Дерпт. Университетская библиотека - В. Даль - собиратель слов

После отъезда из Николаева Мария Даль

И ее младший сын никогда уже не возвращались в эти края. Там остался ее сын, Карл, который тоже закончил Морской корпус вместе с братом. Карл проучился в корпусе на год больше. Он остался в Николаеве и там служил в Черноморском флоте до конца жизни. Братья постоянно переписывались, но не были дружны. Владимир больше всех любил брата Льва, который к тому времени уже подрос и служил в полку, стоявшему в шестидесяти верстах от города. Чтобы навестить брата, Даль проходил шестьдесят верст пешком. Лев был убит в 1831 году. Павел Иванович умер в молодости от чахотки. Вначале Владимиру было крайне трудно учиться, он нуждался. В Дерпте он зарабатывал уроками русского языка и жил в тесной маленькой каморке. Через два года, когда один из казенных студентов оставил университет, Даль был зачислен на его место. Тем самым он лишался права свободного выбора места службы после окончания университете. Ему ничего не оставалось, он был беден.

Студенческие годы навсегда остались для Даля лучшей порой его жизни. Он наконец узнал, что такое свобода. В эти годы Владимир подружился с Николаем Ивановичем Пироговым. Талантливый русский хирург, окончив медицинский факультет Московского университета, был направлен в Дерпт для усовершенствования в науках. Сохранились воспоминания Пирогова о его знакомстве с Далем.

Вот как это произошло. Николай сидел у раскрытого окна, разложив перед собой книги. У двери звякнул колокольчик, послышались торопливые шаги хозяйки, вдовы Ребер, и через минуту на пороге появился сияющий, завитой и самодовольный Федор Иноземцев.

- Пирогов, полно тебе корпеть над твоими атласами, ну, кто, в такую погоду занимается? - Он был так заразительно весел, что Николай, хотя вначале и поморщился, услышав звонок своего товарища по комнате, оглянувшись на Федора, встал из-за стола: - Твоя правда. Перерыв в работе нужен. - Он настолько необходим,--улыбнулся Федор,-- что у многих на перерывы уходит больше времени, чем на саму работу.

Вдруг в окно с улицы просунулась чья-то голова. У незнакомца были большие голубые глаза и вьющиеся светлые волосы. Одет он был в форменный студенческий сюртук. Ни слова не говоря, студент поднес ко рту органчик и заиграл: "Здравствуй, милая, хорошая моя". Песня была совершенно необычная для здешних мест, и исполнил он ее превосходно.

Пирогов и Иноземцев пригласили музыканта к себе.

- Честь имею представиться, студент-медиционер Владимир Даль - отрекомендовался гость. Вначале Даль очень не понравился Николаю. "Экая жердь!" -- подумал Пирогов, угрюмо, исподлобья разглядывая своего нового знакомого.

Николая раздражала его добродушная насмешливость, и первое время он сторонился Владимира. Вначале и у Даля не было расположения к Пирогову. Он морщился, слыша рассказы Пирогова о вскрытиях, о кровавых опытах. Пирогов не воспринимал поэзии, плохо отзывался о поэмах "Людмилы" и "Светланы". Он утверждал: "Теленок, которого я убил во время опыта, принесет людям больше пользы, чем собрат, съеденный здесь за обедом". Далю сложно было понять такие высказывания Пирогова. Но они оба были учениками профессора Мойера и в анатомическом театре то и дело работали бок о бок, причем, если другие студенты-медиционеры никогда не задерживались сверх положенного времени. Эти двое часто засиживались допоздна. Совместные занятия сблизили и сдружили их. Даль был очень общительный, а нелюдимый Пирогов выбрал друга на всю жизнь. Занимались они много. Никто лучше Даля не решал задач по физике.

В своих "Записках" Пирогов напишет о Дале: "Это был замечательный человек. За что ни брался Даль, все ему удавалось усвоить. Находясь в Дерпте, он пристрастился к хирургии и, владения многими способностями в механических работах, скоро сделался и ловким оператором".

Профессора уважали способного студента Даля за то, что быстро осваивал науки, хорошо владел латынью. Товарищи тоже любили веселого Даля за то, что был прост в общении, сочинял сказки, выдумывал разные истории.

Даль писал о том времени, что они много работали, "проводили время в трудах и всегдашней борьбе, в стремлении и рвении к познаниям... нас не секли, не привязывали к ножке стола... это не школа, здесь нет розог, нет неволи, а каждый сам располагает собою и временем своим как ему лучше". Снова про розги! "Не плачь битый, плачь небитый!" В трудах праведных он отдыхал от всей прошлой жизни. "Здесь... каждый располагает собою и временем своим, как ему лучше, как удобнее. Радушно принимается достойными наставниками каждый алчущий познаний - и ради, как ради Христа, во всякое время подают ему милостыню познаний и откровений.."

И, конечно, первое, что вспоминал Даль о своих студенческих годах, это неоценимое благо -- возможность учиться. Могут ли это в полной мере ощутить те, кому отцовское богатство предоставило средства поступить на свой счет в любой университет, сказать трудно. Но человеку, у которого стремление к знаниям было, а денег -- ни гроша, университет представлялся раем. Дерпт был необычным городом. Почти в каждой семье -- студент, если не сын или родственник, то квартирант; весь город жил интересами студентов. Вот на углу узеньких средневековых улочек встретились две почтенные женщины, и сразу же возник разговор о последних университетских новостях.

- Слыхали, профессор Перевощиков объявлен студентами отверженным. - Да что вы! За что? - Студент его не заметил и заговорил с товарищем, повернувшись к профессору спиной. Перевощиков на него налетел, кричал, топал ногами, будто это ему Петербург. Вот они теперь не здороваются с ним, никто не ходит на его лекции. Одно время Даль жил у профессора Иоганна Мойера. Его дом был одним из лучших в Дерпте. В его доме он стал всеобщим любимцем. К нему привязалась восьмилетняя дочь Катя, он рассказывал ей сказки. Затем его сказки стала слушать бабушка Кати. Однажды он выступил перед гостями и имел успех. Именно здесь проявились его способности рассказчика. Он был наделен даром перевоплощения: подражал голосу, манере, походке того или иного человека. В гостиной Мойера ценили симпатичного человека Даля, он был вежлив, воспитан, любил стихи, сам писал их, читал нараспев, был поэтической натурой. Жуковский, несмотря на разницу лет, подружился с Далем, обнаружив в нем литературный дар и возвышенную мечтательность.

Все шло как будто бы хорошо, чтобы Даль остался в Дерпте и, возможно, надолго. Нужно было закончить курс и заняться практикой, помочь своей семье. Его не покидала мысль, что он будет сочинять сказки и продолжать собирать слова. Но если нахлынет тоска, можно утешить себя тем, что не в одном Дерпте люди тоскуют, но и Орле, Тамбове, Вологде. Словом, Даль твердо решил обосноваться в Дерпте.

Даль учился на врача на год меньше, чем полагалось, но получил отличную подготовку. Он был одним из лучших студентов, занимался очень много. У него было правило ежедневно запоминать по двадцать латинских слов. Четыре дня - запоминание, пятый повторение. Скоро стал неплохим латинистом.

Но в жизни много непредвиденных обстоятельств, которые влияют на личную жизнь человека. Человек предполагает, строит планы, но предвидеть многих событий не может, которые произойдут через несколько лет. Они ломают и переворачивают его жизнь.

Даль продолжал оперировать, зубрить латынь, проводил вечера у Мойера, вырезал ларчики и прялки. А в полутора тысячах верст на юге русская армия готовилась перейти Дунай, а еще южнее готовились к походу войска Кавказского корпуса. В 1828 году русская армия перешла Дунай, Кавказский корпус выступил в поход, - началась русско-турецкая война. И тут выяснялось, что планы Даля рушатся. Вышел приказ: послать на театр военных действий студентов-медиков - в армии не хватало врачей. Даль не успел доучиться до положенного срока. Зимой 1829 года ему разрешили досрочно защитить диссертацию.

Он закончил университетский курс раньше срока, защитив диссертацию по хирургии черепа и глаз, получив ученую степень доктора медицины. Как пишет биограф Даля П. И. Мельников, он "с честью выдержал экзамен на доктора не только медицины, но и хирургии". Жаль было расставаться со студенческим, который он так и не успел сносить.

18 марта 1829 года был экзаменован на доктора и возведен в звание лекаря с дипломом хирурга-офтальмолога, в 1829 году В. И. Даля зачисляют в действующую армию на должность ординатора при передвижном госпитале.

Внезапно оборвалась лучшая пора жизни: увлекательных занятий, слушание лекций любимых профессоров, расставание с лучшими друзьями, посещения литературной гостиницы Мойера, слушание и чтение стихов. Ему было грустно, он не знал, что его ждет впереди. Большие события вломились в жизнь Даля, сорвали его с места, разрушили все его планы. Не удалось ему стать врачом в Дерпте!

Весной 1828 года начинается русско-турецкая война, и медик был направлен в действующую армию надо было ехать на фронт. И молодой хирург не мог остаться в стороне от этого события. В 1829 году В. И. Даля зачисляют в действующую армию на должность ординатора при передвижном госпитале.

Появляется приказ: послать на войну студентов-медиков - в армии не хватает врачей. Далю не дают доучиться, как способнейшего из студентов разрешают отбыть на войну не лекарем-недоучкой, а окончившим курс врача. Ему и трем товарищам, отъезжающим на военные действия, были устроены замечательные проводы. На центральной площади собралась толпа студентов. Запылал костер, зажгли факелы, зазвенела грустная прощальная песня. Прощальное шествие двигалось по улицам, впереди шли студенты с факелами, из окон выглядывали горожане, чтобы проводить тех, кто уходит на войну.

Студенты со слезами обнимали Даля, целовали, желали счастья.

Даль тогда еще не знал, что нигде и никогда не пополнит так обильно запасы слов, как в походе в среде простых солдат, приехавших на войну со всей России!

"Легко про войну слушать, да страшно ее видеть"

В пути он провел долгих два месяца. Вначале миновали псковские места, затем Белоруссию. В дальнейшем пересел в лодку и продолжал путь по Днепру.

Затем пошли противочумные карантины, в каждый город въезжали "очищенные сквозь огонь и воду".

Когда 21 мая прибыл в действующую армию, чиновник не принял его подорожной, велел сначала окурить ее, потому что "чума шла по пятам нашей армии" и послал лекаря на главную квартиру. Даль осмотрел крепость Силистрию. Осажденную турецкую крепость обстреливали со всех сторон. В битве под Кулевчами турки были разбиты. Силистрия пала, на поле боя осталось две тысячи раненых. Лекарь Владимир Даль здесь же на месте "резал, перевязывал, вынимал пули". Поле боя - лучшая школа для хирурга.

Вскоре после прибытия Даля в действующую армию русская армия двинулась в наступление. Русские подошли к Сливно. Через два часа город был взят. У Даля дух захватило, кода он увидел лихо мчавшихся казаков. Он помчался за ними. Отряд ворвался в неприятельский стан и турки, насмерть перепуганные пустились удирать. За ними неслись казаки. Затем наступила странная тишина. Даль разъезжал по безлюдному городу, ему стало не по себе. Затем подошла русская пехота и стала тушить пожар. Убедившись, что солдаты не грабят дома, болгары стали выходить из укрытий. Они увидели приветливые лица, услышали славянскую речь, и начали радоваться.

Даль рассказывал о взятии Сливно: "Вокруг нас все летело вверх дном, но это была только одна минута: турки ускакали...Пехота бросилась тушить пожар...Болгары мало-помалу начали выглядывать из своих домов, встретили нас хлебом и солью, выносили съестные припасы и напитки, город снова ожил.. Необузданная радость обуяла мирных жителей, которые от роду не видывали еще неприятеля, судили о нем по образу турецкого воинства, и увидели вместо него братский народ, крещеный народ, коего язык, созвучием своим с их родным языком, напоминал о родстве и братстве! Обоюдная дружба жителей и победителей утвердилась с первой взаимной встречи".

Даль записал и одну из историй русско-турецкой войны. В одном из дворов Сливно он обнаружил раненого болгарина, осмотрел и обмыл его раны, было два сабельных удара по голове и плечу, перевязал. Болгары прятали раненого в сражении русского воина, тот просил выдать его туркам, те не хотели и слышать. Говорили, что брата своего не предадут. Далее передавали его из рук в руки.

В рассказах Даля, написанных позже, встречаются отрывки о его впечатлениях.

"Главная квартира расположена в трех верстах от крепости; мы прошли гористое место в полчаса, и Силистрия явилась пред нами как на ладони.... Черепичные кровельки, высокие тополя... Батареи наша были заложены на прибрежных крутостях и на противоположном острове; редкая пальба шла в круговую и очередную, то с нашей стороны, то с острова, то с канонирских лодок, которые стреляли и снова прятались за возвышенный лес, пониже крепости, каждое ядро, попадающее в город, обозначалось тучею пыли". Даль был при осаде крепости Силистрии и Шумлы, отличился в сражениях под Кулевчами, вместе с русской армией перешел через Балканы.

На войне у Даля был свой поход, свои победы. "Мал язык - горами качает". В балканских горах слушал Даль язык своего народа, что вспоминал: в этом походе изучил язык со всеми его говорами. Мужики крестьяне были из шестидесяти губерний и областей. Они прошли Молдавию, освобождали болгарские селения, брали турецкий город Андриаполь. "Солдату в походе, что день, то новоселье". Сколько раз случалось ему среди жаркой беседы, выхватив записную книжку, записать в ней оборот речи или слово, которое у кого-нибудь сорвалось с языка - и никто его не слышал.

В. И. Даль любил бывать среди солдат, записывал слова и пословицы, которые услышал в первый раз. "Нигде это не было так удобно, как в походе, - вспоминал он впоследствии. - Бывало, на дневке где-нибудь соберешь вокруг себя солдат из разных мест, да и начнешь расспрашивать, как такой-то предмет в той губернии зовется, как в другой, как в третьей; взглянешь в книжечку, а там уже целая вереница областных речений".

Собирать по пути все названия местных урочищ, расспрашивать о памятниках, преданиях и поверьях, с ними соединенных...Разузнавать и собирать, где только можно, народные обычаи, поверья, даже песни, сказки, пословицы и поговорки и все, принадлежит к этому разряду...Вносить тщательно в памятную книжку свою все народные слова, выражения, речения, обороты языка, общие и местные, но неупотребительные в так называемом образованном нашем языке и слоге..." Что влекло его всю жизнь. Даль сделал свой выбор и не отступится от него все последующие 53 года, вплоть до кончины.

Когда выдавался мирный вечерок, Даль подсаживался к костру и что-то записывал, переспрашивал поговорку или слово или сам что-то рассказывал.

Солдаты полюбили лекаря. Узнав его страсть записывать слова и пословицы, приводили ему или песенника или сказочника. Были среди них сибиряки, костромичи, волжане, новгородцы - жители всей земли Русской. Скоро Даль научился различать по говору выходцев из разных губерний. Собранные записи занимали большой тюк, который приходилось возить на верблюде.

Прошло несколько лет, "и записки эти выросли до такого объема, что, при бродячей жизни, стали угрожать требованием особой для себя подводы".

И с Далем произошел занимательный случай. У него был верблюд, навьюченный его записями, который возил его тюки и чемоданы. Верблюд пропал, его увели турки, и Даль сильно горевал, что все записи погибли. Весть о пропаже разнеслась по всему полку. Лекаря знали все, солдаты - народ отзывчивый, нашлось среди них много, кто захотел помочь, отыскать бумаги. Через одиннадцать дней казаки отбили верблюда вместе с чемоданами у турок и привели его к месту, где находился автор. Турки не позарились на тетрадки. Есть турецкая пословица "Слово в мешок не положишь". Так оно и получилось.

В голове Даля прорисовывалась, закрашивалась в разные цвета своя карта Земли русской. Закрашивалась не по рельефу местности, а по различиям в языке. Одно слово в разных местах имеет разный смысл: калуга - по-тверски и по-костромски - топь, болото; по-тульски - полуостров; по-архангельски - садок для рыбы; по-сибирски - вид осетра или белуги; и наоборот - в каждой области есть свои слова, особые. У псковских: крапива - стрекава. У вологодских: глядильцо - зеркальце. У архангельских: выступки - башмаки. У калужских: шавырка - ложка.

"Помню и вечно помнить буду, поколе искра жизни таится в мозгу моем, то впечатление, которое сделало на меня первое предсмертное молебствие и первая битва, - писал Даль. - После и я привык к этому и смотрел, как смотрят другие; исполнял спокойно жалкую обязанность свою и досадовал на неправильные и неосторожные удары палаша и шашки, на причудливый путь пули-дуры и разглядывал неказистую, невидную ранку нахального штыка, который обыкновенно избавляет нас от напрасного труда, от пластыря и повязки".

Вернувшись с армией из похода, исполнял он здесь долг врача: медицинский его участок был "царство сырости, неопрятности, нищеты, тесноты". "Суеверие, недоверчивость, недостаток в пище, в средствах, в присмотре -- все это... могло бы свести с ума того, коего попечению доверено было бедствующее человечество..."

"Кто убился? -- Бортник. -- А утонул? -- Рыбак. -- А в поле убитый лежит? - Служилый человек". От чумы, от лихорадки, от вражеских пуль и гранат погибло более двухсот докторов из трехсот прибывших в армию. Даль полтора года ходил возле смерти и выжил. Вернувшись с войны, Даль, в общем-то молодой еще человек, рассказывал о бесконечном испытании натуры его смертью: "Судьба обнесла меня этой чашей, подносив ее для искушения в смиренномудрии целый год сряду к изнемогшим, иссякшим устам... И доселе еще жадный жить и готовый умереть". Это отношение Даля к смерти, как к неизбежной части жизни, то мудрое, здоровое, спокойное, такое обычно встречается в народных пословицах. "Думка за горами, а смерть за плечами". Или мудрое и веселое отношение к жизни. "Избу крой, песни пой, а шесть досок паси!"

Даль относился к смерти спокойно, принес это чувство с войны: "Не тот живет больше, кто живет дольше".

Велики были подвиги русских наши войска взяли турецкие крепости Анапу, Сухум-кале, Поти. В 1829 году пал Бургус, в августе того же года Адрианополь. Со дня на день ждали сообщения о взятии Константинополя, до него оставалось несколько верст, как вдруг под нажимом Англии и Франции, боявшихся укрепление России на Балканах, был заключен мир.

Россия получила устье Дуная и восточное побережье Черного моря от Кубани до порта святого Николая, южнее Поти. Кроме того, русским судам было разрешено плавание через Босфор и Дарданеллы.

Пока решались дипломатические вопросы, армия залечивала раны. "Мы были при самом окончании турецкой войны и во время довольно продолжительных переговоров о мире в Адрианополе.

Казарма, выстроенная за городом четырехугольником, о двух ярусах, с широкими навесами кругом на двор, занята была под госпиталь. Здание было так велико, что в нем помещалось под конец десять тысяч больных. Но как они помещались и в каком положении находились - это другой вопрос. Несколько сот палат, с кирпичными полами, без кроватей, разумеется, и без нар, и притом с красивыми деревянными решетками вместо стеклянных окон... "Сперва принялась душить нас перемежающая лихорадка; не дождавшись еще и чумы, половина врачей вымерла, фельдшеров не было вовсе, то есть при нескольких тысячах больных не было буквально ни одного. Когда бы можно было накормить каждый день больных досыта горячим да подать им вволю воды напиться, то мы бы перекрестились. Между тем снежок порошил в окна и ветер подувал" - говорит Даль от имени старого лекаря в рассказе "Мнимоумершие". Владимиру Ивановичу повезло -- мало кто из врачей выжил в этой кампании. "Почти все товарищи мои сложили побежденные, усталые кости свои в этом походе". Он видел умирающих от чумы и не заболел. А чума вспыхивала то в одном месте, то в другом. В конце октября Далю пришлось сопровождать генерал-лейтенанта Ридигера в Бухарест: без врача путешествовать было небезопасно. Затем он попал в Яссы.

Город утопал в грязи. В бесчисленных лавчонках множество ремесленников. Горожане живут больше на улице, чем дома. Повсюду навесы, галереи, подпорки; кареты и кибитки, разъезжаясь, порой отрывают распахнутые настежь двери или ставни. Много русских солдат, много молдаван, греков, армян, албанцев, которые одеты по-турецки и всегда при полном вооружении. Повсюду продается шербет, фонтанчики бьют на деревянных выкрашенных станках, струя поворачивает укрепленные на шпильках жестяные куклы, к ногам которых еще привешены побрякушки, ударяющие в расставленные вокруг стаканы. Везде шум, гвалт, словно это огромный базар, все что-то продают и покупают.

Даль стал на постой к богатой молдаванке и заболел: почти месяц его трепала жесточайшая лихорадка. Немного оправившись, начал присматриваться к обитателям дома, в котором поселился. Внимание его привлекла цыганка, совсем молоденькая, с любопытным детским личиком и необыкновенной грацией. Звали ее Кассандра или Касатка. Она была очень хороша собой: черные шелковистые волосы, темно-карие глаза, смуглый румянец, полные томные губки, маленький тупой нос и беспечная улыбка. Но главное -- необыкновенная чистота, которая так и светилась в ее глазах. Однако она дичилась людей, убегала от них, потому что пользовалась успехом у господ офицеров, а они, как известно, с крепостными цыганками не церемонились. Вначале Владимир Иванович только ласково здоровался с нею, не вкладывая, однако, слишком большого смысла в свое приветствие. Девушка сделалась доверчивой, внимательной и необыкновенно смелой. "Голос, взоры, улыбка ее - все выражало доверие, чувство привязанности и благодарности". Она видела единственного заступника в этом сильном, молодом и красивом мужчине. Далю очень нравилась цыганочка, но он и виду не подавал. Вот он сидит, как всегда, в одиночестве и наигрывает тихо рольку. Вдруг в дверях появляется "смуглое румяное личико и два глаза, светлее дня, темнее ночи". Она повиновалась только своим порывам и приходила на музыку. Когда ей особенно нравилась его песенка, она целовала Владимира, но при его попытке обнять ее выскользнула из его рук и, расхохотавшись, убегала. Это была истинная женщина, основной чертой ее характера была страстная преданность: у маленькой Касатки был жених, и она его ждала. Поэтому, хотя молодой доктор ей тоже нравился, она не могла обмануть своего суженого.

Даль не мог уехать, оставив это беззащитное создание у глупой и своевольной хозяйки. Он выкупил ее за сто шестьдесят левов и вручил Касатке купчую крепость, написанную на клочке бумажки с приложением печатей. Прошел год, и Даль встретил Касатку на дороге. Она узнала Владимира и бросилась бежать за его коляской, но он сопровождал командующего армией, а у нее в руках было двое близнецов. Больше они уже не встречались ни разу. Но Даль ее не забыл. Касатке посвящен один из лучших его рассказов - "Цыганка".

Дороги войны увели Даля из этих мест, и больше он здесь не бывал ни разу. В последних числах марта 1830 года его определили заведующим временным госпиталем в Умани. Даль погрузил на телегу тюки с бумагами и поехал.

Опытному хирургу в уманском госпитале было много работы. Один завистливый эскулап сказал о Дале: "Еще бы ему медленно оперировать, когда у него две правые руки".

Владимир Иванович, действительно, левой рукой работал так же, как и правой.

Биограф Владимира Даля П. И. Мельников пишет: "Здесь он трудился неутомимо и вскоре приобрел известность замечательного хирурга, особенно же окулиста. Он сделал на своем веку более сорока одних только операций по снятия катаракты, и все вполне успешно. Замечательно, что у него левая рука была развита настолько же, как и правая. Он мог левою рукой и писать и делать все, что угодно, как правою. Такая счастливая способность особенно пригодна была для него, как оператора. Самые знаменитые в Петербурге операторы приглашали Даля в тех случаях, когда операцию можно было сделать ловчее и удобнее левой рукой".

За ратные подвиги Даля наградили орденом св. Анны, получил он также по окончании кампании "установленную на Георгиевской ленте медаль".

Но не меньшее значение имел и тот огромный опыт, который он приобрел. Даль написал матери о скорой встрече, как вдруг в Каменец-Подольске вспыхнула холера, и его направили на борьбу с эпидемией. Он снова погрузил на телегу свои "запасы слов" и снова отправился в путь.

Рядом с перечислением ратных подвигов читаем в послужном списке Даля одну только строчку -- и то в графе, называющей места службы: "В свирепствование холеры в Каменец-Подольске заведовал 1-й частью города". Комендант одной из крепости прислал в часть письмо, что он сам при смерти, а весь гарнизон уже умер, к письму был приложен ключ от крепости. Спасти пораженных страшным недугом было невозможно и оказание помощи было бесполезно.

Пожалуй, именно в это время двадцатидевятилетний армейский лекарь стал понимать ценность своего багажа. Со времени военных походов количество записанных слов постоянно росло. Пропажа верблюда заставила Даля быть осторожнее и предусмотрительнее со своим бесценным грузом. Он прибыл на новое место службы в Каменец-Подольск, старинную крепость на неприступном острове, омываемом чистыми водами реки Смотрич.

Холера так и косила жителей крепости. Иной раз Даль входил в дом, где не осталось ни одной живой души и некому было похоронить мертвых. Город разбили на несколько районов, и 24 января 1831 года Владимира Ивановича назначили заведовать первым районом.

На постой его определили к супружеской чете, которая принадлежала к известному на Подоле "роду бельмо целителей". Однако хозяин дома, легкомысленный гуляка, разбитной малый, не был признан цехом целителей достойным познать тайны иного потустороннего мира. Тогда он и супруга его стали водить к Владимиру Ивановичу слепых со всей округи, Даль многим вернул зрение, и, разумеется, бесплатно. Хозяева не могли нахвалиться его искусством и бескорыстием, давали больным кров и пищу, и лишь случайно открылось, что они не только обирали от имени Даля "слепых постояльцев своих, но бесстыдно сами себя прославляли в целом околотке как целители слепоты и преуспели в этом, потому что слепой не видит руки, дарующей ему свет". Даль был изумлен. Ему и в голову не приходило, что можно так бессовестно лгать.

Вскоре эпидемия пошла на убыль, можно было подумать о заслуженном отдыхе, но вдруг по городу поползли тревожные слухи о новой войне, на этот раз с Польшей.

Так Даль с одной войны попал на другую. Здесь произошло событие, о котором много говорили в ту пору. Действительно, в армии начали много говорить о лекаре, спасшем целый русский корпус! Где-то в сумятице движущихся армий шел скромный дивизионный лекарь - Владимир Даль, на попечении которого был обоз раненых, длинной лентой растянувшийся на много километров и пристроившись к 3-му пехотному корпусу Ридигера. Раненых прикрывал усиленный арьергард, потому что легкая польская кавалерия то и дело налетала на медленно двигающихся русских.

Ридигер пытался как можно скорее соединиться с князем Паскевичем и вдруг, подойдя к Висле, увидел разрушенный мост. Это была западня. Встревоженный генерал собрал военный совет в местечке Юзефов. Положение было катастрофическое. Русские части все подходили и подходили. Подошел и обоз раненых. Даль разместил их на бывшем винокуренном заводе и пошел вниз к реке. Широкая полноводная Висла отделяла русских от небольшого польского отряда на противоположном берегу. "Это конец, всем нам пришел конец", -- ни к кому не обращаясь, проговорил пожилой майор, стоявший рядом с Далем. Владимир Иванович пошел вдоль берега, потом вернулся: ему хотелось осмотреть местность. Он не хуже других понимал серьезность ситуации, но сидеть сложа руки не мог. Дойдя до складских помещений завода, Даль, к великой своей радости, вдруг обнаружил огромный склад отличных бочек. "Мост на плотах" - пронеслось в его голове. Он моментально направился к генералу Ридигеру и изложил суть дела.

- Однако в корпусе ни одного инженерного офицера, - сказал Ридигер. - Возьметесь заведовать постройкой моста на плотах? - Возьмусь, - ответил Даль.

Закипела работа. Вначале Даль построил на своем берегу мостовое укрепление. Одновременно отряды солдат мастерили плоты: к наглухо заколоченным двадцати большим бочкам привязывался дощатый настил, который держался на бочках. Таким образом, был готов плот для переправы.

Чтобы занять левый берег Вислы, сначала нужно было на него переправиться. Высадка десанта была также поручена дивизионному лекарю Далю. Десант был высажен 17 июля 1831 года без потерь: поляки, увидев внезапно появившихся русских, скрылись - их было слишком мало. Даль вернулся на правый берег.

Чтобы проверить мост, сооруженный на плотах, бочках и лодках, по нему пустили тяжело нагруженную телегу. Испытание прошло отлично. "С Богом!" -- скомандовал генерал, и началась переправа. Наконец последний русский отряд благополучно высадился на левый берег.

Вдруг Даль заметил приближавшуюся польскую конницу. Поляков было много, они сразу поняли, в чем дело, и бросились к мосту. В одно мгновение правый берег был занят поляками: кавалерией и пехотой. И ошарашенный Даль, оставленный Ридигером для уничтожения моста, прыгнул в бочку, схватил лежащий на дне топор и двумя ударами перерубил основной узел, соединяющий главные поперечные канаты моста. Он все заранее продумал. Инженер-самоучка предусмотрел моментальное разрушение своего сооружения. Бочки рассыпались и поплыли по течению. Когда поляки сообразили, в чем дело - было уже поздно: мост разъехался, сильное течение подхватило плоты и понесло их вниз. Два выстрела прозвучали почти одновременно, но, к счастью, поляки промахнулись. Даль нырнул и появился на поверхности совсем не там, где его поляки могли увидеть. Какой-то офицер еще долго стрелял в пловца, но плот относило течением, а Даль все время нырял, так что попасть в него было почти невозможно. На берегу солдаты и офицеры с тревогой наблюдали за храбрым лекарем. Когда Владимир Иванович вышел из воды, раздалось такое громогласное "ура!", какого он никогда раньше не слышал.

За этот подвиг Даль был награжден Владимирским крестом с бантом и грамотой от генерала Ридигера, в которой подробно описывалась постройка необыкновенного моста и "разрушением оного на виду у неприятеля, начавшего переправу".

В эти дни Даля потрясло печальное известие: в бою был убит пулей в сердце его любимый брат Лев. В дальнейшем после окончания войны однополчане, с которыми воевал Лев, поставили ему памятник. Владимир всячески стремился уйти из армии, после окончания военных действий.

Во время военной кампании Даль проявил себя как блестящий военный хирург в ходе сражений русско-турецкой войны 1828-1829 годов и войне с польской армией.

Дерпт. Университетская библиотека - В. Даль - собиратель слов

Похожие статьи