Война 1812 года - В. Даль - собиратель слов

Нашествие неприятеля в Россию в июне 1812 года вызвало подъем патриотических чувств во всех слоях русского народа, когда заранее подготовленная Наполеоном 600-тысячная армия, перейдя Неман, вступила в пределы России. Наша 200-тысячная армия должна была отступать перед огромными силами неприятеля. Под Смоленском после кровопролитного сражения обе армии встретились, но затем продолжали отступление в глубь страны. При продвижении внутрь России французская армия слабела, неся большие потери. Общественное мнение требовало остановить натиск неприятеля и не отдавать Москву. Под Можайском в 130 верстах от Москвы произошло под Бородином 26 августа 1812 года сражение. Обе стороны понесли огромные потери. Русская армия удержала свои позиции и готовилась возобновить бой, но Кутузов дал приказ об отступлении.

2 сентября французы заняли Москву, оставленную русскими войсками. С глубокой верой в победу над врагами в Москве добровольцы записывались в ратники московского ополчения. Первым добровольцем стал редактор "Русского вестника" Ф. Глинка, а затем историк Калайдович. Скоро на московских улицах стали встречаться новые ратники в мундирах русского покроя с крестами на шапках. Через Москву проходили полки, среди которых особое внимание привлекали конные отряды калмыков и киргизов в их своеобразных народных одеждах. Во многих домах кипела оживленная работа по изготовлению перевязочных средств для раненых; редко где не щипали корпии.

Прибытие первых транспортов раненых, которых стали привозить тысячами и которых москвичи окружали самыми теплыми заботами, тревожно всколыхнуло осведомленные сд0а населения, а большинство полагалось на уверения графа Ростопчина, которые он рассыпал и на словах и в афишах, и считало, что Москва вне опасности. Однако многие семьи стали уезжать из Москвы, чему Ростопчин не мешал, говоря, что хорощо делают нервные дамы, что освобождают город от своих разговоров, но жаль, что с собой увозят мужчин. Сам же в августе подготовил транспорт в 15 тысяч подвод и стал тайно вывозить из Москвы ее государственные и церковные драгоценности правительственные учреждения и женские учебные заведения. Выпроваживались также все еще оставшиеся иностранцы, которых эвакуировали в поволжские города в количестве 1600 человек.

Чтобы поддержать бодрость духа, он вызвал из Вифании митрополита Платона. В Кремле на Сенатской площади воздвигнут был амвон, куда были принесены чтимые святыни Москвы и хоругви. Сквозь громадные толпы, в карете, шестериком цугом, через Никольские ворота выехал умиравший первосвятитель. Он обеими руками из окон кареты благословлял народ. За ним в открытой коляске ехал генерал-губернатор. Крайне усиливался отток из Москвы множества семейств, заполонивших все дороги своими обозами, которые благодаря предусмотрительности Ростопчина выезжали из Москвы, при всех затруднениях, безопасно. Те, кто выехать не могли, читая последние афишки Ростопчина, утешали себя тем, что вот он созовет "на три горы" остававшихся в Москве молодцов и что еще раз будет дана битва под Москвой.

Но битвы не было дано, и Кутузов, чтобы спасти войско, вынужден был сдать Наполеону Москву. Наступила трагедия, ужасная для первопрестольной столицы, но зато спасительная для России и гибельная для самого западного завоевателя. Покинуть столицу тремстам тысяч населения, оставив врагам и дома свои, и громадную недвижимость, среди которой находились богатства, денежные и драгоценные картинные галереи и колоссальные библиотеки, явилось подвигом, до которого не дотянулась ни одна из столиц Запада: все они раболепно подносили Наполеону ключи от своих крепостей. Но сила этого подвига возвышается еще тем, что сами москвичи сожгли свою создавшуюся веками столицу, чтобы она не доставалась врагу.

Но с другой стороны, Ростопчин с громадным напряжением старался уберечь народ от паники. В своих афишках он давал ему понять, что в случае надобности он сам с москвичами наравне с будет бороться с паникой и помогать людям.

Уходившие от Москвы войска и народ, оглядываясь на зарево исполинского пожара, набожно крестились и трогательно говорили: "Горит родная мать наша, как свеча перед Богом".

Один из последующих поэтов прекрасно выразил идею этой народной жертвы всесожжения. Обращаясь к погибшим защитникам отечества, он говорит:

У нас не было вдоволь свеч про вас,

Вдоволь не было воску ярого:

Мы зажгли за вас лишь одну свечу

И поставили в храме Божием,

Лишь одну свечу -- Москву-матушку,

Вам, друзьям нашим, в упокой души,

А врагам лихим к посрамлению.

Если огонь московского пожара поднял в русском народе несокрушимую энергию для борьбы с полчищами Наполеона не на живот, а на смерть, то он же впервые сокрушил веру в свою звезду этого гордого победителя в 50 битвах.

Граф Сегюр был свидетелем того глубокого потрясения, кое испытал Наполеон на другой день после своего первого ночлега в Кремле во дворце русских царей. Проснувшись раньше обыкновенного, он стал было спокойно рассуждать со своим лейб-медиком о причинах московского пожара. Но вдруг в окне увидал страшное зарево, вскочил с постели, толкнул мамелюка, надевавшего ему сапоги, так что тот упал навзничь, и впился глазами в бушевавшее по всему Замоскворечью море огня. "Первым его движением, - говорит граф Сегюр, - был гнев: он хотел властвовать даже над стихиями. Но скоро он должен был преклониться перед необходимостью. Удивленный тем, что, поразив в сердце Русскую империю, он встретил не изъявления Покорности и страха, а совершенно иное, почувствовал он, что его победили и превзошли в решимости. Им овладело страшное беспокойство; казалось, его самого пожирал огонь, который окружал его в Москве. Из груди его вырывались короткие восклицания: "Какое ужасное зрелище: они сами поджигают свой город, сколько прекрасных зданий, какая необыкновенная решимость! Что за люди! Это скифы.." Через три дня, когда сгорело более трех четвертей города, Наполеон вернулся в Кремль. С начала московского пожара для него уже не было ни в чем удачи, и ему пришлось видеть, что все вокруг него горит и рушится, падает и влечет его самого в пропасть. Носители западной культуры уже в первые часы своего пребывания в Москве начали возмутительные грабежи, и с чрезвычайной быстротой вся "великая армия" на собственную свою погибель превратилась в шайки мародеров, не знавшие никакой дисциплины, никакого удержу. Самая картина грабежей представляла нечто невероятное: грабили решительно все и всех, грабили не только покинутые подвалы богатых людей, богатые магазины и лавки, но и отнимали последнюю одежду и снимали кресты с тех бедняков, которое укрывались в землянках или прятались в обгорелых сараях и погребах. С несчастных женщин снимали все до последней нитки и обесчещенных отпускали нагими, считая своей собственностью не только золото и драгоценности, но и тряпье, прикрывающее коченеющее тело.

В этой дикой озлобленности соревновались с простыми фанатиками маршалы обедавшие на престолах Чудова монастыря и кремлевских соборов, и сам Наполеон, устроивший свою кухню в Архангельском соборе и приказавший снять с Ивана Великого его крест чтобы водрузить его в Париже над Домом инвалидов...

Но сколько при этом было замучено и перебито москвичей, за недостатком документальных данных установить нельзя. Свидетели иноземного владычества в Москве говорят о множестве пыток, которым подвергали остававшихся в Москве священников и монахов, у которых вымучивали указания, где были скрыты церковные и монастырские сокровища. Установлена мученическая смерть за это священника церкви Сорока Мучеников: его истерзанное тело было похоронено в Новоспасском монастыре...

Если москвичи и жители окрестных сел убивали немало врагов, то это ничто в сравнении с тем, что творили последние.

Наполеон отлично понял все гибельное значение занятия Москвы и сам стал предлагать императору Александру I заключить мир. Глубоко взволнованный тем, что не получал ответа, он старался скрыть от окружающих свою тревогу разговорами что предпримет поход на Петербург, что разделит Россию на прежние удельные княжества и раздаст их своим маршалам и русским боярам. Для демонстрирования своего мнимого спокойствия устраивал в Кремлевском дворце концерты, а на Никитской, в доме Позднякова, французские спектакли, и сам со своими маршалами посетил на Преображенском кладбищ раскольников, которые присягнули ему на подданство. Втайне он готовился покинуть Москву. Отправление из нее в начале октября авангарда Мюрата было началом очищения Москвы, но оно было совершено с большой поспешностью, потому 5 октября Мюрат был разбит Кутузовым при Тарутине.

Русские войска уничтожали французские отряды, посылаемые за провиантом. 7 октября Наполеон дал приказ об отступлении из Москвы. Французам пришлось повернуть на старую смоленскую дорогу. Под ударами русской армии, окруженная казаками и партизанами, армия поспешно отступала. 3 ноября был издан царский манифест о благодарности народу за избавление отечества от нашествия неприятеля. К концу года почти вся "великая армия" погибла, лишь жалкие остатки ее перешли границу.

Вот итоги лихолетия 1812 года: из 9158 домов уцелело 2626 а из 8520 магазинов -- 1368. Из 290 храмов сгорело 127, а остальные 115 были разграблены и изуродованы. Только на улицах (кроме колодцев, погребов и ям) валялось 11 959 человеческих трупов и 12 546 лошадиных. Вид Москвы был ужасен: на месте деревянных домов стояли остовы печей и дымоходных труб; на месте каменных -- обгорелые стены; большая часть церквей стояли обезглавленные, а колокольни без колоколов, расплавленных пожаром или упавших на землю. Но поразителен и процесс возрождения Москвы. Москва, не являясь правительственным центром, а оставаясь только помещичьим и купеческим городом, обнаружила великую силу воссоздания. Уже в 1812 году, когда архиепископ Августин декабре месяце устроил первый крестный ход из Кремля в память освобождения Москвы, здесь кипели плотничные работы, а к весне 1813 года сюда стали стекаться огромные массы каменщиков. Начавшие снова выходить "Московские ведомости" писал* о Москве в своем номере от 25 декабря 1812 года следующее: "Нет места, годного для жилья, которое не было бы уже занято Торговля и промышленность распространяются с удивительно* быстротой. Построено до 2800 временных лавок, и вся торговая площадь заполнена бесчисленным множеством продавцов и покупателей". Император Александр 1 высоко ценил жертвы и заслуги Москвы в великом деле освобождения России от нашествия "двунадесяти языков", с их грозным предводителем. Он выразил это в своем манифесте от 30 августа 1818 года.

25 декабря 1812 года царский манифест объявил о полной ликвидации неприятельского нашествия, при отражении которого "войска, дворянство, духовенство, купечество, народ словом все государственный чины и состояния, не щадя ни имуществ своих, ни жизни, составили единую душу".

Отечественна война и следовавшая за ней война за освобождение Европы создали в русском обществе и русской армии высокий патриотический подъем, а долговременное пребывание за границей ознакомило круги русского офицерства и идейными течениями, социальными отношениями и политическими учреждениями разных европейских стран. Заграничные походы русской армии и двукратное пребывание в Париже воочию продемонстрировали не только социальную, но и цивилизованную отсталость России от Западной Европы.

Похожие статьи




Война 1812 года - В. Даль - собиратель слов

Предыдущая | Следующая