Путешествие в Санкт-Петербург и учеба в Морском корпусе - В. Даль - собиратель слов

Шел 1814 год. Страна праздновала победу. Сознание собственной силы победило национальную гордость во всех слоях общества. Общая опасность всех сроднила. даль лингвист словарь русский

Почти вся Европа оказалась "под сапогом" Наполеона Бонапарта, самопровозглашенного императора Франции. Лишь Англия и Россия противостояли агрессивным устремлениям бывшего артиллерийского капитана. Война с Россией положила конец завоевательным планам Наполеона.

Узнав о вторжении неприятеля, Александр I немедленно послал к Наполеону генерал-адъютанта Балашова с предложением мира. Александр Павлович не надеялся на положительный ответ, он лишь стремился продемонстрировать Европе, что Россия не желает воевать. Это было первое и последнее обращение русского императора к Наполеону с мирным предложением.

После изгнания французов из России Александр I принял решение завершить разгром противника на его территории. В 1813 году образовалась шестая антифранцузская коалиция в составе России, Англии, Швеции, Пруссии, Австрии, Испании, Португалии. В 1814 году военные действия велись на территории Франции, а 31 марта 1814 года союзные войска вступили в Париж. Наполеон отрекся от престола. Франция лишилась всех своих завоеваний.

Во время царствования Александра Первого правительство достигло больших успехов на поприще народного образования. Вновь учрежденное министерство народного просвещения с состоящим при нем "главным правлением училищ" не только выработало, но в значительной мере осуществило план широкого развития среднего и высшего образования.

Александру I удалось провести инновации в области просвещения. По "Предварительным правилам народного просвещения" от 24 января 1803 года наряду с университетами создавалась система средних и низших учебных заведений - уездных гимназий и приходских училищ. Программы гимназий и училищ были расширены и согласованы так, чтобы учащиеся могли переходить из низших учебных заведений в средние, а из средних в высшие. Дух либерализма коснулся и цензурного устава, утвержденного 9 июля 1804 года. Устав провозглашал, что цензура существует "не для стеснения свободно мыслить и писать, а единственно для принятия пристойных мер против злоупотребления печатным словом". Цензорам предписывалось "руководствоваться благоразумным снисхождением". Начало 19 века отличалось быстрым культурным и политическим ростом общества. Издавалось много новых книг, экономических, политических, юридических, философских и переводных. Появляются новые журналы - "Вестник Европы", "Журнал Российской Словесности", "Северный Вестник". Развивалась русская литература - Карамзин, Жуковский, Крылов, Пушкин.

В это неспокойное время кончилось детство Владимира Даля. В тот год ему было неполных тринадцать лет. Отец повез его и Карла в Петербург в Морской корпус. Иван Матвеевич, служивший старшим лекарем Черноморского флота, имел право поместить сыновей в это заведение на казенный счет, в то время ему было пожаловано дворянство.

Морской корпус считался одним из лучших учебных заведений в России. В привилегиях и льготах он уступал лишь открытому три года назад Царскосельскому лицею. У Ивана Матвеевича не было средств дать детям университетское образование, он был рад возможности отправить их в корпус.

Выехали на рассвете. Как ни крепилась мать, при расставании все-таки заплакала. Бабушка тоже была в слезах. Экономный отец приладил к линейке навес из холста и взял восьмерых попутчиков, оплативших две трети дорожных расходов.

На девятый день добрались до Москвы. Отец обернулся к своим попутчикам: "Вот она, Москва!" Перед ними лежала старинная русская столица. Тут и там выглядывали купола церквей. Справа блестела река, за рекой виднелся белокаменный Данилов монастырь.

Подъехали к Серпуховской заставе. "Слава Богу, - подумал Иван Матвеевич, расписываясь в книге въезда, - не вся Москва сгорела". Они въехали в город. Дома были сплошь маленькие и деревянные, все в зелени. Дальше пошли аккуратные двухэтажные дома, почти как на главной улице Николаева. Вдруг улица кончилась: ни стало ни домов, ни заборов - сплошной пустырь. Но люди и экипажи двигались так, словно здесь по-прежнему стояли дома. Въехали на Серпуховскую площадь. Купцы выстроили временные балаганы. Покатили по Ордынке. Здесь не было улиц, только мощеная дорога, по которой четыре века назад проходил путь в Золотую орду.

Это была уже другая, трагическая Москва - город принесенный в жертву врагу ради спасения народа. По обе стороны улицы тянулись каменные остовы домов: ни крыш, ни полов, ни окон - одни стены. Иногда попадались целые кварталы печных труб. Но город был живой: в нем было много народу и везде шла работа. В одном месте разбирали одноэтажный дом, в другом, обнаженные по пояс плотники, тесали бревна на дворе. У реки виднелись новые заборы и дома.

Отец был подавлен видом развалин. Мальчикам нравилось, что город строится заново. Они приуныли, когда подъехали к центру, где каменные скелеты домов наступали со всех сторон. Проезжая Кремль увидели, что три башни разрушены, а на двух не осталось ни шпилей, ни шатров.

Остановились на вершине Кремлевского холма. Отсюда был виден город. Солнце слепило глаза. За рекой остались чудом несколько уцелевших зданий, стояли остовы домов. Дальше на фоне синего неба виднелись купола монастырей, поставленных на дальних подступах к столице для защиты от вражеских набегов.

Отец заторопил мальчиков: им предстоял еще долгий путь. Нехотя сели в кибитку. На почтовой станции путешественники заночевали. И чуть свет были уже снова в пути.

Еще через несколько дней измученный долгой дорогой он расписался на городской заставе Санкт-Петербурга.

В столице жила сестра матери - Анна Христофоровна. У нее и остановились. В морской корпус было не просто попасть, у Даля-отца, служившего в Николаеве по морскому ведомству, нашлись влиятельные связи.

Огромное четырехэтажное здание на Васильевском острове. Бесконечные коридоры. Надменные офицеры. Похожие друг на друга воспитанники в белых рейтузах и черных, шитых золотом кителях. Все это произвело на лекарских сыновей удручающее впечатление. Они робко посматривали на отца, находясь в роскошной приемной адмирала Карцева. Адмирал был стар, щурил на братьев добрые глаза и во время разговора прикладывал палец к уху, чтобы лучше слышать. Он состоял членом Государственного совета, Правительствующего сената и Адмиралтейств-коллегии. Он пробежал поданную бумагу и велел утром приводить детей в корпус.

Взрослые в гостиной Анны Христофоровны говорили совсем иначе, чем встреченные на дороге люди. Слушать их было скучно. Далю запомнились слова, услышанные в дороге, они были сладкими, горькими, холодными, цветастыми. Он почувствовал, что народ говорит лучше, вкуснее, краше.

Владимира и Карла принимали в Морской корпус, они окончили два класса реального училища и были подготовлены значительно лучше других учащихся и прошли испытание успешно. Штаб-лекарь признал их здоровыми и они были приняты в первый класс.

Владимир стал с трудом привыкать к суровому казарменному режиму. Ему досталась удобная спальня на втором этаже, окно выходило на Неву, о чем он с радостью сообщил в письме родителям.

Уроки продолжались с семи до одиннадцати и с двух до шести. Иностранным языкам, математике и морским наукам учили утром, "словесным" - вечером. Дни походили один на другой, все шло по раз и навсегда заведенному порядку.

Самым суровым остался в памяти Володи инспектор классов капитан-лейтенант Марк Филиппович Горковенко. В "Истории Морского корпуса" дан его портрет: грубые черты лица, узкий лоб с залысинами, тяжелый взгляд насмешливых глаз.

Урок начинался так, Марк Филиппович медленно водит пальцем по журналу.

- Так-с. Кого же мы сегодня вызовем? Даль.

Даль вскакивает. Они смотрят друг на друга, опытный педагог видит, что урок выучен.

- Нет. Садись Мы лучше Дмитрия Завалишина побеспокоим. Впрочем, Завалишина потом. Попросим выступить... Павла.

Два кадета разом встали. Горковенко гневно смотрит на них. Оба бесшумно опустились на места.

- Останьтесь после уроков, господа. Отвечать будет Иван Коробов.

Капитан-лейтенант достает из кармана серебряную табакерку. Постукивает ребром табакерки по ладони, смотрит на отвечающего. Любой урок полагалось выучивать наизусть. Отвечающего охватывает ужас! Чуть запнешься - капитан больно хлопает табакеркой по голове.

- Там не так сказано, говори теми же словами.

Даль на всю жизнь запомнил доводящий до тошноты страх, который испытывал каждый раз, отвечая урок.

Детей часто наказывали, иногда они даже от этого заболевали. Особой жестокостью отличался племянник директора корпуса Овсов, который доводил наказание до трехсот розог. Такое преподавание калечило души подростков и ожесточало их. К концу первого года многие кадеты могли выносить порку, не проронив ни звука. Мальчики, которых часто секли, становились жестокими и наглыми. В старших классах они издевались над младшими с хладнокровием.

Кадеты терпели издевательства от офицеров, которые не могли вести уроки без побоев. В дальнейшем и сами превращались в так же жестоких и хладнокровных людей.

Учителей выбирали по принципу, чтобы человек был значительный. Приходя в класс в мундире и при орденах учитель был уверен, что его появление скажется благотворно на воспитанниках. К урокам они как правило никогда не готовились.

"Что же сказать о науке в корпусе? Почти то же самое, что о нравственном воспитании: оно было из рук плохо, хотя для вида учили всему", - писал через много лет в своих воспоминаниях Владимир Иванович.

Редкий день проходил без розог. Методика наказаний была разработана до мелочей. Обыкновенная порка производилась в комнате дежурного, это было самое обычное дело. Следующая степень наказания с ведома директора - порка в присутствии роты. Последняя проводилась при всем корпусе с последующим исключением. Это наказание применялось крайне редко. Во время учебы Даля был только один такой случай. Во время бунта из-за плохой пищи случайно ударили офицера. Такие бунты происходили часто, потому что плохо кормили. Даль писал матери, что у них хороший ржаной хлеб, квас да булки, которые давали утром и вечером. Чай пили только офицеры. Повара были ворами. На кухни дежурили гардемарины. Повара, пойманного с поличным, били. Жаловаться в таких случаях не полагалось. Офицеры знали о расправах, но не вмешивались, считали, что воры того заслуживают.

В официальном "Очерке истории Морского кадетского корпуса", изданном "по высочайшему повелению" в годы царствования Николая Первого, о времени учения Даля читаем: "Всякий офицер мог наказать, как ему угодно, и иные этим правилом пользовались неумеренно". В корпусе велся точный счет ударам, с родителей поротых кадетов брали деньги за розги, потраченные на воспитание.

Самое поразительное: за пять лет учения кадета Владимира Даля ни разу не пороли.

Он говорил о себе, что был мальчик послушный, смирный. Но труслив он не был и через десять лет после окончания корпуса доказал это на полях сражений. Даль не мог забыть и оправдать унизительного житья, когда били розгами. "Легче болеть, чем над болью сидеть", - говорит пословица.

Постепенно Даль привык к корпусу. У него появились друзья. С ним учился Павел Нахимов, который со временем станет одним из лучших флотоводцев России, героем Синопа и Севастополя. Потомки о нем скажут, что адмирал Нахимов - это честь и совесть русского флота. Но в Морском корпусе и Нахимов и Даль, их общий друг Дмитрий Завалишин были самыми обыкновенными кадетами, разве что учились лучше других. Уже в те годы Даль просиживал за своими дневниками все свободное время. Записывал местные словечки из кадетской жизни или просто привычки офицеров и воспитанников.

После первого класса воспитанников вывезли в сухопутный лагерь у Петербургских ворот. Жизнь там была легче, но им не давали ни минуты свободы. Подъем в пять часов утра. Три минуты на сборы. Занимались фронтовым учением и ружейной экзерцицией и пальбою. На воздухе они порозовели, надышались свежим воздухом.

Второй класс был легче, но выпадали и горькие минуты.

Конечно, были в корпусе и хорошие педагоги. Кадеты получали твердые знания по точным наукам, особенно по математике, проходили хорошую практическую подготовку во время летних кампаний, которую очень любили. Подготовка проходила в течение месяца на море.

После окончания второго курса Владимир был произведен в гардемарины. Гардемаринами называли юношей в старших классах корпуса. Гардемарин еще не кадет, но и не офицер. В переводе это слово означает "морской гвардеец".

Самое незабываемое впечатление произвел на Даля его второй поход на море. Это была четырехмесячная кампания с визитом в Швецию и Данию.

Из полутора тысяч воспитанников корпуса отобрали двенадцать лучших гардемаринов, у которых были отличные успехи и ни одного наказания. Среди них были Павел Нахимов, Дмитрий Завалишин, Владимир Даль.

Флот в то время был парусный. Вместо машин и двигателей - ветер и кусок парусины. Ветер давит на паруса и заставляет двигаться. Люди научились управлять кораблем. Действуя рулем и парусами, ставили корабль в нужном направлении к ветру, увеличивая или уменьшая ход, поворачивая судно.

Но управлять ветром люди не умели. Поэтому приказ заканчивался словами: "При первом благополучном ветре имеете отправляться в назначенный путь".

Парусные суда были разных типов: фрегаты, бригантины, шхуны, шлюпы. Для похода воспитанников был избран бриг "Феникс". Бриг двухмачтовый корабль, делал двенадцать с половиной узлов с прямыми парусами. "Феникс" считался красивейшим судном во флоте, к тому же быстроходным.

На бриге плыли семь офицеров, доктор, двенадцать гардемаринов, сто пятьдесят матросов. В течение трех с половиной месяцев он проводил время среди простых матросов. Приходилось вместе с ним нести службу. Матросы, простые мужики, сыпали незнакомыми словечками, прибаутками, поговорками, Даль, разумеется, эти словечки запоминал.

В 1817 г. участвовал в морском походе на бриге "Феникс", посетил и Данию, и Копенгаген и все исторические достопримечательности рассматривал как любой иностранец.

Русских юношей принимали ласково. Кормили сластями.

Их принимал и настоящий принц - Христиан. Принцу доложили, что отец Даля - датчанин, тридцать лет назад уехавший в Россию. Принц обратился к Далю по-датски. Даль отвечал по-французски, что датского языка не знает.

Даль ходил по узким улицам домов с острыми крышами, он слышал датскую речь вокруг. Даль ходил по земле своего отца, своих предков.

Он твердил себе: "Это моя родина, мой язык". Ему было все интересно. Сердце не воспринимало чужой родины, там было прохладно.

Шестнадцатилетний "морской гвардеец" в дневном журнале по учебному плаванию много записывал того, что видел и слышал. Он подробно описывал города Швеции и Дании, о посещении "музеумах", кунсткамерах, мастерских, в Стокгольме они видели модели насосов для руды, машины для забивки свай, телеграф. Посетили шведскую деревню, осмотрели датскую королевскую библиотеку. Датские кадеты подарили Далю картинку и изображением морского боя. Он записывает волнующую сцену, как гардемарин Павел Нахимов, будущий адмирал, взбирался на марс (площадка на самом верху мачты) и спускался оттуда на палубу по веревке вниз головой.

"Когда я плыл к берегам Дании, меня сильно занимало то, что увижу я отечество моих предков, мое отечество. Ступив на берег Дании, я на первых же порах окончательно убедился, что отечество мое Россия, что нет у меня ничего общего с отчизною моих предков", - вспоминал позднее Даль.

Князь Ширинский-Шихматов, корпусный лейтенант, посадил Даля в коляску, повез по Копенгагену. Они стучались в чужие дома, искали людей по фамилии "Даль" - родственников. Дали-однофамильцы оказались чужими, родственников не находилось. Князь огорчился. Даль радовался. Они были чужими - однофамильцы, а не родственники.

Даль хотел домой. Дом был там, за морем. Дания была родиной предков. Не его родиной.

Плавание завершило, подытожило пройденный в корпусе курс морских наук. Гардемарины выполняли на суше матросские и офицерские обязанности. Наставник у практикантов был опытный лейтенант флота, поэт, академик, князь Сергей Александрович Ширинский-Шихматов. И судно было выбрано самое лучшее - бриг "Феникс", быстроходное и, делало двенадцать с половиной узлов. Раньше гардемарины плавали по "Маркизовой лужи" - так в честь морского министра маркиза де Траверса окрестили Финский залив.

Как не медленно тянулось в корпусе время, но в феврале 1819 года были проведены выпускные экзамены. Экзамены были трехступенчатые: вначале сдавали офицерскому составу под председательством помощника директора, потом назначенным министрам, адмиралам, капитанам и, наконец, главной экзаменационной комиссии в присутствии министров, сановников двора и публики.

Даль учился хорошо, что впоследствии ему пошло на пользу. Он освоил двадцать шесть предметов гардемаринского корпуса. За пять лет Даль получил отменные знания по астрономии, геодезии, фортификации, навигации, географии, иностранным языкам, механике и многим другим дисциплинам.

2 марта был выстроен весь корпус в актовом зале. Черно-белые фигуры кадетов, шитые золотом воротники гардемарин и сверкающие офицерские погоны на плечах у восьмидесяти шести вновь испытанных мичманов. Даль по списку был двенадцатым. Это было красочное зрелище.

После торжественно акта и присяги мичманы стали собираться домой. Обменялись адресами, прошлись по Невскому, получили подорожные, простились с наставниками, покинули Морской корпус "ненавистной памяти", где они "они замертво убили время", как писал Владимир Иванович полвека спустя.

Пришлось испытать и всю тяжесть казарменной дисциплины, муштры и ограничения личной свободы. Учился В. И. Даль успешно, но уже в этот период он стал обращать внимание на значительный отрыв изучаемой в корпусе русской грамматики от русской разговорной речи. "Еще в корпусе, - рассказывал В. И. Даль, - полусознательно замечал я, что та русская грамматика, по которой учили нас с помощью розог, ни больше ни меньше, как вздор на вздоре, чепуха на чепухе. Конечно, я тогда еще не мог понимать, что русской грамматики и до сих пор не бывало, что та чепуха, которую зовут "русской грамматикой", составлена на чужой лад, сообразно со всеми петровскими преобразованиями: неизученный, неисследованный в его законах живой язык взяли да и втиснули в латинские рамки, склеенные немецким клеем".

Иди прямо, гляди браво

Владимир возвращался домой после пятилетнего пребывания в казарме. Лошади бежали дружно. Ямщик поглядывал на седока - не замерз ли. Справа из-за дальнего леса выплывали тучи.

    - Замолаживает, - ободрил он мичмана. - Как замолаживает? - не понял Даль. - Значит пасмурнее, знать к теплу.

Даль достал тетрадь и записал значение слова из Новгородской губернии. На десятые сутки приехали. Наконец дома. Все столпились в передней, целуются, обнимаются. Дома как - будто ничего не изменилось. Родители несколько постарели, но еще бодры и свежи.

Отпуск промчался быстро. Нужно было отправляться на службу. Он получил назначение на сорока четырех пушечный фрегат "Флора". Он заступал на вахту с полуночи до шести. Однако, он плохо переносил качку. Не мог избавиться от морской болезни.

У кавказских берегов "Флора" попала а десятибалльный шторм, Даль стал мысленно прощаться с родными. Никто не надеялся на спасение. Без мачт и парусов фрегат каждую минуту мог опрокинуть шторм. Но внезапно ураган прекратился.

В 1821 году умер отец Иван Матвеевич, его хоронил весь город. Он впервые столкнулся со смертью и задумался о бренности земной, стал писать мрачные стихи. Он был уверен, что его талантливый отец оставит после себя рукописи книг. Но к своему удивлению он ничего не нашел.

Одно из первых знакомств с литературой едва не завершилось плачевно. С сентября 1823 по апрель 1824 В. И. Даль находился под арестом по подозрению в сочинении эпиграммы на главнокомандующего Черноморским флотом Грейга и его любовницу Юлию Кульчинскую (Лию Сталинскую) - еврейку, дочь могилевского трактирщика, после первого брака выдававшую себя за польку. Был, к счастью, оправдан судом, после чего перевелся из Николаева в Кронштадт.

Когда Даля перевели в Кронштадт, он был уволен 1 января 1826 года со службы с чином лейтенант. Там он не мог найти работу, у него не было связей. Он не был помещиком и не мог уехать в деревню. Ему надо было зарабатывать себе на жизнь. Он понял, что самому своими силами пробиться невозможно. Молодой человек шесть лет назад окончивший Морской корпус, талантливый, воспитанный, знающий немецкий, английский французский, польский, русский и другие науки - нигде не мог устроиться в Петербурге. "Высоки пороги на мои ноги" - заключил Даль с печалью.

Тогда он поступил в императорский Дерптский университет. Его мать тоже решила поселиться там же, чтобы дать образование младшему сыну, Павлу, болезненному и хилому юноше. Для этого надо было распродать небольшое имущество, оставшееся после мужа.

Похожие статьи




Путешествие в Санкт-Петербург и учеба в Морском корпусе - В. Даль - собиратель слов

Предыдущая | Следующая