ППЦ в послевоенных реалиях: цель -- автокефалия. - Православная церковь в Польше

Из архивных материалов, которыми мы располагаем, следует, что на завершающем этапе войны, в марте 1945 г., в Москве предельно аккуратно рассматривали вопрос о будущем Польской православной церкви. В одной из справок Совета по делам РПЦ указывалось, что православные епархии в Польше -- Варшавская и Краковская лишены управления, так как епископы "сбежали с немцами", и что лишь единственный оставшийся на месте епископ Тимофей в августе 1944 г. установил связь с экзархом Украины митрополитом Иоанном -- прислал прошение о принятии управляемой им Хелмско-Подляшской епархии в юрисдикцию РПЦ. "Стремление епископа Тимофея к подчинению Московскому патриархату может явиться предпосылкой к проведению мероприятий в этом направлении", -- заключали авторы документа [1, л. 50--51].

Тимофей, однако, не ограничился этим шагом. Прибыв в апреле 1945 г. в Варшаву, он посетил советское посольство и в беседе с советником В. Г. Яковлевым выразил желание установить связь с патриархом Алексием "с целью ликвидации автокефалии Польской православной церкви и присоединения ее к Русской православной церкви". Тимофей заявил также, что вопрос о будущем предстоятеле Польской церкви будет решать патриарх Алексий. Сотрудники посольства, однако, отнеслись к епископу Тимофею более чем сдержанно, считая его "креатурой прежнего польского правительства". Известную настороженность испытывали к нему и православные русские священники в Польше, в глазах которых епископ был "полонизатором Православной церкви" [1, л. 57--58]. Все это делало его фигуру малоудобной, о чем и сообщил в Москву посол в Варшаве В. З. Лебедев. Вместе с тем он считал возможным организовать поездку Тимофея в СССР и встречу его с русским патриархом при условии согласия на то польского правительства [1, л. 58].

Патриарх Алексий не возражал против встречи. Была даже определена ее возможная дата -- 20 мая 1945 г. Послу Лебедеву было рекомендовано оказать содействие полякам в подготовке поездки. Но все эти шаги оказались напрасными: после капитуляции Германии в страну вернулся митрополит Дионисий, и Тимофей был вынужден сложить свои полномочия временного главы ППЦ. Новые польские власти признали митрополита Дионисия и допустили к управлению церковью. Осуществлялось оно на основании упомянутых выше постановлений 1938 г. -- декрета президента от 18 ноября и Временного статута Православной автокефальной церкви.

К концу 1945 г. ситуация в Польской церкви оставалась для Москвы недостаточно проясненной. 22 ноября министр юстиции, представитель Польской социалистической партии Г. Свентковский сообщил В. Г. Яковлеву о том, что польская прокуратура располагает материалами, достаточными для ареста и суда над Дионисием по обвинению в "пронемецкой деятельности". Свентковский выразил желание узнать мнение советской стороны, поскольку вопрос о Дионисии затрагивал не только всю политику польских властей по отношению к православной церкви, но и внутреннюю ситуацию в советской Западной Украине. Вместе с тем в отличие от советской стороны, польские руководители не связывали судьбу Дионисия с вопросом об автокефалии ППЦ. Свентковский заметил, что автокефальная церковь в Польше может существовать и без Дионисия. Реплика Яковлева, что Дионисий является "организатором и знаменем автокефалии в Польше" [12, л. 66], фактически отразила предложение польской стороне учитывать роль этого иерарха, выстраивая церковную политику в новых условиях.

Сам Дионисий никаких заявлений об упразднении автокефалии и воссоединении ППЦ с Московской патриархией не делал. Это побудило патриарха Алексия в письме митрополиту от 29 января 1946 г. напомнить, что решение патриарха Тихона о неканоничности автокефалии Польской церкви остается в силе. Однако на позицию Дионисия это не повлияло. Весной 1946 г. в письме патриарху он испрашивал "любви и благоволительного отношения великой Русской Церкви-Матери к своей дщери, а ныне младшей и юной своей сестре -- Церкви Польской" [1, л. 89]. Такой акцент говорил о том, что Дионисий не намерен пересматривать вопрос о законности автокефалии ППЦ. Поэтому в Совете по делам РПЦ Дионисия считали "единственным препятствием" на пути ликвидации автокефалии и воссоединения ППЦ с Русской церковью [13, л. 116--117], а епископа Тимофея -- полезной фигурой.

Польское правительство руководствовалось в вопросе об автокефалии своими соображениями: признавая весной 1946 г. необходимость присоединения ППЦ к Московской патриархии, оно считало, что обстановка для этого, как и для решения вопроса о судьбе Дионисия, "пока еще не сложилась". В Москве к позиции "польских друзей" отнеслись с пониманием: осенью предстояли выборы в сейм, и радикальные перемены в конфессиональной сфере могли стать дополнительным импульсом для роста антиправительственных настроений, козырем для оппозиции, обвинявшей правительство в зависимости от Москвы, и в конечном счете фактором дестабилизации обстановки в стране. В посольстве СССР считали возможным на том этапе ограничиться полумерами: "...Договориться с Тимофеем о линии поведения..., а польским друзьям...посоветовать, не ставя пока вопроса о присоединении Польской православной церкви к Московской патриархии, Дионисия арестовать и лишить его прерогатив главы Православной церкви, разоблачив как немецкого агента. Вопрос о присоединении...вновь поставить и решить после проведения парламентских выборов в Польше, то есть осенью этого года".

Советские представители в стране, наблюдавшие за церковной сферой, полагали, что Дионисий "не является фигурой, на которую можно было бы опереться" в установлении контактов между двумя церквами, а регулярный обмен телеграммами между Дионисием и патриархом Алексием объясняли отсутствием у патриарха информации "об антирусской деятельности Дионисия во время немецкой оккупации". Посол Лебедев советовал избегать шагов, которые укрепляли бы позиции Дионисия. Он высказался против поездки польского митрополита в Москву для встречи с Алексием, полагая, что это сняло бы с Дионисия вину за прошлые преступления против России и сохранило бы "поповскую банду", истреблявшую православное русское духовенство [1, л. 89].

Поражает наивность сотрудников посольства, допускавших возможность переписки патриарха Московского с польским митрополитом без санкции "сверху". Такая самостоятельность, не ведомая НКИД, была невозможна и для Русской церкви, все внешние связи и контакты которой согласовывались с Советом по делам РПЦ, а тот, в свою очередь, утверждал их в "инстанции". Следовательно, у Москвы имелись иные расчеты, которые не всегда доводились до сведения посла и его окружения.

Подтверждение этому находим в письме председателя Совета по делам РПЦ Г. Г. Карпова в IV Европейский отдел НКИД от 7 июня 1946 г., в котором была представлена развернутая точка зрения Совета по всем поднятым вопросам. Предлагалось, в частности, присоединение Польской церкви к РПЦ отложить в связи с выборами в Польше, но "уже сейчас наметить и провести ряд подготовительных мероприятий". "Профашистское прошлое" Дионисия и Тимофея целесообразно использовать, чтобы "понудить их подготовить вопрос к быстрейшему и безболезненному присоединению Польской церкви к Московской патриархии и по своей инициативе поставить этот вопрос перед Московским патриархом". В силу этого в Совете полагали "политически нецелесообразным" судить Дионисия, а возможно и Тимофея, и приветствовали установление контактов митрополита и патриарха Алексия (сначала путем переписки, а затем, "в зависимости от результатов", и организовав поездку Дионисия в Москву). Впоследствии, после присоединения Польской церкви к РПЦ, Совет считал желательным отозвать Дионисия и Тимофея и назначить их на внутренние епархии в СССР [14, л. 286].

Вторая половина 1946 г. ознаменовалась резким обострением обстановки в Польше, связанным прежде всего с политической борьбой накануне выборов в сейм и с экономическими трудностями. Тысячи людей, особенно рабочих и интеллигенции, существовали на грани голода. По стране прокатились забастовки населения, усилились антиправительственные и антисоветские настроения. Активизировалось подполье, выступавшее за ликвидацию ориентации страны на "Восток" и устранение коммунистов от власти. Ответом руководства стало увеличение численности органов госбезопасности, их укрепление и возрастание роли в государственной системе. Варшавская Духовная консистория в это время издала по инициативе Дионисия циркуляр № 1708, согласно которому священникам предлагалось за богослужением возносить моления не только "за господина нашего Блаженнейшего Дионисия, митрополита Варшавского и всея Польши", но и "за Пресвятую республику Польскую, Высокое правительство и Христолюбивое воинство ее". В дни национальных и государственных праздников во время благодарственных молебнов следовало читать особую молитву о благоденствии Республики, "президента Крайовой рады народовой", правительства и польского воинства. Естественно, что поначалу подобная демонстрация патриотизма митрополитом была позитивно встречена властями.

Накануне парламентских выборов польское правительство пересмотрело свою позицию в отношении Православной церкви. 13 ноября 1946 г. находившийся в Москве Г. Свентковский в беседе с Г. Г. Карповым и председателем Совета по делам религиозных культов И. В. Полянским констатировал: "...Польское правительство смотрит категорически отрицательно на вопрос ликвидации автокефального положения церкви и на вопрос ее воссоединения с Московской патриархией". Министр подчеркнул, что настойчивость Москвы в этом отношении могла быть истолкована как притязание к Польше, а это подорвало бы основной принцип строительства Польской Республики -- независимость и самостоятельность. Поскольку Москва постоянно заявляла о поддержке этого принципа, то, по предположению Свентковского, патриарх Алексий, вероятно, "не согласовал свои действия с советским правительством". В Варшаве считали, что русскому патриарху следовало признать существующую автокефалию Польской церкви и восстановить с ней молитвенно-каноническое общение, отсутствие которого министр сравнил с "болячкой на теле нашей церкви" [15, л. 39--40]. Примечательно, что в отношении митрополита Дионисия принципиальная позиция польских властей осталась в целом прежней, претерпев изменения в нюансах: главу ППЦ предполагалось привлечь к судебной ответственности не только за прямую связь с немцами, но, "главным образом, за его активную работу против советской власти". Несомненно, имелась в виду, прежде всего, активная поддержка Дионисием в годы войны связанной с бандеровцами автокефальной Украинской православной церкви. Как ранее посол Лебедев, так теперь и Свентковский не понимал, почему патриарх Алексий вступил в переписку с Дионисием.

Не обошел вниманием министр и фигуру епископа Тимофея: "Это ни рыба, ни мясо, в массах авторитет незначительный, среди духовенства -- деспот, вообще двуличный, но лучше Дионисия тем, что у нас нет материалов как о его враждебной деятельности против советского государства, так и по связи с оккупантами. Фактически он сейчас и управляет православной церковью в Польше, но в качестве главы церкви, по-моему, мало подходит. Тут должен позаботиться ваш патриарх Алексий, на которого мы смотрим как на главу всех славянских церквей" [15, л. 39]. Свентковский акцентировал внимание на невозможности применения в Польше чехословацкого варианта -- организации экзархата РПЦ и назначения патриархом Алексием "какого-то епископа" главой этого экзархата4. В Польше, подчеркивал министр, надо действовать иначе: новый митрополит должен выйти из состава РПЦ, принять польское подданство и быть при этом приближенным "славянского патриарха Алексия" [15, л. 40--41]. Итак, ноябрьская встреча 1946 г. зафиксировала существенные расхождения в позициях советской и польской сторон.

На отношении польского руководства к ППЦ, несомненно, сказалось и то, что православная церковь в славянских странах, а также в Румынии, Англии, Франции и на Ближнем Востоке как национальный институт "не подвергается ныне враждебным реакционным влияниям из-за границы и идет на сотрудничество с демократическими правительствами". Данная констатация, принадлежавшая министру Свентковскому, содержалась в его записке премьер-министру Э. Осубка-Моравскому [1, л. 147]. Хотя автор ни словом не упомянул о католическом костеле и Ватикане, сравнение с ними очевидно.

Выборы в сейм, состоявшиеся 19 января 1947 г., отразили сложность обстановки в стране: закат аграристской альтернативы общественного развития, носительницей которой выступала оппозиционная правительству крестьянская партия ПСЛ (Польске стронництво людове), обозначившаяся перспектива обострения борьбы за облик будущей Польши и превращения компартии в стержневую государственно-политическую структуру. В контексте этих изменений понятно и уточнение позиции официальной власти по отношению к ППЦ. Важнейшим по-прежнему оставался вопрос о ее автокефальности.

Судя по документам, новый всплеск внимания к этой проблеме пришелся на февраль -- апрель 1947 г. Подтвердив свое намерение сохранить автокефальную церковь как общественный институт самостоятельного и независимого польского государства, Варшава считала необходимым отстранить Дионисия от управления ППЦ по требованию "православной общественности" как человека, сотрудничавшего с немцами и скомпрометировавшего себя враждебными Советскому Союзу действиями. Избрание нового предстоятеля Польской церкви не мыслилось без консультаций с Московской патриархией и ее прямого участия.

Материалы Совета по делам РПЦ раскрывают настоятельное желание польского правительства не только урегулировать отношения с Русской церковью, но и улучшить правовое положение ППЦ. Решающее значение при этом имело лояльное отношение православного населения к правительству, делавшее его объектом постоянного преследования со стороны противников нового режима и особенно "лесных банд". Не случайно в беседе с Яковлевым весной 1947 г. Свентковский назвал православное население "лучшим элементом в стране" [1, л. 131].

Патриарх Алексий согласился со всеми предложениями польской стороны и выразил готовность снять упомянутое выше запрещение, наложенное на ППЦ митрополитом Сергием в 1940 г., признать автокефалию Польской церкви и обсудить с поляками в Москве вопросы ее устройства [16, л. 238]. В поддержку этого плана высказался и К. Е. Ворошилов, осуществлявший в советском руководстве наблюдение за конфессиональной сферой [1, л. 157, 161].

Позиция Московской патриархии не изменилась и после того, как в мае 1947 г. в Москве стал известен другой план польской стороны, автором которого был заместитель министра общественной администрации, член ЦК ППР В. Вольский. (Он курировал в министерстве вопросы православной церкви.) По плану Вольского в отношении Дионисия следовало действовать более жестко (домашний арест, следствие, суд "без широкой огласки" и заключение в тюрьму). Основной мотивацией должна была служить связь с немцами. Управление ППЦ временно предлагалось поручить епископу Тимофею, который должен был вести в Москве переговоры с патриархом Алексием. Вольский не ограничился предложениями "на бумаге". Признав, что "подходящей фигуры" на пост руководителя ППЦ в стране не имелось, он установил контакт с посольством Югославии в Варшаве, поставив вопрос о возможности приглашения в Польшу епископа Сербской православной церкви, авторитетного в церковных кругах и демократа по своим убеждениям. По этому поводу Вольский хотел знать мнение Москвы [1, л. 158--159].

Посол в Варшаве Лебедев, будучи сторонником жестких мер против Дионисия, поддержал план Вольского. Он по-прежнему полагал, что арест митрополита обезглавит и парализует "теперешнюю преступную шайку, стоящую во главе Польской православной церкви", и укрепит позиции сторонников объединения с Московской патриархией. При этом посол предложил "провести воссоединение [церквей] путем каких-либо переходных мер, ...сделать это без излишнего шума": у поляков не должно создаться впечатления, что "Москва силой тянет к себе Польскую православную церковь" [1, л. 159--160].

Данная информация, поступившая в ведомство Карпова из IV Европейского отдела МИД СССР 20 мая 1947 г., удивила и обеспокоила сотрудников Совета. Было не ясно, почему, выступая от имени одного правительства, Свентковский и Вольский демонстрировали разные подходы к проблемам ППЦ. Недоумение вызывала и слабая информированность советского посольства в Варшаве о решениях, принятых в Москве. Уже на следующий день, 21 мая 1947 г., в ответном письме на имя заведующего IV Европейским отделом А. М. Александрова Г. Г. Карпов напомнил, что еще в ноябре 1946 г. вопрос о воссоединении ППЦ с Московской патриархией был снят с повестки дня, что существует решение о сохранении автокефалии Польской церкви при условии избрания на Соборе ППЦ предстоятеля из епископата Русской церкви. Таким образом, постановка Вольским вопроса о приглашении сербского епископа шла в разрез с прежними установками. Карпов напомнил и о четкой позиции Совета, согласованной с "инстанцией", в отношении митрополита Дионисия: "Этот вопрос...должен быть решен Польским правительством, но арест Дионисия и суд над ним, вероятно, вызовут широкие и нежелательные отклики, тем более, что по линии православных церквей это [был бы] первый арест" [1, л. 163].

Разъяснения Карпова возымели действие: из рабочей переписки Совета по делам РПЦ и МИД СССР весной -- летом 1947 г. становится очевидной их согласованная позиция в отношении Дионисия. Арест и суд митрополита были признаны нецелесообразными. Наиболее приемлемым вариантом считалась его отставка "по требованию польской православной общественности" и удаление на покой в один из монастырей. Нежеланием вносить напряженность в польское общество, чутко реагировавшее на вопрос о независимости страны от СССР, объяснялся тот факт, что обвинение Дионисия в антисоветской или антирусской деятельности окончательно отпало. Наверняка эта позиция была доведена до сведения советского посольства в Варшаве.

В начале 1948 г. польское правительство предложило Дионисию подать в отставку. Митрополит, однако, ответил категорическим отказом. В Москве сочли, что он сделал это "по совету англичан" [17, л. 5]. В конце февраля 1948 г. Дионисий был помещен под домашний арест. Началось следствие. По его итогам на основании старого декрета президента "Об отношении государства к Польской автокефальной православной церкви" от 18 ноября 1938 г. Совет министров отстранил Дионисия 6 апреля 1948 г. от руководства (ему было предъявлено обвинение в нарушении присяги президенту) и назначил Временный совет по управлению ППЦ, в который вошел и епископ Тимофей. Как и советовали ранее в Москве, суда над Дионисием было решено не устраивать. Его ждал монастырь в Яблочине [17, л. 6]. Следующим важным шагом должна была стать поездка церковной делегации в Москву для получения согласия патриарха Алексия на автокефалию.

В связи с приближением открытия совещания глав православных церквей в Москве, назначенного на июль 1948 г., МИД СССР предлагал во время пребывания в советской столице польской делегации ограничиться обещанием автокефалии со стороны патриарха, посоветовать полякам избрать на Соборе ППЦ нового митрополита, который смог бы в дальнейшем получить благословение Алексия на автокефалию. "Православное духовенство в Польше, ряды которого засорены ставленниками Дионисия, должно знать, что получить автокефалию оно сможет, только избрав действительно демократически настроенных и дружественных Советскому Союзу митрополита и его помощников", -- говорилось в записке IV Европейского отдела МИД СССР, адресованной Совету по делам РПЦ [17, л. 6--7].

В Совете, однако, рассудили иначе: для усиления позиций Московской патриархии на совещании, где предстояло голосование при принятии основных постановлений, важно было заручиться поддержкой желательно большего числа глав автокефальных церквей [18, л. 74--75]. ППЦ должна была выступать в качестве равноправного участника. Отсюда вытекала задача ускорить приезд польской церковной делегации в Москву, чтобы до совещания получить благословение Алексия на автокефалию [17, л. 8]. Избрание главы Польской церкви при этом не форсировалось.

Именно этот план и был реализован. В июне 1948 г. прибывшая в Москву делегация ППЦ обратилась к патриарху Алексию с просьбой о даровании автокефалии, а провозглашенная Томосом от 13 ноября 1924 г. автокефалия была признана "неканонической и недействительной". 22 июня 1948 г. Синод РПЦ согласился с самостоятельностью польского православия5 [19, с. 44--45]. Декретом президента Б. Берута Дионисий был отстранен от руководства церковью, вместо Временного совета было создано Временное управление. Но вопрос о митрополите Дионисии по-прежнему оставался болевой точкой в государственно-церковных отношениях.

На совещании в Москве в июле 1948 г. самостоятельная Польская церковь голосовала за все предложенные Московской патриархией документы, в том числе и за резолюцию против Ватикана. Позднее, в ноябре 1949 г., епископ Тимофей сообщил в Москву, что "совещание нашло должный отклик в самых широких слоях православного населения Польши" и что "предприняты все шаги" по популяризации решений московской встречи среди православных верующих [20, л. 63].

22 августа 1948 г. Дионисий обратился к патриарху Алексию с "искренним покаянием во всех содеянных по отношению к Матери-Церкви прегрешениях", признанием "временности и канонической неполноты автокефалии, дарованной Святейшим Константинопольским патриархом", и с просьбой принять его в каноническое общение с РПЦ. 9 ноября 1948 г. постановлением № 22 Святейшего патриарха и Священного Синода РПЦ каноническое общение было восстановлено. Кроме того, руководство РПЦ сочло возможным оставить за Дионисием сан митрополита, лишив его при этом присвоенного ему Константинопольским патриархом в период выхода из юрисдикции Московской патриархии (апрель 1927 г.) титула "Блаженнейший". Дионисию было также разрешено богослужение [17, л. 59].

Польское правительство поначалу отнеслось к подобной развязке "дела" Дионисия позитивно, усмотрев в ней признание митрополитом совершившейся реорганизации управления ППЦ. Казалось бы, в истории Дионисия поставлена последняя точка. Однако, получив постановление, он, как указывалось в материалах Совета по делам РПЦ, "поднял голову" и заявил, что полностью восстановлен в правах на управление церковью. 6 декабря 1948 г. освобожденный к тому времени из-под домашнего ареста Дионисий был принят по его просьбе первым секретарем посольства СССР в Варшаве Е. И. Длужинским. В подготовленной на основе записи беседы справке Совета по делам РПЦ указывалось на "оскорбительную форму" приведенных Дионисием доказательств собственной правоты и ошибочности постановления Московского патриарха и Священного Синода. Сообщалось, что незаконным митрополит считал и декрет президента Берута. Дионисий заявил, что патриарх Алексий "обокрал его", лишив титула "Блаженнейший", что он был введен в заблуждение "кучкой аморальных людей" -- епископом Тимофеем, архипресвитером из Гданьска Е. Наумовым и др. и настаивал на встрече с патриархом "для личных объяснений". Проводимые Дионисием богослужения в своей домашней церкви с привлечением туда верующих были расценены авторами документа, как попытка расколоть Польскую православную церковь [17, л. 65--65 об.].

Поскольку напряженность в епископате ППЦ продолжала сохраняться, польские власти сообщили советским представителям в стране о своем намерении удалить Дионисия из Варшавы, поселив в монастырь "обеспечить нужную изоляцию его от внешнего мира". Но в связи с тем, что ноябрьское постановление патриарха и Синода препятствовало этому, с польской стороны зазвучала критика "либерального отношения" РПЦ к "немецкому пособнику" Дионисию [17, л. 63, 65 об.]. 13 декабря 1948 г. патриарх Алексий обратился к епископу Тимофею со специальным разъяснением. Подтвердив постановление от 9 ноября, он подчеркнул, что после дарования ППЦ автокефалии Русская церковь "не вмешивается в дела братской автокефальной церкви Польской и предоставляет ей самостоятельное устройство..., равно как и свободное избрание Главы своей церкви" [17, л. 67--69]. Эта каноническая позиция руководства РПЦ объективно развязывала руки польским властям.

Вопрос об автокефалии ППЦ, получив, казалось, свое разрешение, продолжал будоражить православное население страны, поскольку выборы нового предстоятеля проведены не были и дарованная автокефалия не нашла своего окончательного канонического оформления. Не собирался складывать оружия и Дионисий: в Москве имелась информация, что он намеревался апеллировать к Вселенскому патриарху Афинагору, отношения которого с Московской патриархией были весьма натянутыми. Заинтересованность в судьбе Дионисия проявляли и англичане. В этих условиях ведомство Карпова, учитывая мнение посла Лебедева, предложило в марте 1949 г. организовать приезд Дионисия в Москву, опубликовать в церковной печати его заявления и другие материалы, призванные блокировать возможные контакты митрополита с Константинополем. При этом был сформулирован и запасной вариант действий вплоть до ареста Дионисия, что автоматически устранило бы угрозу его нежелательных связей с патриархом Афинагором [20, л. 17--18].

План Совета не нашел поддержки в советском внешнеполитическом ведомстве. 16 июля 1949 г. заместитель министра иностранных дел А. А. Громыко сообщил об этом Карпову, указав, что вмешательство Константинопольского патриарха в дела независимой Польской церкви вряд ли сможет иметь успех, в то время как "рассчитывать на получение благожелательного нам интервью от враждебно настроенного к Советскому Союзу человека, сотрудничавшего с немцами в годы Второй мировой войны, у нас нет никаких оснований". В МИД СССР справедливо опасались, что пребывание в советской столице могло быть расценено в церковных кругах как реабилитация Дионисия, способная усилить его позиции в православном мире. С учетом всего этого в МИД СССР не видели оснований для приглашения Дионисия в Москву, тем более, что патриарх Алексий не выказывал никакой заинтересованности в подобной встрече [20, л. 37].

Итак, поездка Дионисия в Москву и на сей раз не состоялась. Польский митрополит обратился к патриарху Афинагору, который, стремясь вернуть Дионисия к управлению Польской церковью, опротестовал акт дарования автокефалии Московской патриархией. В письме патриарху Алексию от 23 февраля 1950 г. Афинагор ходатайствовал об оставлении Дионисия в служении Польской церкви, но, как и прогнозировали в МИД СССР, заметного влияния на православный мир это не оказало.

Подлинные причины, по которым Константинопольский патриарх взял на себя посредничество в урегулировании столь сложного вопроса, до сих пор не установлены6. В Совете по делам РПЦ полагали, что активность Афинагора подпитывалась нерешенностью вопроса о главе ППЦ [21, л. 213]. Выборы предстоятеля Польской церкви между тем затягивались. Из материалов Совета по делам РПЦ следует, что лишь весной 1950 г. польские официальные круги приступили к подготовке обращения к патриарху Алексию с просьбой определить своего кандидата. В свою очередь, Совет, предвидя необходимость обращения впоследствии в "инстанцию", запросил в МИД СССР подробную информацию о правовом положении ППЦ и порядке проведения выборов [22, л. 117].

26 июля 1950 г. ответ был получен. В нем подробно разъяснялись статьи упоминавшегося выше декрета президента "Об отношении государства к Польской автокефальной православной церкви" от 18 ноября 1938 г. Для Совета принципиальное значение имела ст. 48, по которой руководитель ППЦ должен был обладать польским гражданством. Однако допускались и исключения, для чего требовались предложение Синода и разрешение профильного министра. Эта оговорка, по мнению дипломатов, допускала возможность избрания на пост главы ППЦ представителя Русской церкви [23, л. 38--39].

В Польской православной церкви, состоявшей к тому времени из трех епархий -- Варшавско-Бельской, Вроцлавско-Лодзинской и Белостокско-Гронской, имелись для этой цели свои иерархи соответственно епископы Тимофей, Георгий и Михаил. Однако и в Варшаве, и в Москве считали, что ни один из них не подходил на пост предстоятеля. Еще весной 1950 г. в Московской патриархии стали склоняться к кандидатуре архиепископа Львовского и Тернопольского Макария (Оксиюка), что нашло поддержку в Совете по делам РПЦ [23, л. 110--111]. 16 октября 1950 г. Совет Министров СССР принял специальное постановление о М. Ф. Оксиюке. В случае избрания главой ППЦ ему разрешалось принять польское гражданство.

В это время наблюдается усиление внимания советской стороны к возведенному в сан архиепископа Тимофею (Шрeттеру), что понятно. Именно с его стороны в первую очередь можно было ожидать каких-либо оппозиционных проявлений к московскому кандидату. Не исключалось и намерение Тимофея побороться за пост предстоятеля ППЦ. Во время встречи с митрополитом Николаем в Варшаве Тимофей уточнял, в частности, вопрос, может ли он пока считать себя местоблюстителем главы Польской церкви. Владыка Николай дал утвердительный ответ [24, л. 177]. Примечательно, что в отчете о поездке он воздержался от каких-либо оценок Варшавского архиепископа, но отметил хорошее знание им церковной обстановки в Польше и намерение "не отставать от других церквей" в борьбе за мир. В подтверждение этого Тимофей, в частности, выразил желание заключить с РПЦ пакт о защите мира по примеру Румынской православной церкви.

Во время пребывания в Варшаве русский митрополит встретился с Дионисием по просьбе последнего. "Беседа была вся построена на воспоминаниях", -- рассказывал владыка Николай по возвращении в Совете по делам РПЦ. -- Дионисий "спрашивал, как выглядит патриарх. Говорил, что он счастлив, что видит меня, что на него пахнуло чем-то русским, что он так давно был в России" [25, л. 65--66].

Вопрос об избрании главы ППЦ вступил в решающую фазу весной 1951 г. 19 апреля Собор православных епископов принял решение обратиться к Московскому патриарху за содействием в подборе кандидата в митрополиты. В определении Собора содержалась просьба к руководству РПЦ дать каноническое разрешение на переход в юрисдикцию Польской автокефальной православной церкви "лицу, состоящему в духовном сане, достойному занятия митрополичьей кафедры и поста Первого епископа и Главы церкви..., в меру возможности хорошо знакомому с своеобразным укладом церковной жизни в Польше (с традициями, обычаями), к которому народ нашего края привык в течение веков" [цит. по: 2, с. 279]. Был определен и состав делегации во главе с архиепископом Тимофеем для передачи этого решения лично патриарху Алексию [26, л. 35].

13 июня 1951 г. польская делегация прибыла в Москву, а 18 июня на совещании в Московской патриархии делегации была официально рекомендована кандидатура архиепископа Макария, получившего каноническое разрешение в случае его избрания перейти в юрисдикцию ППЦ. Была определена дата выборов и интронизации -- 8 июля 1951 г. Дальнейшие события развивались в соответствии с согласованным обеими сторонами планом. После выборов (в материалах Совета по делам РПЦ о них не говорилось ни слова, что подчеркивает их чисто формальный характер) 8 июля при большом стечении православных верующих и духовенства в Варшавском кафедральном соборе состоялась интронизация нового главы Польской церкви митрополита Макария. Помимо делегации Московской патриархии на торжествах присутствовали представители Болгарской и Румынской православных церквей. 16 июля Карпов сообщил в МИД СССР А. Я. Вышинскому и МГБ СССР С. И. Огольцову, что, по впечатлениям русской делегации, "Макарий значительным большинством духовенства и верующих принят положительно, и если он будет иметь оппозицию, то незначительной части духовенства" [21, л. 215].

Приход Макария к руководству ППЦ в православном мире был воспринят индифферентно. На разосланные после интронизации известительные грамоты ответ с поздравлением был получен только от патриарха Сербского Викентия. Зато 1 октября 1951 г. специальным письмом из Константинопольской патриархии Макарию было отказано в признании митрополитом Варшавским и всея Польши.

Новый предстоятель взвалил на свои плечи нелегкую ношу. К началу его "правления" в ППЦ насчитывалось 142 православных прихода, и верующие высказывались за организацию новых. Остро стоял вопрос о кадрах: не во всех приходах имелись священники. Управленческий аппарат был укомплектован полностью; помимо трех иерархов, безвыездно пребывавших в Варшаве, действовали канцелярия и консистория, сосредоточивавшие у себя всю полноту власти и все финансы митрополии. Именно церковные "аппаратчики" составили оппозицию предстоятелю. Как сообщал митрополит в Москву, они игнорировали его, не скрывали недовольства и предпочитали иметь дело с архиепископом Тимофеем. Пребывая на посту заместителя митрополита Макария, он стремился сохранить свое влияние и оставался в Варшаве. После месячного выжидания владыка Макарий приступил к реорганизации церковного управления. Ревизия деятельности канцелярии и консистории, планомерный объезд митрополии, регулярный прием представителей духовенства помогли уяснить положение в церкви и несколько укрепить его. На Соборе епископов весной 1951 г. митрополия была разделена на четыре епархии -- Варшавско-Бельскую, Белостокско-Гданьскую, Познанско-Лодзинскую и Вроцлавско-Щецинскую, были определены их границы, закреплены епископы, упразднена консистория, урегулирован твердый порядок финансирования епархий из единого центра -- канцелярии в Варшаве.

Следующим важным направлением в деятельности главы ППЦ явилось возвращение православных храмов, в том числе и построенных в свое время "на русские деньги". Соответствующие обращения митрополита в официальные органы встречали в Управлении по делам вероисповеданий понимание и, как писал Макарий, "благосклонное внимание", однако практическая реализация обещанного постоянно стопорилась. У митрополита было свое объяснение этому. "Здесь очень считаются с "реальной силой" римо-католицизма, с ватиканской прессой, в частности", -- сообщал он в Совет по делам РПЦ. Жизнь православной церкви "проходила самотеком, никто ею не руководил и даже не интересовался". Особенно это касалось русского населения. Обстановка характеризовалась наличием мощных негативных напластований в отношениях к русским. "Православные и русские и до настоящего времени местами боятся признаваться, что они православные и русские. Здесь православный и русский -- синонимы, как это было и в старые годы" [27, л. 20].

Видимо, отталкиваясь от своей практики перевода униатов в православие, Макарий сообщал в письме митрополиту Николаю 15 января 1952 г., что польские власти недооценивают важности решения униатской проблемы в западных воеводствах. По сведениям предстоятеля, здесь имелось значительное количество переселенцев -- греко-католиков (в одном только Вроцлавском воеводстве до 60 тыс.). Перевод их в православие Макарий считал легкой задачей.

Гораздо больше тревожило его сосредоточение на западе страны местных и прибывших из Западной Украины грекокатолических священников (до 100 человек). Макарий оперировал, по его признанию, непроверенной, а на самом деле вполне объективной, информацией о том, что по распоряжению польского костела они прикреплялись к римо-католическим приходам в качестве викарных священников. Эти священники, писал митрополит, "сохраняются в качестве кадров для восстановления унии в западных областях УССР и других местах. Если сказанное отвечает действительности, то и это здесь недооценивается". Митрополит по своей собственной инициативе приступил к организации православных приходов в местах расселения грекокатоликов, планируя создание шести приходов во Вроцлавском и одного-двух в Ольштынском воеводствах. Кроме того, он настойчиво и последовательно пытался получить в ведение ППЦ бывшие евангелические храмы и организовал "разъездные" бригады священников для духовного окормления новых приходов [27, л. 22; 25, л. 63].

В письме митрополиту Николаю Макарий откровенно признавался: "Вообще мне здесь трудно... Я с усердием буду и в грядущие дни моей жизни трудиться во славу Православной церкви и моего Отечества..." [27, л. 23]. Проведя же два года у руля управления ППЦ, 27 июля 1953 г. Макарий писал патриарху Алексию: "За это время милость Божия не оставляла меня. Господь через немощный сосуд, Им избранный, как мне нередко приходилось слышать, "поднял Православие в Польше"" [28, л. 10].

Таким образом, православная церковь в Польше, объединяя национальные меньшинства, обеспечивала для них возможность существования в католическом окружении, принимая предлагавшиеся властью условия "сожительства". Эта традиция не была нарушена и в послевоенные годы: церковь действовала в контакте с государственными структурами и под их контролем. Московская патриархия, в чью юрисдикцию в 1948 г. перешла ППЦ, проявляла умеренную заинтересованность в ее делах. Для польской стороны православная церковь не была болевой точкой не только потому, что ее "политическая ориентация" характеризовалась как лояльная. В справке Управления по делам вероисповеданий при правительстве Польши в ноябре 1951 г., констатировалось, что "Православная церковь не обладает возможностями для своего развития" в стране [29, л. 113].

1. С канонической точки зрения автокефалия может быть осуществлена при наличии четырех условий: воля народа, создающего автокефальную церковь; согласие Матери-церкви, из которой выделяется новая церковь; признание новой церкви другими автокефальными церквами; согласие прав 2. Официальный документ -- Томос -- о даровании автокефалии, подписанный патриархом Григорием VII, был вручен в сентябре 1925 г. уже при новом патриархе Василии III. В связи с этим в литературе можно встретить разночтения относительно даты предоставления Польской церкви автокефалии. 3. Ко второй половине 1930-х гг. национальное движение белорусов было почти полностью свернуто (подробнее см.: Mironowicz E. Biaіorusini w Polsce. 1944--1949. Warszawa, 1993). 4. Экзархат Московской патриархии в Чехословакии был образован после того, как в марте 1946 г. Чешская православная церковь перешла из юрисдикции Сербской православной церкви в ведение РПЦ. Экзархом был назначен епископ Ростовский и Таганрогский Елевферий (Воронцов), возведенный вскоре в сан митрополита. Основной причиной создания экзархата была необходимость ликвидации грекокатолической (униатской) церкви, особенно в Словакии, путем ее присоединения к православной. 5. Несмотря на каноническое разрешение вопроса о даровании автокефалии православной церкви в Польше Русской церковью, он и сегодня является объектом политизированного подхода. Так, в интервью журналу "К единству!", органа Международного фонда единства православных народов, польский парламентарий, член Европейской Межпарламентской ассамблеи православия С. Плева датировал автокефалию Польской православной церкви 1925 г. (К единству! 2001. № 3 (август -- июнь), с. 8). 6. В ответном письме к Афинагору от 3 июля 1950 г. патриарх Алексий предположил, что "...недавние события в Польской православной церкви Вам полностью не известны" (Журнал Московской Патриархии. 1950. № 8 (август), с. 9).

ППЦ в послевоенных реалиях: цель -- автокефалия. - Православная церковь в Польше

Похожие статьи