Взаимоотношения науки с моралью, религией и художественной культурой - Наука как явление культуры

Наука и религия: взаимоотношения

Проблемы взаимоотношений науки и религии актуальны для иудаизма с момента его возникновения. Вот уже на протяжении нескольких тысячелетий лучшие умы человечества пытаются примирить две столь несхожие области познания, всякий раз наталкиваясь на множество серьезных проблем. Является ли наличие двух различных путей постижения единственным способом получения цельной картины мира, заложенным в самой его природе, или каждый из них самодостаточен и представляет собой альтернативу другому? Противоречат ли друг другу знания, полученные нами в результате Божественного Откровения, с одной стороны, и эмпирическим путем либо в результате интеллектуальных усилий, с другой? Насколько принципиальны различия между ними, есть ли смысл говорить лишь о точках пересечения или они все же на некотором уровне дополняют друг друга, образуя единую картину мироздания?

В средние века, да и в более поздние эпохи, некоторые религиозные философы полагали, что по мере увеличения суммарной информации об окружающем нас мире, исходя из накопленного опыта и благодаря интенсивной интеллектуальной деятельности, человечество еще достигнет качественно иного уровня сознания и обретет подлинно религиозное мироощущение. Этот подход рассматривает все противоречия между Откровением и наукой как временные, возникшие в силу недопонимания сути обоих способов познания и из-за ограниченных возможностей разума в каждый конкретный период.

Существовала и обратная точка зрения, согласно которой лишь серьезно занимающийся теологическими проблемами человек может претендовать на истинное познание и именно ему под силу компетентно решать не только вековечные метафизические, но и сугубо практические вопросы, затрагивающие все области бытия. Согласно этому подходу тот, кто глубоко, с подлинным прилежанием и усердием штудирует Тору, может найти в ней ответы на любые вопросы, которые ставит жизнь. При этом не имеет значения, о какой области знаний идет речь, о естественных науках или современных технологиях. Если же в отношении чего-либо мы не находим в Торе никакой информации, виной тому лишь наша лень и невнимательность. Этот подход хорошо иллюстрирует сказанное в Иерусалимском Талмуде: "Ибо это [Учение] не пустая вещь для вас", а если пустая, то лишь потому, что вы не занимаетесь серьезно.

При всех различиях между ними оба подхода основаны на предпосылке, что и научный, и религиозный способы познания дают адекватное представление об окружающем нас мире, а поскольку это так, они рано или поздно должны слиться в единое целое, причем не только на уровне идей, но и в практическом смысле. Следовательно, их параллельное использование столь же легитимно, как и применение двух систем счисления?-- позиционной и непозиционной, двоичной и десятеричной: несмотря на то, что запись и расчет в них ведутся различными путями, результат один и тот же.

Стремление свести воедино религиозные и научные представления было очень распространено в средние века, однако оно свойственно и ряду современных исследователей. Тем не менее, многие ученые полностью или частично отвергают такой подход, обосновывая свое неприятие утверждением, что он был актуален лишь в эпоху всеобщей веры, когда религиозные воззрения представлялись неоспоримыми и не подлежащими критике. На самом деле сопротивление, оказываемое ими, вызвано вполне религиозным отношением к самому понятию наука. Средневековая научная мысль (и не в меньшей степени научная мысль девятнадцатого столетия, иная по содержанию, но подобная ей по категоричности) утверждала догмат о научной истине, абсолютной и неизменной. Так же, как среди религиозных людей есть искренне верующие, не оставляющие в сердце места сомнению в правоте своих представлений, и в мире науки существуют те, кто не обременяет себя вопросами адекватности современных научных представлений окружающей нас реальности.

На самом же деле ученые, исходя из сегодняшнего представления о естествознании с точки зрения современной физики и других точных наук, уже отказались от принципов детерминизма и объективизма, непременно оговаривая любое утверждение ссылкой на систему координат, используемую в этом случае. Таким же образом дело обстоит в любой области, которой занимается наука на нынешнем этапе. Казалось бы, еще в средневековье научная истина была чем-то однозначным, определенным и всеобъемлющим, но уже аристотелевское определение реальности предполагало относительность человеческого знания, что и позволяет нам не только критиковать воззрения Аристотеля с позиций сегодняшнего дня, но рассматривать их как закономерный и необходимый этап в процессе накопления и систематизации научного багажа. Нечто подобное происходит и сегодня: расширяя горизонты познания, формулируя законы, вводя новую терминологию, мы вместе с тем ясно осознаем, что довольствуемся лишь синицей в руках, в то время как журавль абсолютной истины недосягаемо витает в поднебесье. Мы пытаемся найти объяснения явлениям, выявить закономерности и их причины с неизменной поправкой на то, что истинность ответа зависит от выбранной нами системы координат, которая, в свою очередь, обусловлена количеством накопленной информации и основана на парадигмах, нами же самими созданных. И поскольку вся наша наука существует и функционирует только в этих условиях, ни на один вопрос мы в принципе не можем получить окончательный и полный ответ. Основные положения теории относительности изменили наше представление о процессах, происходящих в пространственно-временном континууме.

Более пристальный взгляд на историю как религиозной, так и научной мысли позволит нам подойти к этой проблеме иначе и рассмотреть ее под другим углом (и не с высокомерием грамотея, ощущающего превосходство над полным невеждой): как перманентно длящийся опыт. Взрослый человек не должен смеяться над чувствами пятнадцатилетнего влюбленного юноши; он может поставить себя на его место и даже в чем-то позавидовать молодости. Но ведь и в жизненном опыте есть определенные преимущества: он позволяет понять, что обстоятельства изменчивы, чувства, даже те, субъективная истинность которых несомненна, преходящи, поверить в то, что наверняка придет еще и другая любовь. Подобно этому, и у нас не должно быть чувства превосходства и высокомерия, когда мы вспоминаем ученых тех времен, свято веривших в научную истину, создававших сложные и запутанные теории, считавшиеся в свое время истиной в последней инстанции, а по прошествии двух-трех столетий безвозвратно канувшие в Лету. Мы должны рассматривать их как необходимый этап, звено в цепочке преемственности научной мысли. Необходимо научиться ценить процесс познания, вечный и подверженный постоянным изменениям, и осознать, что уверенность в незыблемости и абсолютности научной истины?-- заблуждение.

Если же задуматься над единственным имеющимся у нас преимуществом перед поколениями ученых, так или иначе занимавшихся проблемой науки и религии,?-- преимуществом опыта, легко понять, что мы не имеем права на пренебрежительное отношение к сложнейшему процессу постижения ими реальности, при всей спорности вопроса о том, насколько ценны результаты их трудов, и очевидной ныне нелепости устаревших представлений.

Поисками компромисса между наукой древнего Вавилона и верой занимался, наверное, еще наш праотец Авраhам; отец Моше-рабейну, Амрам, возможно, пытался привести в соответствие с религией науку древнего Египта; Филон Александрийский пытался примирить иудаизм с философией Платона. Противоречия между иудаизмом и наукой пытались устранить на разных этапах истории еще многие и многие десятки тысяч наших выдающихся предшественников. Результаты всех их усилий позволяют утверждать, что они слишком доверяли современной им науке, сильно переоценивая ее достижения и возможности и полагая, что в ней хранится заветный ключ к мирному разрешению мировоззренческих конфликтов, необходимость чего представлялась им тогда вопросом жизни и смерти.

Несмотря на то, что все попытки такого рода были и остаются бесплодными, мы не вправе их прекращать. Говорили наши мудрецы: судят лишь по тому, что видят. В любом поколении каждый человек оперирует лишь тем, что он узнал и понял в окружающей его реальности. На каждом лежит обязанность приложить все усилия, вновь и вновь пытаясь привести в соответствие различные источники знаний, постараться представить их в цельности и полноте, помня, тем не менее, что абсолютная истина находится отнюдь не в наших руках.

Мораль и наука

Проблема морали и науки не обходится в философских рассуждениях практически ни одного ученого. Я думаю, что творческое наследие А. Пуанкаре и в этом отношении содержит глубокие, интересные, достойные самого пристального внимания и обдумывания рассуждения.

Для Пуанкаре важно понять, как соотносятся между собой мораль и наука, а в конечном итоге идеи добра и истины, насколько возможна научная мораль и соответственно, насколько самостоятельна мораль как сфера человеческой культуры.

Он писал: "В последнюю половину Х! Х века очень часто мечтали о создании научной морали. В то время не удовлетворялись восхвалениями воспитательной силы науки, преимущества, которое человеческая душа извлекает для своего совершенствования из непосредственных сношений с истиной. Считали, что наука неоспоримым образом выявит моральные истины, как это она сделала с теоремами математики и с законами, высказанными физиками...

С другой же стороны, были люди, видевшие в науке всевозможное воплощение зла, которые считали ее школой безнравственности...

Что должны думать о надеждах одних и опасениях других? Я не колеблюсь ответить: они напрасны, как одни, так и другие. Не может быть научной морали и тем более не может быть безнравственной науки...

Что же мы должны заключить? Наука, широко понимаемая, преподаваемая учителями, которые ее понимают и любят, может играть очень полезную и важную роль в моральном воспитании. Но было бы ошибкой наделять ее исключительной ролью. Она может пробудить добродетельные чувства, которые могут служить моральным двигателем, но то же могут сделать и другие дисциплины; было бы глупостью отказываться от всякой помощи, нам не хватает и всех их совместных усилий. Существуют люди, не осведомленные в научных вещах; простое наблюдение показывает, что во всех классах есть ученики, которые "сильны" в литературе, но "слабы" в науке. Было бы странно думать, что наука, ничего не говорящая их уму, могла бы что-либо говорить их сердцу! ...

Чувства, на которые может опереться мораль, очень различны по природе, они не встречаются все в одинаковой мере в различных душах. У одних доминируют одни, и есть души, у которых другие струны всегда готовы звучать. Одни будут, прежде всего, сострадательны, их будет трогать страдание ближнего. Другие все подчиняют социальной гармонии, всеобщему благополучию, или даже они станут желать величия своей стране. Еще другие будут иметь идеалом красоту, и они будут считать, что нашей первой обязанностью является самим совершенствоваться, стараться сделаться сильнее, достигать совершенства в вещах, которые не безразличны для счастья, не унижаться в своих собственных глазах".

Пуанкаре стремился тщательно рассмотреть самые различные, в том числе противоречащие друг другу, точки зрения на соотношение науки и морали. Он размышлял: "Всегда наука стремится к единству и заставляет нас стремиться к этому. Подобно тому, как собирает она частные законы и сводит их к общему закону, не соединит ли она воедино и интимные переживания наших сердец, внешне столь различные, столь капризные, столь чуждые друг другу?

Но если она потерпит крушение в этом стремлении, какой ужас, какое разочарование! Не может ли тогда она причинить столько зла, сколько могла бы сделать добра? Эти ощущения, эти чувства, столь хрупкие, столь нежные, вынесут ли они анализ? Малейший свет не выяснит ли нам их тщетность и не придем ли мы к вечному вопросу: для чего? Для чего сострадание, ведь чем больше его проявляешь к людям, тем требовательней они становятся, тем они, в свою очередь, становятся несчастнее; ведь сострадание может порождать не только неблагодарных, это не столь уж важно, но оно ожесточает души? Для чего любовь к родине, ведь ее величие - чаще всего позолоченная нищета? Зачем стремиться к самосовершенствованию, ведь живем-то мы всего один день? ...

И далее, наши души - сложная ткань, где нити, образованные сочетаниями наших мыслей, перекрещиваются и путаются во всех направлениях. Разрезать одну из этих нитей - значит сделать в ней огромную прореху, которую никто не может предвидеть. Эту ткань делали не мы, она досталась нам из прошлого; часто наши наиболее благородные стремления незаметно для нас оказываются так сильно связанными с самыми старыми и самыми смешными предрассудками. Наука разрушит эти предрассудки, это ее естественная задача, это ее долг. Не пострадают ли от этого благородные стремления, которые связывались старыми привычками? Без сомнения, нет - у сильных духом. Но дух силен только у светлых умов, а есть ведь и простые души, которые рискуют не выдержать испытания.

Утверждают, что наука явится разрушительницей; пугаются тех развалин, которые она нагромоздит, и опасаются, что там, где она пройдет, не сможет жить общество....Не будет ли поколеблена моральная жизнь человечества? Одно из двух: или обычай полезен, и тогда никакие научные рассуждения не смогут доказать, что он не является таковым, или же он бесполезен, и тогда о нем нечего жалеть...Погибнуть рискует только несущественное, только то, что было в нашей моральной жизни случайным.

Следует бояться только неполной науки, той, которая ошибается, той, которая нас приманивает пустыми видимостями и заставляет нас, таким образом разрушить то, что мы затем пожелали бы восстановить, когда мы будем лучше осведомлены и когда будет слишком поздно...

Морали нечего бояться науки, воодушевленной истинным духом опыта. Подобная наука уважает прошлое, она противоположна тому научному снобизму, который так легко надуть нововведениями; она продвигается только шаг за шагом, но всегда в одном направлении и всегда в верном направлении. Лучшее лекарство против половинного знания есть наибольшее знание".

Пуанкаре утверждал, что существует объектов, которые не могли бы быть объектами наук, что относится полностью к объектам морали. Но, по его мнению, нельзя смешивать науку о морали с самой моралью: "Эта наука о нравах не есть мораль и никогда ею не будет; она может заменить мораль не более чем трактат по физиологии пищеварения может заменить хороший обед".

Пуанкаре отлично понимал, насколько разнообразны люди в своих моральных проявлениях, и это разнообразие он считал естественным для человеческого общества: "Удержимся от предписания общих всем методов, это неосуществимо и, кроме того, это нежелательно: однообразие - это смерть, потому что оно закрывает дверь для всякого прогресса, и, кроме того, всякое принуждение бесплодно и жестоко".

Однако такая позиция ученого не означала примирения со злом. И когда он провозглашал свои призывы о всеобщем объединении разных людей, он призывал бороться против морали ненависти. "Конечно, ненависть - тоже сила и очень могущественная, но мы не можем ею пользоваться потому, что она умаляет, потому, что она подобна лорнету, в который можно рассматривать лишь грубые очертания. Даже в отношениях между народами ненависть несправедлива, и не она родит истинных героев. Я не знаю, надеются ли по ту сторону некоторых границ, что ненависть увеличит патриотизм, но это противоречит инстинктам нашей расы и ее традициям...

Если...забывают великие идеи, составляющие их честь и смысл существования, для того чтобы только и помнить о своей ненависти, если один говорит: "я противник этого", а другой отвечает "я противник того", то горизонт немедленно сужается, как если бы опустившиеся облака закрыли вершины; пускаются в ход самые низкие средства, не отступаю ни перед доносом, ни перед клеветой, а тот, кто станет этому удивляться, делается сам подозрительным... Вот и все, что может сделать ненависть и чего мы по справедливости не желаем".

Вывод, к которому приходит Пуанкаре, состоит в провозглашении идеи единения не только различных идей, но сближения различных граней человеческой культуры, в данном случае - науки и морали. Стремясь всесторонне исследовать предмет, он делал вывод: "Мы последовательно вставали на различные точки зрения, с которых можно рассмотреть взаимоотношения науки и морали; теперь следует перейти к заключениям. Нет и никогда не будет научной морали в собственном смысле слова, но косвенным путем наука может оказаться помощницей морали. Наука, широко понимаемая, может только ей служить; опасна лишь полунаука. Затем, одной науки недостаточно, так как она видит только часть человека или, если вы хотите, она видит все, но под одним углом и так как приходится думать о ненаучных умах. С другой стороны, опасения, как и слишком обширные надежды кажутся мне одинаково химерическими. Мораль и наука по мере своего развития будут превосходно согласовываться друг с другом".

Взаимоотношения науки с моралью, религией и художественной культурой - Наука как явление культуры

Похожие статьи