то". В pendent к этому весталка г-жи Лохвицкой грезит во сне о боге "веселья, любви и вина" ( - подчеркнуто автором - Т. А.). Содержание стихотворения "Миг блаженства", изображающего как "любовь-чародейка бросила нас в объятья друг друга в полночный таинственный час" и что из этого произошло, положительно неудобно для цитирования. <...> Поэты очень часто воспевают физические достоинства своих Лаур и Беатриче и мы относимся к этому благосклонно, однако мы чувствуем тошноту и отвращение, когда женщина, захлебываясь, описывает такие же прелести мужчины ( - курсив автора - Т. А.). Быть может, это непоследовательно, глупо, но так уж исторически сложились наши понятия, и поэзия-то, во всяком случае, должна с ними считаться".

Однако более "прогрессивная" часть общества, увидевшая у Лохвицкой своеобразный призыв к освобождению женщины от оков семейного быта, напротив, восприняла ее позицию восторженно. В жизнеутверждающем тоне ее стихов видели даже нечто родственное марксизму. Видимо, об этом - ироническое двустишие Владимира Соловьева: "Придет к нам, видно, из Лесбоса // Решенье женского вопроса".

То, что Лохвицкая, сама совершенно чуждая эмансипации, в какой-то мере действительно способствовала утверждению феминистических идей, кажется парадоксом. Но ее "женский взгляд" был глубже феминистического. Видимо, поэтому, несмотря на ожесточенные нападки критики, подчас некорректной и прямо оскорбительной, ей удалось за короткий срок достичь того, чего не могли добиться целые поколения феминисток, ратовавших за женское образование, избирательное право, свободу от "церкви, брака и семейства, мира старого злодейства": показать обществу, что женщина интересна сама по себе, что она - не ущербная часть целого, претендующая на право казаться целым, а особое, независимое и полноценное существо, умеющее даже в унижении хранить достоинство и, к тому же, способное откровенно говорить о себе и своих чувствах. К моменту смерти Лохвицкой выяснилось, что ее позиция уже никого не шокирует. Об этом писал Н. М. Минский:

"Что странного или непозволительного в знойных грезах молодой девушки, в ее кокетстве, даже в любовании собой? Почему ей не воспевать блеск и веселье бала, которыми она упивалась, не изображать себя сказочной героиней, не разбрасывать в стихах пышных и нежных цветов?"

Позволим себе привести пространную цитату еще из одной статьи, появившейся после смерти Лохвицкой. Автор ее, написавший ее в форме письма из Венеции и подписавшийся "Владимир Ж." - по-видимому, кто-то из политэмигрантов.

"Лохвицкой сделали репутацию пикантной поэтессы. Удивительно даже было читать, как толстые журналы, еще имевшие в то время большой авторитет и считавшиеся непогрешимыми, позволяли себе - выражаясь по-южному - биндюжнические насмешки по этому поводу. <...> Прежде всего, читая стихи Лохвицкой, я поразился нюху ее критиков. По их отзывам получалось впечатление, будто стихи сплошь "такие": оказалось, что на томик в с чем-то страниц имелось три или четыре вещицы, которые можно было с большей или меньшей натяжкой отнести к разряду "таких". Крайне типично для того благочестивого десятилетия, что рецензентам бросились в глаза именно эти мелочи и заслонили собой все остальное. Не берусь судить, что это было - нехорошо направленное внимание или строгость бакалейно-обиходной морали - во всяком случае, мещанство. Да и в тех немногих вещицах, которые вызывали придирки, не было решительно ничего скверного. Ни в одной строчке не слышалось запаха того лимбургского сыру, того нарочитого, старательно извращенного распутства... - которым щеголяют иные коллеги Лохвицкой мужского пола. Ничего похожего даже в отдаленной степени. В самых горячих стихотворениях у нее чувствовалась женственная сдержанность, чувствовалось, что это говорит неиспорченный человек, говорит просто и искренно про то, что ему кажется красивым, никаких фокусов в поте лица не придумывает и никому не старается нарочно подействовать на нервы. Нормальный порядочный человек прочтет эти стихи с таким же чувством, как главу о визите Елены к Инсарову из "Накануне"".

Все до сих пор цитированные критические отзывы принадлежали мужчинам. Что касается "представительниц слабого пола", то для них для открывшаяся для женщины возможность оставаться в творчестве собой, несомненно, была гораздо более привлекательна. Значительная часть читательниц могла бы выразить свое отношение к стихам Лохвицкой словами Т. Л. Щепкиной-Куперник:

"Часто встречая Ваши стихи, я всегда прочитывала их с таким удовольствием, какое редко мне доставляли наши теперешние поэты. Они всегда задевали в моей душе затаенные струны".

За 15 - 20 лет с начала 1890-х до начала 1910-х гг. статус "женской поэзии" в корне изменился. Не исключено, что сама ранняя смерть Лохвицкой в какой-то мере способствовала общему смягчению тона критиков по отношению к пишущим женщинам. И Минский, и автор "Набросков без заглавия", и некоторые другие авторы некрологов, не сговариваясь, бросили "либеральной критике" упрек в нетактичном, а порой и жестоком обращении с несомненным талантом, возможно, способствовавшем душевному слому столь много обещавшего автора.

Для Ахматовой и Цветаевой, права "освобожденного женского естества" уже бесспорны и не требуют доказательств. И этих поэтесс уже гораздо реже упрекают в том, за что беспощадно критиковали Лохвицкую. Для современного читателя и вовсе было бы странным прочитать в адрес Ахматовой или Цветаевой отзыв, подобный цитированной рецензии Якубовича, - притом, что в интимной откровенности Цветаева пошла несравненно дальше Лохвицкой. В 1910-е гг. общественное признание права женщины открыто говорить о сокровенных чувствах создало возможность для появления даже такого феномена, как София Парнок.

Но по мере того, как женщины-поэты все смелее открывали свой внутренний мир, заслуги Лохвицкой постепенно стали забываться. Однако причина этого была не в недостаточной ее талантливости, а в том, что эволюция ее творчества шла в направлении прямо противоположном общим устремлениям русской интеллигенции тех лет. Так, неприемлемой оказалась ее возраставшая и углублявшаяся со временем религиозность.

Похожие статьи




ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ МИР М. ЛОХВИЦКОЙ, І. СЕМАНТИЧЕСКИЙ УРОВЕНЬ., Мироощущение, убеждения, философские взгляды, Самосознание Женщины - Художественный мир М. Лохвицкой

Предыдущая | Следующая