Причины консервации традиций городской среды и упадка городского карнавала в конце XIX в. - Характеристика русского карнавала как городского праздника

Хотя "бум" цивилизационной тенденции в России не имел места в характерных для Запада формах, тем не менее содержание данного этапа исторического цикла связано с гипертрофированным развитием цивилизации. Так же как и на Западе, эта тенденция проявляется в развитии городов, промышленности, в выходе на политическую арену третьего сословия.

В то же время развитие цивилизации в России сопровождалось распадом ценностей традиционной культуры и переосмысление ж сохраняющихся ее элементов. Обратим внимание на то, что цивилизация, стимулируя развитие промышленности, рост городов, первоначальное накопление капитала, увеличение рабочего дня, все же не могла поглотить человека целиком. Продолжала действовав антицивилизационная тенденция, связанная с активностью мифологического образа города как места свободы, досуга и праздника. На этот раз такая свобода связывалась уже не с дворянской субкультурой, а с жизнью широких масс. Актуализация образа города в самой жизни со временем привела к противоречию не только между духовными и цивилизационными тенденциями, но также между цивилизацией, с одной стороны, и способностью общества к выживанию -- с другой. Развитие социального хаоса в связи с вторжением праздника в городской образ жизни было блокировано с помощью позволяющей иллюзорное проигрывание праздничного поведения массовой коммуникации.

По мере того как процесс разрушения границ между повседневной и праздничной жизнью выходит за пределы дворянского сословия, становясь универсальной ситуацией, образ праздника начинает распространяться на повседневную жизнь остальных сословий России. Социальная жизнь начинает вбирать в себя праздничные формы, демонстрировать праздничные черты.

Во 2-й половине XIX в. праздничная жизнь в наиболее концентрированной форме представлена городским образом жизни. На этой основе возникает противопоставление города и деревни. Причем смысл этого противопоставления тот же, что и противопоставление дворянской среды и остального населения России в XVIII в.

Как уже было отмечено, не существует деревенского образа жизни и вообще типа культуры, который является традиционным, развивающимся на основе сельского образа жизни, без жестких границ между повседневной и праздничной жизнью. Эта особенность традиционной культуры особенно характерна для сельского образа жизни. Когда город уже активно способствовал разрушению этих границ, развивая новые ценностные системы, деревня все еще ориентировалась на архаические традиции. Именно поэтому она ассоциировалась с чем-то консервативным, застойным, что отличается эт города, является ниже его по своему статусу. Обитатели больших городов демонстрируют отрицательное отношение к сохранившему :вязь с родными корнями крестьянству. Народом считают уже не крестьян, а жителей городов. Как выражается О. Шпенглер, крестьянина уже не замечают, его высмеивают, презирают, ненавидят (до появления трактата О. Шпенглера в России аналогичные идеи успел высказать Н. Федоров).

Подобная оппозиция по отношению к деревне как консервативной силе первоначально формируется в среде сельского населения, переселившегося в город. Развивая новые ценности, город утверждает их в противопоставлении деревне, такие ценности исключающей. Однако по мере того как контакты города и деревни развиваются (2-я половина XIX в.), отношение к деревне как консервативной, застойной, несвободной и враждебной по отношению к личности среде распространяется и среди сельского населения. Здесь следует сказать об активно приобщающихся к городской культуре крестьянах-отходниках.

Каждое сословие по-своему воспринимало город. Дворяне XVIII в. воспринимали его как нечто гипнотически притягивающее и одновременно отталкивающее, как место порока. "Пребывание исключительно в деревне, в отрыве от городского общества казалось немыслимым даже самым страстным поклонникам усадебной жизни. Однако публично признаться в этом обычно стеснялись. В сознании современников город уже был окутан густой пеленой порока".

Наиболее ярким и, видимо, самым архаическим проявление этого образа будет отождествление города с праздником, а городской жизни -- с праздничной жизнью. К рубежу XIX-XX вв. социальные и экономические процессы городской жизни дают основание формироваться такому психологическому аспекту в восприятии города. Именно в городской, а не в деревенской среде возможно paзрушение столь характерной для всей традиционной, или постфигуративной, культуры границы между праздничной и повседневной жизнью. Повседневная жизнь в ее традиционном выражении в городе свертывается, исчезает, в нее начинают вторгаться элементе праздничности. Поэтому и кажется, что в городе не трудятся, а липа празднуют. В силу этого город ассоциируется исключительно с праздничной жизнью, с бесконечно длящимся досугом.

В городской жизни люди объединяются не ради почитания предков и умерших, а во имя комфорта, "хлеба и зрелищ", наслаждений, минимума труда и максимума досуга. Этот идеал создает особое мещанское, городское царство. Такая трансформация происходит в результате ослабления пассионарного напряжения и исчезновения самих пассионариев. Цивилизованное развитие стимулирует деятельность обывателей, которых уже больше не отталкивают от этой деятельности пассионарии с их ориентацией на героические подвиги и великие идеалы. Возникает! благоприятный для развития материальной культуры период, начинается беспрецедентное развитие городов.

Фиксируя эту трансформацию города в праздник, вторжение праздника в жизнь и превращение жизни в городе в праздник, ми обнаруживаем в городской жизни развитие тенденции, которая XVIII в. была характерна исключительно для дворянской среды. На протяжении XIX и XX вв. эта тенденция становится уже универсальной и проявляется именно в городской среде. Обращает на себе внимание то, что в городе происходит разрушение границ между равными сословиями (купцами, дворянами, чиновниками, мещанами. ремесленниками и т. д.) и возникает однородная и внесословная общность, которую Н. Федоров называет "городским сословием".

Обращая внимание на то, что в городе происходит разрушение границ между повседневной и праздничной жизнью, мы подходим к разгадке того, почему в последних столетиях город был магнитом, притягивал к себе и суггестивно воздействовал на сельское население. Образ жизни, в котором граница между повседневной и праздничной жизнью нарушалась, оказывался более притягательным, нежели образ жизни с соблюдением таких границ. Мы приближаемся к разгадке исчезновения и деревни, и сельской России, то есть к процессу, ставшему в XX в. настоящей трагедией. В начавшихся со 2-й половины XIX в. взрывных цивилизационных и миграционных процессах ощущаются не только экономические, но и психологические и мифологические факторы, которые трансформируются з культурологические.

Очевидно, что активизацию мифологического сознания отделить от других аспектов (социальных, экономических и т. д.) невозможно. Решающим здесь будет то, что со 2-й половины XIX в. общество входило в один из наиболее драматических этапов -- этап динамичного и повсеместного разрушения постфигуративной культуры. Особенно взрывоопасным это разрушение оказалось в городской среде, в которой этот процесс происходил одновременно с процессом возникновения новой культуры -- конфигуративной.

Касаясь развития городов в американской цивилизации, М. Лернер обращает внимание на социально-психологический фактор их образования, что очень существенно. В частности, он утверждает, что города явились продуктом не только технического и экономического развития, но и человеческого одиночества. Город привлекает к себе не только возможностями, связанными с выпивкой или ночными клубами, эротическим возбуждением и сексуальными возможностями. По мнению исследователя, американский город -- появление столь значимого для западной, протестантской, а следовательно, и американской цивилизации фаустовского порыва. Притягательность города объясняется стремлением человека быть в центре человеческого внимания и не оказаться на обочине жизни. "Город -- это одновременно продукт и символ и человеческого отчуждения, и столь желанного противоядия ему. Это сумма всех знаков, которыми беспокойный дух пометил народ, готовый откликнуться на посулы жизни". Притягательность города М. Лернер объясняет действующими в определенном типе культуры психологическими механизмами.

Приблизительно с 30-х годов XIX в. появляются сигналы о вытеснении традиционной крестьянской песни новым фольклором, в котором чувствуется влияние фабрики. Это и есть так называемая третья культура. Это вытеснение происходит даже в удаленных от столиц губерниях. В новых песнях ставится вопрос о свободе в отношениях между полами, ощущается ослабление родительской власти, критическое отношение к вере, стремление к развлечениям удовольствиям, распространение новой моды в одежде. Вводятся темы фабрики, городского кабака, острога.

Новое отношение к поведению приводит к трансформации созданного деревней и городским мещанством фольклора. В народной среде происходит разложение вековых традиций, характерное ранее для дворянской среды. Анализируя фабричный фольклор, П. Соболев пишет: "Это -- "благопристойные" мещане, старающиеся подражать в своем жизненном обиходе барам, но наивностью этого постоянна выявляющие свои крестьянские корни, из которых вырастала мелкая городская буржуазия".

Речь, в частности, идет о возникшем в среде городского мещанства еще во 2-й половине XVIII в. так называемом жестоком романсе. Нельзя не отметить, что новые фольклорные тексты отражает упадок в городе статуса труда, вообще деятельности. Одновременно возрастает статус понимаемого в мещанском смысле развлечения. Как и в дворянской среде, соотношение между досугом и деятельностью, игровым и серьезным резко меняется. Праздничная жизнь вытесняет жизнь обыденную, производственную.

В песенном фольклоре восхваляется фабричный озорник, который себе на уме и имеет критическое отношение к миру. Деревенская жизнь кажется ему тяжелой неволей, настоящей тюрьмой. Ело симпатия явно на стороне города: "Я в Москве теперь живу,/В Москве живу, поживаю, / Красных девушек не забываю /Ив трахтир с ними хожу". Но что интересно, "городской щеголь", "сердцеед", "фабричный молодец" притягивает не только городских девушек. Он кажется другим, чем деревенские парни, он из другого мира: он умеет танцевать, носит щеголеватый костюм и т. д. Ореол города как праздника определяет и восприятие деревенской молодежью фабричного.

Анализируя мещанские романсы, П. Соболев отмечает, как в них получает выражение стремление бывших крестьян следовать поведенческим ориентациям дворян: "Образы любовников в этой лирике -- полукрестьяне, полущеголи дворянского типа. Они действуют в крестьянской обстановке, но высказывают свои чувства так же изысканно, как любой салонный любезник XVIII в.".

П. Соболев проводит границу в эволюции "фабричного" фольклора. Этой границей ставятся 70-е годы XIX в. Если раньше в песнях определяющей чертой "фабричного" был бесшабашный разгул, стихия молодечества и удальства, сохранение связей с деревней, то с этого времени крестьянин все больше отрывается от деревни, связывая свою жизнь с городами и заводами.

Урбанизация нивелирует и обезличивает человека, способствует отречению от старины. "Нельзя не видеть без боли сердечной, -- пишет В. Михневич, -- как с каждым днем под могучим веянием стремящейся на всех парах цивилизации мало-помалу исчезают в народе его племенные оригинальные черты, изменяется быт, выветриваясь от стародавней, проведенной резцом истории складки, забываются предания и чисто народные песни, коверкается язык, и взамен поэтической старины с ее ярким индивидуальным колоритом распространяется всюду и во всем какое-то досадливое, бесхарактерное, нередко карикатурное обезьянничанье, именуемое "образованностью", которая идет неразлучно с презрением ко всему родному".

Эти процессы особенно заметны в низших слоях городского населения, в которых еще очень много "вчерашних", сохраняющих связь с деревней крестьян. Нарождаются новые слои культуры. Благодаря "чугунке" они мгновенно разносятся по всей стране. Не следует принижать значения в этом распространении и столь традиционной формы общения незнатного люда, как кабак. В городах вызывается к жизни "массовая" культура. Создающий ее "образованный" простолюдин-горожанин уже распевает чувствительные романсы и веселые куплеты, свысока поглядывая на "деревенщину" и критически оценивая "мужицкие" песни.

На протяжении XIX в. в России произошла смена патриархального земледельческого типа "фабричным крестьянином". Разрушение земледельческого быта и развитие промышленности происходило "преимущественно по главным искусственным путям сообщения -- по направлению железных дорог и больших судоходных рек, сосредоточиваясь около важнейших промышленных центров, то есть городов, и в местностях, где фабричное производство приняло широкие размеры, мало-помалу упраздняя в среде населения земледельческий быт".

Досуг нового, проживающего уже в городе, но еще не умевшего порвать с деревней крестьянина был достаточно примитивен, связан прежде всего с трактиром и кабаком. Но "фабричный крестьянин" ощутил вкус к щегольству: "Франтовство и модничанье в крестьянской среде, весьма обычное в больших городах, проникает повсюду, где только повеяло цивилизующим промышленным движением".

Деревня также активно усваивала городскую моду. Деревенский парень носит уже не только кумачовые, но и шелковые рубахи. Деревенские молодцы облачались в городское платье и танцевали французскую кадриль. На посиделках уже было трудно отличить крестьянскую девушку от городской мещанки. Что же касается парией. то некоторые из них появляются в сюртуках и в жилетках с часами. В праздничные дни чернорабочие девицы являются на гулянье в белых перчатках; на головные уборы девицы, зарабатывающие в день по 20-30 копеек, тратили свыше десятка рублей.

Парни, не имеющие сюртука из тонкого сукна, хороших сапог и жилета, не принимали участия в хороводе и оставались лишь зрителями. В деревне стали носить суконные кафтаны, армяки, шерстяные и шелковые сарафаны. Естественно, что щеголи и щеголихи жили в деревнях, расположенных вблизи столиц.

Внешнее преображение далеко не всегда означало внутреннюю эволюцию. Тем не менее связывая свою жизнь с городом, крестьянин утрачивал былую, характерную для деревни строгую нравственность, усваивая элементы пока незнакомой ему культуры. В результате получалась "какая-то дикая, безобразная амальгама изувеченных обрывков и крупиц европейской культуры с обезличенными, разлагающимися остатками и чертами отживающего старого "мужика" с его примитивной грубостью и невежеством, которые одни и и сохраняются долее неприкосновеннее из всего дедовского наследия". Отсюда и "дикая сюртучно-трактирная" поэзия вместо поэзии старинной песни. Отсюда и видение героя "доброго" и "удалого" молодца в "сюртуке бархатном" и "жилете розовом", ослепительного щеголя с изысканными и деликатными вкусами. По мнению В. Михневича, получается самодовольно восхищающийся собой в зеркале "какой-то неуклюжий, накрахмаленный Адонис" во "французской рубашке".

Такой совершенно невиданный и немыслимый в народной песне тип предстает в "мужичьей песне новейшей фабрично-городской формации" в виде излюбленного, господствующего героя. У этого франта и модника уже начисто отсутствует потребность трудиться, что и подтверждает усвоенный им образ повеления дворянского щеголя.

Основу карнавала как социокультурного явления описывал М. Бахтин: "Особо важное значение имела отмена во время карнавала всех иерархических отношений. На официальных праздниках иерархические различия подчеркнуто демонстрировались: на них полагалось являться во всех регалиях своего звания, чина, заслуг и занимать место, соответствующее своему рангу. Праздник освящал неравенство. В противоположность этому на карнавале все считались равными. Здесь - на карнавальной площади - господствовала особая форма вольного фамильярного контакта между людьми, разделенными в обычной, то есть внекарнавальной, жизни непреодолимыми барьерами сословного, имущественного, служебного, семейного и возрастного положения. На фоне исключительной иерархичности феодально-средневекового строя и крайней сословной и корпоративной разобщенности людей в условиях обычной жизни этот вольный фамильярный контакт между всеми людьми ощущался очень остро и составлял существенную часть общего карнавального мироощущения. Человек как бы перерождался для новых, чисто человеческих отношений. Отчуждение временно исчезало. Человек возвращался к себе самому и ощущал себя человеком среди людей. И эта подлинная человечность отношений не была только предметом воображения или абстрактной мысли, а реально осуществлялась и переживалась в живом материально-чувственном контакте. Идеально-утопическое и реальное временно сливались в этом единственном в своем роде карнавальном мироощущении". А между тем именно создание особого городского сословия понемногу естественным путем подрывало социальные устои. В связи с этим карнавал перестает быть популярен в городской среде.

К началу XX в. у русского населения существовал традиционный праздничный календарь, состоявший из православных и календарных праздников, во многом общерусский, земледельческий по своему характеру, приуроченный к аграрному календарю. Своеобразные черты календарных праздников русских Севера были обусловлены особенностями заселения и освоения данного региона, природно-геогра-фической средой, социально-экономическими условиями, которые учитывались в диссертации при анализе трансформаций в праздничной культуре.

Необходимо отметить, что к началу XX в. праздники и приуроченные к ним обряды дошли уже в значительно измененном виде, однако в них просматривались следы и черты, порой значительные, разных древних периодов. Наиболее полно сохранились главные праздники, связанные с зимним и летним солнцеворотами, весенним равноденствием, а также с естественной сменой времен года, вобравшие в себя обряды продуициру-ющей и очистительной магии.

Естественный процесс разрушения традиционной культуры, в том числе и праздничной, начавшийся еще с конца XIX в., в XX столетии, под воздействием социально-политических факторов значительно ускорился. За годы советской власти прекратили свое существование государственные праздники бывшей Российской империи. Праздники народного аграрного календаря подверглись существенным изменениям в советское время. Этот процесс шел под воздействием факторов политического, социально-экономического, демографического характера. Немалую роль в нем сыграли антирелигиозная пропаганда, нравственно-психологическая "перестройка" общества, процесс урбанизации и др.

Причины консервации традиций городской среды и упадка городского карнавала в конце XIX в. - Характеристика русского карнавала как городского праздника

Похожие статьи