Время историка, время социолога - История и другие науки о человеке

После экскурса во вневременные области социальной математики я вновь возвращаюсь к времени, к длительности. И как неисправимый историк, я удивляюсь, как социологи могут избегать их. Но это потому, что их время отлично от нашего: оно менее властно и менее конкретно и никогда не находится в центре их проблем и размышлений.

Фактически историк никогда не выходит из исторического времени: время прилипает к его сознанию, как земля к лопате садовника. Конечно, он мечтает избавиться от него. В тревожные дни 1940 года Гастон Рупнель (Gaston Roupnel)Histoire et Destin, Paris, Bernard Grasset, 1943, passim, в особенности с. 169. написал об этом слова, которые заставили страдать всех историков. Эту мысль давно высказал Поль Лакомб (Paul Lacomb), историк высшего класса: "Времени в себе, объективного не существует, оно всего лишь наша идея", 1900, p. 32.... Но идет ли речь о подлинном избежании? Я сам во время тяжкого плена отчаянно боролся, чтобы избавиться от хроники этих трудных лет (1940-1945). Отказаться от событий и от их времени значит отодвинуться к их границе, укрыться, чтобы взглянуть на них немного издали, лучше судить о них и больше слишком о них не задумываться. От короткого времени перейти к менее короткому и к очень длинному (если это последнее и существует, то это время мудрецов); затем, возвращаясь к этому понятию, остановиться, все пересмотреть заново и реконструировать, увидеть, что все вращается в одном круге: операция, соблазнительная для историка.

Но эти постоянные отступления определенно не выталкивают его за пределы социального времени, времени истории, настоятельного из-за своей необратимости и протекающего в ритме вращения Земли. Действительно, длительности, которые мы выделяем, согласуются друг с другом: порождение нашего разума -- это не длительность как таковая, но ее расчленения. Ее фрагменты объединяются в понятиях, характерных для нашей работы. Большая длительность, конъюнктура, события пригоняются друг к другу без труда, поскольку все они измеряются в соответствии с одной и той же шкалой. Таким образом, имея в виду один из видов времени, мы имеем в виду все остальные. Философ, учитывающий субъективный, внутренний для понятия времени аспект, не ощущает тяжести исторического времени, конкретного, универсального, подобного времени конъюнктуры, обрисованному в начале книги Эрнеста Лабрусса (Ernest Labrousse), Paris, P. U.F., 1944, Introduction., всегда самотождественному путешественнику по миру, который вне зависимости от стран, на которых он останавливается, политического режима или социального порядка, которым он уделяет внимание, налагает на них одни и те же ограничения.

Для историка все начинается и заканчивается временем -- математическим и созидательным, легко вызывающим улыбку, внешним для людей, "экзогенным", как говорят экономисты, которое подталкивает и ограничивает их, окрашивает их отдельные времена в разные цвета: да время, господствующее в мире.

Социологи, разумеется, не приемлют такое слишком простое понятие. Они гораздо ближе к Диалектике длительности (Dialectique de la duree), как она представлена у Гастона Башляра (Gaston Bachelard)Paris, P. U.F., 2E ed., 1950.. Социальное время -- это просто частное измерение той социальной реальности, которую я наблюдаю. Внутреннее для этой реальности, как ее видит индивид, оно представляет собой знак -- среди других, -- на который воздействует реальность, одно из свойств, которое ее маркирует как особое бытие. Социолог не беспокоится об этом податливом времени, которое он по собственной воле может прерывать, шлюзовать, вновь приводить в движение. Я повторяю, что историческое время не годится для ловкой двойной игры синхронии и диахронии: оно не допускает представления о жизни как о механизме, движение которого можно остановить, чтобы по желанию представить его неподвижный образ.

Это расхождение глубже, чем кажется: время социологов не может быть нашим; его отторгает глубинная структура нашего ремесла. Наше время, как и у экономистов, -- это мера. Когда социолог говорит нам, что структура нарушается только для того, чтобы восстановиться, мы охотно принимаем это объяснение, которое исторически в конечном счете подтверждается. Но мы хотели бы в свете наших обычных требований знать точную длительность этих позитивных или негативных движений. Экономические циклы, приливы и отливы материальной жизни измеряемы. Социально-структурный кризис должен быть зафиксирован во времени и сквозь время, точно расположен в нем и в соотнесении с сопутствующими структурами. Историк страстно заинтересован в пересечениях этих движений, их взаимодействиях и точках разрыва: все, что можно зарегистрировать только по отношению к однородному времени историков -- общей мере всех феноменов, -- а не к многомерному социальному времени -- частной мере для каждого из этих феноменов.

Эти рассуждения в обратном порядке историк строит - правильно или нет, -- когда обращается к родственной социологии, близкой Жоржу Гурвичу. Не ее ли один из философовGilles Granger, Evenement et Structure dans les sciences de I'homme, Cahiers de l'lnstitute de Science 6conomique аррНцие, Serie M, № 1, p. 41-42. еще вчера определял как "социологию, загнанную в историю"? Или у него же: историк не исследует ни свои длительности, ни свои темпоральности. Масштабная социальная система (или модель?) Жоржа Гурвича организована в соответствии с пятью основными формамиСм. мою статью, несомненно, полемическую: "Georges Gurvitch et la discontinue du Social", Annales E. S.C. y 1953, 3, p. 347-361.: глубинные уровни, социабельность, социальные группы, общества в целом -- к этой совокупности следует добавить последний конструкт, а именно различные типы времени, эти последние, самые новые строительные леса темпоральностей.

Темпоральности у Жоржа Гурвича множественны. Он выделяет здесь целую серию: время большой длительности и замедленное; время "гром среди ясного неба" или внезапное время; время с нерегулярным членением; время, отстающее от самого себя; время с чередованием отставания и опережения; время, опережающее само себя; взрывное время См.: Georges Gurvitch, Determinismes sociaux et Liberte humaine, Paris, P. U.F., 1955, p. 38-40 et passim....

Как историк может в этом разобраться? С такой гаммой оттенков ему просто невозможно реконструировать белый цвет, однородный, который ему необходим. Он быстро замечает, что это время-хамелеон маркирует дополнительным знаком, окраской внешне различимые категории. В городе нашего друга время, вернувшись, естественно поселяется у других; оно размещается согласно габаритам и требованиям этих жилых помещений на "ступенях" социабельности, групп, обществ в целом. Одни и те же уравнения, чтобы их не изменить, надо переписывать разными способами. Каждая социальная реальность порождает свое время или свои шкалы времени, подобно простейшим матрицам. Но что из этого получим мы, историки? Громадная система этого идеального города остается неподвижной. В ней отсутствует история. Здесь можно обнаружить мировое, историческое время, но они подобны ветру Эола, заключенному в козлиную шкуру. Социологи в конечном счете и неосознанно имеют дело не с историей, но с историческим временем -- этой реальностью, которая остается неудержимой, несмотря на то что ее пытаются укротить, диверсифицировать. Это ограничение, которого историки никогда не избегают, социологи избегают почти всегда: они ускользают или внутрь данного момента, всегда актуального, как бы подвешенного во времени, или в повторяющиеся феномены, не имеющие возраста; а также, принимая противоположную точку зрения, они попадают либо в наиболее ограниченную событийность, либо в наибольшую длительность. Допустимо ли это? Именно здесь начинаются подлинные дебаты между историками и социологами, а также историками, придерживающимися различных точек зрения.

Я не знаю, будут ли социологи и наши ближайшие соседи согласны с этой статьей, слишком ясной, слишком опирающейся, как принято у историков, на примеры. Сомневаюсь. В любом случае совсем небесполезно перед ее окончанием повторить ее настойчиво присутствующий лейтмотив. Если история по своей природе уделяет первостепенное внимание длительности, всем видам движения, между которыми она может распределиться, большая длительность в этом случае кажется нам наиболее полезным для социальных наук направлением наблюдения и осмыслений. Нелишне ли обратиться к нашим соседям с пожеланием, чтобы на какой-то стадии рассуждений они в своих выводах и исследованиях приблизились к этой оси?

Что касается историков, то, на мой взгляд, их корабль развернут в обратном направлении: к короткой истории, с которой они предпочитают иметь дело. Она тесно связана со "святая святых" программами Университета. Жан-Поль Сартр в недавних статьяхJean-Paul Sartre, "Fragment d'une livre a paraitre sur le Tintoret >>, Les Temps Modernes, nov. 1957, и статья, цитированная ранее. усилил их точку зрения, когда, выражая протест против того, что в марксизме было одновременно слишком упрощенным и утяжеленным, он обратился к биографичности, к реальности, изобилующей событиями. Вряд ли можно возразить, когда Флобер "размещается" как буржуа, а Тинторетто как мелкий буржуа. Я вполне с этим согласен. Но каждый раз изучение конкретного случая -- Флобер, Валери или внешняя политика Жиронды -- в конце концов приводит Жана-Поля Сартра к структурному и глубинному контексту. Это исследование, которое продвигается от поверхности к глубине истории, перекликается с моими интересами. Сближение оказывается еще большим, если песочные часы поворачивать в обе стороны -- от события к структуре, а затем от структур и моделей к событию.

Марксизму соответствует множество моделей. Сартр протестует против жесткости, схематизма, неполноты модели, отстаивая частное и индивидуальное. Я, как и он, протестую (с теми или иными нюансами) не против модели, но против того, как она используется и как это оправдывается. Гений Маркса, секрет его устойчивого могущества состоит в том, что он первым построил истинно социальную модель, связанную с большой исторической длительностью. Эти модели, застывшие в самих себе, имеют ценность закона, предварительного автоматического объяснения, применимого везде, ко всем обществам. Соответственно в волнах времени они выявляют свою структуру, поскольку модель прочна, хорошо соткана, бесконечно повторяется, но с нюансами, круг за кругом размываясь или оживляясь за счет присутствия других структур, они чувствительны к тому, чтобы определяться другими правилами и другими моделями. Так ограничивается креативная мощь самого влиятельного направления социального анализа прошлого века. Оно может вернуть свою силу и молодость только благодаря обращению к большой длительности... Добавлю, что современный марксизм представляется мне опасностью, которая подстерегает любую социальную науку, приверженную к чистой модели -- модель ради модели?

В заключение я хочу подчеркнуть, что большая длительность -- это всего лишь одна из возможностей обрести общий язык в свете конфронтации социальных наук. Есть и другие. Я более или менее отметил попытки новой социальной математики. Новая меня соблазняет, но прежняя, чей триумф очевиден в экономике -- возможно, наиболее продвинутой из всех социальных наук, -- заслуживает определенной рефлексии. В этой классической области нас ожидают громоздкие расчеты, но существуют счетные приспособления и машины, совершенствующиеся день ото дня. Я размышляю о пользе длинных статистических рядов, необходимости обернуть эти расчеты и исследования к прошлому, каждый день отдаляющемуся. Европейский XVIII век мы уже выстроили в его целостности, но остались еще XVII, а за ним XVI. Статистические ряды невероятной длины в своем универсальном языке открывают нам глубины китайского прошлогоOtto Berkelbach, Van der Sprenkel, "Population Statistics of Ming China", B. S.O. A.S., 1953; Marianne Rieger, "Zur Finanz-und Agrargeschichte der Ming Dynastie 1368-1643", Si - nica, 1932.. Несомненно, статистика упрощает, чтобы лучше понять. Но любая наука движется от сложного к простому.

Однако не следует забывать о новом языке, так сказать, о новом семействе моделей: о необходимой привязке всей социальной реальности к занимаемому им пространству. Обратимся к географии, География часто считается миром в себе, что достойно сожаления. Она обязана этим Видалю де ла Бланшу (Vidal de La Blache), который в свое время, вместо того чтобы говорить о времени и пространстве, рассуждал о пространстве и социальной реальности. С тех пор это в рамках проблем, характерных для наук о человеке, открыло путь географическим исследованиям. Экология: для социолога это слово, без которого он не может обойтись, способ не говорить о географии и тем самым избежать проблем, связанных с пространством, а также возможность осуществлять прямое наблюдение. Пространственные модели -- это карты, где социальная реальность проецируется и частично объясняется, модели действительно экологии, не слишком задерживаясь на терминологических различиях всех движений длительности (особенно большой длительности), всех категорий социальности. Но социальная наука удивительным образом игнорирует их. Я часто думаю, что географическая школа Видаля де ла Бланша -- это одно из высших французских достижений в области социальных наук, и нам нечем себя утешить за то, что мы изменили ее духу и урокам. Важно, чтобы все социальные науки отводили место "[все более и] более географической концепции человечества"P. Vidal de La Blache, Revue de syntl^se historique, 1903, p. 239., как Видаль де ла Бланш писал еще в 1903 году.

Практически -- поскольку эта статья имеет практический конец -- я хотел бы, чтобы социальные науки плодотворно завершили дискуссию о собственных границах, о том, что является и не является социальной наукой, что следует и не следует считать структурой... Чтобы они постарались скорее определить в наших изысканиях пути, если таковые возможны, которые ориентировали бы наши коллективные исследования, а также темы, которые позволили бы достичь первоначальной конвергенции. Я поименно назвал эти пути: математизация, редукция к пространству, большая длительность... Но мне было бы любопытно узнать о тех, что могут предложить другие специалисты. Следует сказать, что эта статья не случайно помещена в рубрике Debats et Combates Хорошо известная рубрика в Annalles (E. S.C.).. Она направлена на то, чтобы поставить, но не решить проблемы, с которыми каждый из нас, к несчастью, рискует столкнуться за пределами своей профессии.

Время историка, время социолога - История и другие науки о человеке

Похожие статьи