Коммуникация и социальная математика - История и другие науки о человеке

Возможно, наша вина в том, что мы задержались на неспокойной границе короткого времени. Дискуссия на эту тему разворачивается, по правде говоря, без особой заинтересованности и по меньшей мере без полезных сюрпризов. Впрочем, самое существенное обсуждение происходит у наших соседей, которые привносят самый новый опыт социальных наук под двойным знаком "коммуникации " и математики.

Но здесь свою позицию нелегко утвердить; я имею в виду, не так - то просто доказать, что ни одно социальное исследование не избегает исторического времени, несмотря на попытки, по крайней мере, видимые, поместить себя абсолютно вне него.

Во всяком случае, в этой дискуссии читатель, может, если хочет, следовать нашим рассуждениям (чтобы одобрить нас или отказаться от нашей точки зрения), в свою очередь обдумать один за другим термины из словаря, конечно, не совсем нового, но восстановленного, омоложенного в этих новых дискуссиях, который развивается на наших глазах. Очевидно, незачем повторяться на тему события или большой длительности [долговременности]. Незначительна и тема структура поскольку слово -- и явление -- неопределенны и спорны, но беззащитны перед этимСм.: Коллоквиум о структурах, VI секция lTicole pratique des Hautes Etudes, машинописное резюме. 1958.. Бесполезно также особо настаивать на словах синхрония и диахрония они определяют сами себя, как и свою роль в конкретном социальном исследовании, хотя их смысл очертить труднее, чем кажется. Действительно, в историческом языке (как я себе его представляю) полная синхрония невозможна: мгновенная остановка, прекращающая все длительности, сама по себе абсурдна или, что почти то же самое, весьма неестественна; спуск по склону времени также можно себе представить только в форме множества спусков по разным и бесчисленным водам времени.

На данный момент эти краткие напоминания и предупреждения достаточны. Однако следует прояснить, что понимается под неосознаваемой историей, моделями, социальной математикой. Эти необходимые комментарии включаются или -- я надеюсь -- не замедлят включиться в проблематику, общую для социальных наук.

Неосознаваемая история -- это, понятно, история неосознаваемых форм социальности. "Люди делают историю, но не принимают во внимание, что делают ее"Цит. по: Claude L6vi-Strauss. Anthropologie structural, op. cit., p. 30-31.. Формула Маркса проясняет, но не объясняет проблему. Фактически под новым именем перед нами снова предстает проблема короткого времени, "микровремени", событийности. Люди всегда воображают, живя в своем времени, что они день за днем улавливают его течение. Такая осознаваемая, ясная история, правомерна ли она, как это уже давно согласились считать многие историки? Лингвисты раньше полагали, что все извлекается из слов. История сохраняла иллюзию, что все извлекается из событий. Многие из наших современников искренне считали, что все проистекает из Ялтинских или Потсдамских соглашений, случайностей Дьен-Бьен - Фу или Сахи-Сиди -- Юсефа или из другого столь же значимого события, как, например, запуск спутника. Неосознаваемая история разворачивается за пределами этих огней, их вспышек. Представьте себе, что в некотором отдалении существует неосознаваемая социальность.

Представьте себе также, что это неосознаваемое может быть в научном отношении более богатым, чем зеркальная поверхность, к которой наши глаза уже привыкли; в научном отношении более богатым, т. е. более простым, более удобным для разработки -- если не для открытия. Но начальное движение от ясной поверхности к темным глубинам -- от шума к тишине -- затруднительно, проблематично. Добавим, что "неосознаваемая" история, область времени, наполовину конъюнктурного и par excellence структурного, часто воспринимается более отчетливо, чем принято считать. Каждый из нас чувствует, что за пределами его собственной жизни существует массовая история, чьи мощность и толчки он осознает в большей степени, чем ее законы или направленность. И эта осознанность относится не только ко вчерашнему дню (как в экономической истории), коль скоро сегодня она является более чем живой. Революция, ибо это революция разума, состоит в том, чтобы приблизиться к верхней границе этой полутьмы, чтобы отвести ей достаточное место рядом с событийностью, а возможно, и в ущерб ей.

В исследованиях такого рода, где история не одинока (напротив, в этой области она лишь следует точкам зрения новых социальных наук и адаптирует их к своим нуждам), были выстроены новые инструменты познания и исследования, иногда усовершенствованные, нередко пока кустарные, -- модели. Модели -- это всего лишь гипотезы, системы объяснений прочно связанные в форме уравнений или функций: одно равно другому или определяет его. Одна реалия не появляется без сопровождения другой, между той и другой обнаруживаются тесные и устойчивые связи. Тщательно выполненная модель позволяет исследовать за пределами наблюдаемой социальной среды, -- в рамках которой она была создана, -- другие социальные среды той же природы во времени и пространстве. В этом ее рекуррентная ценность.

Такие системы объяснения бесконечно варьируются в зависимости от характера, расчета или цели тех, кто их использует: простые или сложные, качественные или количественные. Я позаимствовал это последнее различие у К. Леви-Стросса. Будучи механической, модель остается в координатах прямо наблюдаемой реальности, реальности малых измерений, соответствующих только совсем небольшим группам людей (так работают этнологи с примитивными обществами). Для крупных обществ, где вступают в силу большие числа, становится необходимым подсчет средних величин: они приводят к построению статистических моделей. Но вряд ли эти определения, часто спорные, много значат!

С моей точки зрения, прежде чем установить общую программу социальных наук, важно уточнить роль и границы применимости модели, которые в некоторых случаях неправомерно преувеличиваются. Откуда следует необходимость сопоставлять модели с идеей длительности; поскольку, с моей точки зрения, от длительности, которую они подразумевают, зависит их значение и объяснительная ценность.

Чтобы прояснить ситуацию, обратимся к примерам исторических моделейБыло бы заманчиво отвести место ¦моделям" экономистов, которые в самом деле управляют нашей имитацией., я имею в виду построенных историками, -- моделей достаточно громоздких, рудиментарных, по строгости редко соответствующих подлинно научным правилам и никогда не пытающихся выйти на уровень революционного математического языка -- однако своего рода моделей.

Выше мы говорили о торговом капитализме в период между XIV и XVIII веками: это одна из многих моделей, которую можно обнаружить в трудах Маркса. В полном объеме она применима только к данному семейству обществ и к данному периоду времени, хотя открывает дверь для любых экстраполяций.

Она весьма близка к модели цикла экономического развития, которую я очертил в ранней книгеLa МесШеггапее et le monde m6diterraneen a l'epoque de Phlippe II, Paris, Armand Colin, 1949, p. 264 и далее., об итальянских городах между XV и XVIII веками, вначале торговых, "индустриальных", а затем специализировавшихся на банковской коммерции; последний вид активности был самым длительным как по расцвету, так и по угасанию. Этот эскиз, более ограниченный, чем структура торгового капитализма, легче, чем она, применим к распространению во времени и пространстве. Здесь зафиксирован феномен (некоторые говорят о динамической структуре, но все исторические структуры динамичны по определению), способный к самовоспроизведению в любых приемлемых условиях. Возможно, это та же модель, что описана Франком Спунером и мноюFernand Braudel et Frank Spooner, Les m6taux monetaires et Гесопопйе du XVIЕ sidcle. Rapports au Congrfcs international de Rome, 1955, vol. IV, p. 233-264., и относится к истории драгоценных металлов до, во время и после XVI века: золото, серебро, медь -- и кредит, этот быстрый заместитель металла, -- все они были игроками; "стратегия" одних влияла на стратегию других. Не составит труда перенести эту модель за пределы конкретного, а именно XVI века, который мы избрали для изучения. Не пытаются ли экономисты в случае сегодняшних слаборазвитых стран верифицировать старую количественную монетарную теорию, которая тоже была своего рода моделью? Alexandre Chabert, Structure economique et theorie monetaire, Paris, Armand Colin, publ. du Centre d'EtudesSconomiques, 1956.

Но возможности всех этих моделей, связанные с длительностью, невелики по сравнению с моделью, построенной молодым американским историческим социологом Зигмундом ДаймондомSigmund Diamond, The Reputation of the American Businessman, Cambridge (Massachusetts), 1955.. Пораженный двойным языком доминирующего класса крупных американских финансистов, современников Пьерпонта Моргана, и состоящим из внутриклассовой и внешней компонент (последняя отличалась защитной риторикой по отношению к общественному мнению, которому демонстрировалась успешность финансиста как типичный триумф selfmade man, как условие богатства нации), пораженный этим двойным языком, он усмотрел здесь обычную реакцию на любой доминирующий класс, который чувствует, что его престиж задет, а его привилегии находятся под угрозой; чтобы маскироваться, ему нужно выдать свою судьбу за судьбу Города или Нации, свой частный интерес за интерес публичный. 3. Даймонд может без труда объяснить таким же образом эволюцию идеи династии или империи, английской династии, римской империи... Так построенная модель, очевидно, применима к любому веку. Она предполагает некоторые социальные условия, конкретные, но имеющие богатую историю: она представляет ценность для значительно большей длительности, чем предшествующие модели, но в то же время она улавливает реалии более точно и в более узком спектре.

В пределе, как говорят математики, модель такого рода сродни моделям quasi атемпоральным, любимым математическими социологами. Quasi атемпоральные, т. е. циркулирующие неопределенными и неизвестными путями по очень большой длительности [в масштабах всей долговременности].

Предшествующие разъяснения -- это всего лишь введение в науку и в теорию моделирования. И надо, чтобы историки заняли здесь авангардные позиции. Их модели -- это всего лишь пучок частных объяснений. Наши коллеги по-иному амбициозны и продвинуты в исследованиях, где пытаются объединить возможности и языки теорий информации, коммуникации, качественной математики. Их достоинство -- и большое -- состоит в том, что они включают в свою область познания тонкий язык математики, но при малейшем ослаблении внимания мы рискуем упустить контроль над ней и зайти бог знает куда! Теории информации, коммуникации, качественная математика -- все это объединяется более широким языком социальной математики. И мы должны, как можем, прояснить самое главное для нас.

Социальная математикаСтоит обратить специальное внимание на работу: Claud Levi-Strauss, Bulletin International des Sciences socials, UNESCO, VI, № 4, этот номер с названием Les mathematiques et les sciences sociales представляет большой интерес в целом. содержит по меньшей мере три языка, которые могут смешиваться и не исключают последовательности.

Математики не лишены воображения. В любом случае не существует единой математики, математики с большой буквы (хотя претензии на это есть). "Не следует говорить о конкретных алгебре или геометрии, есть алгебра и геометрия в общем" (Т. Гилберт), что не упрощает ни наших, ни их проблем. Итак, три языка: язык необходимых действий (одно дано, другое из него следует) -- это область традиционных видов математики; язык случайных действий -- начиная с Паскаля, это область вероятностных исчислений; наконец, язык обусловленных действий, ни детерминированных, ни случайных, но подчиненных определенным ограничениям, правилам игры, "стратегической" линии игры, как у фон Неймана и МоргенштернаThe Theory of Games and economic Behaviour, Princeton, 1944. См. также точный и блестящий обзор: Jean Fouras^, Critique, oct. 1951, № 51., это триумфальная стратегия, которая опирается не только на принципы и оригинальность ее основателей. Стратегия игр, где используются теория множеств, групп, вероятностных исчислений, открывает путь к "количественной" математике. С этого времени переход от наблюдений к математическим формулам не обязательно осуществляется трудным путем измерений и длинных статистических расчетов. При социальном анализе можно прямо перейти к математической формулировке, можно сказать, к счетной машине.

Очевидно, следует так подготовить эту машину к работе, чтобы она не глотала все, не разжевывая. Впрочем, функция настоящих машин, их правила функционирования состоят в том, чтобы перерабатывать коммуникации в самом материальном смысле слова и строить теорию информации. Автор статьи отнюдь не специалист в этих сложных областях. Исследования, связанные с разработкой машины для переводов, за которыми он следит издалека, но все же следит, завели его, как и некоторых других, в пучину размышлений. Однако факт есть факт: 1) такие машины, такие математические возможности существуют; 2) следует подготовить концепцию социальности к социальной математике, которая больше не является прежней привычной математикой: кривые цен, заработной платы, рождений...

Итак, хотя новый математический аппарат часто нам не поддается, мы не должны ослаблять внимание к подготовке социальной реальности к его использованию, ее членению, ее разбиению на части. Предварительная обработка до сих пор остается той же самой: выбрать ограниченную единицу наблюдения, будь то "примитивный" трайб или демографический "изолят", в пределах которой практически все можно изучать в непосредственном контакте; далее установить между выделенными элементами все связи, все возможные отношения. Эти строго определенные связи можно представить в уравнениях, из которых математически выводятся заключения и следствия, позволяющие построить модель, которая объединяет их все, или считается, что все.

В этих областях, по-видимому, открывается множество исследовательских возможностей. Однако пример лучше, чем длительные рассуждения. Клод Леви-Стросс может быть здесь прекрасным проводником, так последуем за ним. Он вводит нас во фрагмент своих исследований, так сказать, в области теории коммуникации*.

"В любом обществе, -- пишет Леви-СтроссIbid., p. 326., -- коммуникация происходит, по крайней мере, на трех уровнях: коммуникация женщин; коммуникация благ и услуг; коммуникация сообщений". Заметим, что каждый уровень отличается своим языком, но языком. Поэтому, не вправе ли мы относиться к ним как к языкам или как к языку и связывать их, прямо или косвенно, с поразительными успехами лингвистики или, лучше, фонологии, которая "по отношению к социальным наукам не может упустить возможности играть такую же обновляющую роль, как, например, ядерная физика для ряда точных наук?"Ibid., p. 39.. Слишком сильно сказано, но иногда это необходимо. Подобно тому как история попадает в ловушку события, лингвистика попадает в ловушку слов (связи слов с объектом, исторической эволюции слов), освобождаясь от нее фонологической революцией. За пределами слова она приближается к схеме звука, или к фонеме, безотносительной к смыслу, но внимательной к своему месту, к звукам, которые ей сопутствуют, к группировке этих звуков, к инфрафонеми - ческим структурам, к подлежащей реальности, неосознаваемой в языке. На скольких десятках фонем, обнаруженных во всех языках мира, установились новые математические процедуры -- и вот лингвистика, по крайней мере ее часть, в течение последних двадцати лет вышла за пределы мира социальных наук, чтобы преодолеть "перевал точных наук".

Распространить смысл языка на элементарные структуры родства, на мифы, на церемонии, на экономические обмены, значит найти путь через трудный, но благотворный перевал, и этот подвиг совершил Клод Леви-Стросс вначале в отношении брачного обмена как языка, существенного для человеческой коммуникации, без которого не существует ни одно общество -- примитивное или нет, или в отношении инцеста, запрета на брак внутри первичной семейной клетки. Опять язык. Под этим языком он искал базовый элемент, если хотите, подобный фонеме, элемент, "атом" родства, который наш проводник представил в тезисах 1949 года, p. 47-62. в самом простом выражении: муж, жена, ребенок плюс дядя ребенка по материнской линии. Исходя из этого четырехзначного элемента и всех брачных систем, известных в примитивных обществах -- а они многочисленны, -- математики находят возможные комбинации и решения. С помощью математика Андрэ Вейля Леви-Строссу удалось перевести антропологические наблюдения в математические термины. Полученная модель должна доказать валидность, стабильность системы, указать на решения, которые она обещает.

Можно увидеть, какой шаг сделан благодаря этому исследованию: выйти за рамки наблюдения, чтобы проникнуть в зону неосознаваемых или слабо осознаваемых элементов, потом редуцировать эту реальность к мелким идентичным элементам, связи между которыми можно анализировать точными методами. Именно на этом уровне, "микросоциологическом (в некотором роде я сделал эту ограничительную оговорку), можно надеяться заметить самые общие структурные законы подобно тому, как лингвист открывает свои на инф - рафонетическом уровне, а физик -- на инфрамолекулярном, т. е. на уровне атома"Anthropologie..., p. 42-43.. Очевидно, работа может продолжаться и в других направлениях. Так, что может быть поучительнее, чем видеть, как Леви-Стросс обращается с мифами, и ради смеха с кухней (еще один язык): он редуцирует мифы к серии элементарных клеток, мифологем; он редуцирует (ничтоже сумняшеся) язык поваренных книг к густе - мам. Каждый раз он ищет глубинный, подсознательный уровень: когда я говорю, я не забочусь о фонемах речи; за столом, за некоторыми исключениями, я не забочусь в кулинарном отношении о "густемах", поскольку они всегда присутствуют. Но каждый раз меня сопровождает игра тонких и точных отношений. Можно ли во всех языках уловить эти простые и таинственные отношения -- последнее слово социологических исследований, -- чтобы перевести их в азбуку Морзе, я хочу сказать, в универсальный математический язык? Это амбиция новой социальной математики. Но можно ли без улыбки сказать, что это другая история?

Снова обратимся к длительности. Я уже говорил, что модели характеризуются различным временем: они оценивают время, которое оценивает изучаемую ими реальность. Для наблюдателя социальной реальности это время первостепенно и тем более значимо, что глубинные структуры жизни представляют собой точки его разрыва, его внезапного или постепенного замедления под действием противоречивых давлений.

Я иногда сравниваю модели с кораблями. Мне интересно увидеть, поплывет ли построенный и спущенный на воду корабль, а потом по моей воле пустить его подниматься и опускаться на волнах времени. Самым значимым моментом можно считать кораблекрушение. Так, объяснение, которое Ф. Спунер и я предложили для того, что происходило с драгоценными металлами, мне кажется неприменимым до ХIV века. Величина скачков цен на них до этого времени в более поздних материалах не фиксировалась. Соответственно, нужно искать причину. Равно как необходимо понять, на этот раз в отношении аваля, почему навигация нашего судна, ранее вполне простая, стала затрудненной, а затем невозможной с приходом XVIII века и ненормальным подъемом кредитов. Я считаю, что исследование должно постоянно переходить от социальной реальности к модели и обратно, и в это движение нужно терпеливо и последовательно вносить поправки. Модель, таким образом, представляет собой попытку объяснения структуры, инструмент контроля, сравнения, верификации устойчивости существования данной структуры. Если я построил модель, относящуюся к настоящему, то ее нужно соотнести с реальностью, а затем реконструировать во времени, если возможно, вплоть до зарождения. Затем я прикидываю ее возможное существование до следующего нарушения под влиянием вмешательства другой движущейся социальной реальности. Если же модель служит мне как элемент сравнения, то я не перемещаю ее во времени и пространстве в изучении других реальностей, которые благодаря ей могут проявиться как нечто новое.

Не ошибаюсь ли я, считая, что качественные математические модели, как их представляют до сих порЯ говорю о качественной математике с точки зрения стратегии игр. Относительно классических моделей и тех, что разработаны в экономике, нужно вести иную дискуссию., малопригодны для таких путешествий, прежде всего потому, что они циркулируют по одному из бесчисленных путей длительного, очень длительного времени вне случайностей, конъюнктур, разрывов? Я еще раз возвращаюсь к Леви-Строссу, поскольку его попытки в этой области кажутся мне наиболее разумными, ясными и укорененными в социальном опыте, из которого следует исходить и к которому следует возвращаться. Заметим, что каждый раз он принимает феномен максимальной длительности как нетемпоральный. Все системы родства сохраняются, поскольку человеческая жизнь невозможна без отсылки к кровности, которая позволяет малой группе людей, чтобы существовать, открываться по отношению к внешнему миру: запрет на инцест представляет собой [долговременную] реальность большой длительности. Мифы, долгие в своем развитии, также соответствуют структурам экстремальной длительности. Не пытаясь обратиться к глубокой древности, можно собрать версии мифа об Эдипе, чтобы ранжировать его различные вариации и за ними выявить глубинные связи, которые им управляют. Но предположим, что наш коллега проявляет интерес не к мифу, а к череде образов, интерпретаций "макиавелизма", что он изучает базовые элементы достаточно простого и широко распространенного учения, начиная с его появления в середине XVI века. Здесь в каждом случае обнаруживаются разрывы, отступления в самой структуре маккиавелизма, поскольку у этой системы нет театральной quasi вечной устойчивости мифа; учение чувствительно к случайностям, колебаниям, многочисленным переменчивостям истории. Одним словом, ему суждены не только спокойные и монотонные пути, характерные для большой длительности [долговременности]... Таким образом, процедуры, которые Леви-Стросс предлагает для исследования структур, доступных математизации, относятся не только к микросоциологическому уровню, но находятся на пересечении бесконечно малой и чрезвычайно большой длительности.

В сущности, приговорены ли революционеры качественной математики следовать только путями очень большой длительности? В этом случае мы при таком ограничении находили бы только истины, относящиеся к вечному человеку. Простейшие истины, афоризмы национальной мудрости, точнее, горестных умов. Можно сказать, вечные истины, которые могут в новом свете представить сами основы социальной жизни. Но в данном случае это не предмет обсуждения.

Я не думаю, что такие попытки -- или аналогичные им -- не следует предпринимать вне очень большой длительности. Качественная социальная математика предоставляет нам отнюдь не количества, но отношения, связи, которые следует четко определить, чтобы выразить в математических знаках, с помощью которых можно изучить все их математические возможности, но не социальную реальность, которая представлена ими. Ценность заключений зависит от ценности изначальных наблюдений, от выбора, выделяющего существенные элементы реальности и определяющего их связи с недрами этой реальности. Теперь понятно предпочтение социальной математики в моделях, которые Леви-Стросс называет механическими, т. е. разработанных для малых групп или отдельных индивидов, которые, так сказать, прямо наблюдаемы и чья гомогенная социальная жизнь позволяет прямо определить такие человеческие отношения, которые являются простыми и конкретными, мало меняющимися.

Модели, называемые статистическими, напротив, имеют дело с большими и сложными обществами, где наблюдать можно только усредненные величины, т. е. использовать традиционную математику. Но, если установив эти величины, наблюдатель сможет на шкале групп, а не индивидов выявить уже упомянутые базовые связи, необходимые для обработки с помощью качественной математики, то ничто не помешает обратиться к ней. Насколько я знаю, попыток такого рода не предпринималось. Но мы лишь в начале подобных исследований. Например, если обратиться к психологии, экономике, антропологии, то они предпринимаются в том направлении, которое я определил, говоря о Леви-Строссе. Однако качественная социальная математика может пройти проверку только в сопоставлении с современным обществом, с его путаными проблемами, с его разноскоростной жизнью. Можно гарантировать, что кто-то из наших социологов-математиков пошел на риск; можно гарантировать также, что это вызвало обязательный пересмотр методов, до сих пор обсуждаемых новыми математиками, поскольку эти методы не могут ограничиваться тем, что я назвал очень большой длительностью: они должны соотноситься с множественностью проявлений жизни, со всеми ее движениями, всеми ее длительностями, всеми ее разрывами, всеми ее вариациями.

Похожие статьи




Коммуникация и социальная математика - История и другие науки о человеке

Предыдущая | Следующая