Региональные последствия "социальной революции" 1959 г. - Руандийский геноцид: причины, характер, значение

"Социальная революция" 1959 г. имела значение не только для Руанды, но и оказала большое влияние на ситуацию во всем регионе Великих озер, прежде всего на положение в соседних странах - Уганде, Заире и, особенно, в Бурунди.

По своему этническому составу Бурунди очень напоминает Руанду, однако в ней до обретения национальной независимости в 1962 г. "традиционное деление тутси-хуту не было основой политической мобилизации". Здесь клановые и региональные различия оставались гораздо более важными, чем "этнические", а монархия сохраняла авторитет не только среди тутси, но и среди хуту. Хотя в Бурунди бельгийцы также пытались акцентировать различия (в том числе мнимые расовые и этнические) между этими двумя группами, они не делали на них свою основную ставку, предпочитая использовать преимущественно клановое соперничество и борьбу различных представителей правящей династии за престол. Хуту не были исключены из чиновной аристократии ганва, а в составе зависимого крестьянства присутствовали также и тутси, которые именовались "абахуту". Здесь, как и на определенном этапе исторического развития Руанды, обозначение "хуту" было отчасти связано с отношениями подчиненности (указывая на человека, получившего в держание участок земли или корову за исполнение определенных трудовых повинностей), однако этот критерий не являлся основным. Согласно Полю Маниша, в Бурунди "феодал - не синоним тутси, а крепостной - не синоним хуту". Иные стартовые условия, чем в Руанде, объясняют гораздо менее конфронтационный характер политической борьбы в Бурунди накануне независимости и особую роль умеренных политических сил, прежде всего Л. Рвагасоре и его партии УПРОНА (Союз за национальный прогресс). Однако в постколониальный период политическая жизнь Бурунди стала очень быстро эволюционировать в сторону руандийской модели. Почему?

"Социальная революция" 1959 г. в Руанде громко отозвалась в бурундийском обществе. С одной стороны, она усилила желание умеренной части бурундийской элиты не допустить повторения руандийских событий в их родной стране: именно поэтому Л. Рвагасоре взял курс на сотрудничество с элитой хуту и с ее лидерами Полем Миререкано и Пьером Нгендандумве. Но, с другой стороны, она способствовала обострению отношений между общинами. Возникновение партии УПРОХУТУ (Союз поддержки хуту) и Христианско-демократической партии, представлявших соответственно хуту и тутси, свидетельствует о прогрессировавшей политизации этничности, хотя, как справедливо замечает П. Маниша, победа УПРОНА на выборах в сентябре 1961 г. неопровержимо доказывает, что в тот момент "большинство бурундийцев <пока еще> не были трайбалистами, что доминировало национальное сознание и что бурундийцы были готовы жить вместе".

События в Руанде ускорили процесс "этнической" идентификации прежде всего у фрустрированных групп общины хуту, все более осознававших свое униженное положение и возлагавших ответственность за него на тутси, которых рассматривали как "этнос-враг". С другой стороны, эти события способствовали и самоидентификации тутси, поскольку породили у них сильные опасения, что бурундийские хуту последуют руандийскому примеру. Смотря друг на друга со все большим подозрением, и тутси, и хуту все больше воспринимали друг друга как отличные и даже противостоящие друг другу этнические общности. Наглядным доказательством реальности такого противостояния оказались руандийские беженцы-тутси, большая часть которых обосновалась в Бурунди. Беженцы стали важным "конфликтогенным" сегментом бурундийского общества, давшим сильный толчок "этнизации": они интегрировались во все социальные и политические институты, в том числе и в армию, и значительно расширили политическую базу партий и группировок экстремистов-тутси (напр., христианских демократов); в то же время совершавшиеся ими акты террора против местных хуту углубляли "этническое" отчуждение бурундийцев. Таким образом, если ключевым моментом руандийского "этногенеза" стала осуществленная бельгийцами "расовая" регистрация населения, то в Бурунди катализатором его стала "социальная революция" в соседней Руанде.

Можно с полным основанием сказать, что межэтнический конфликт в Руанде мигрировал в Бурунди вместе с потоками беженцев и волнами негативной "этнической" информации. В таких условиях умеренные силы были обречены на поражение. Ключевым событием здесь оказалось организованное экстремистами-тутси (лидерами Христианско-демократической партии) убийство премьер-министра Л. Рвагасоре. Поскольку среди политической элиты не оказалось фигуры, обладающей таким же общенациональным авторитетом и таким же талантом политического маневрирования, возник политический вакуум, обусловивший длительный период нестабильности, основными чертами которого были ожесточенная фракционная борьба в правящей партии, череда политических убийств и углубляющийся раскол как в обществе, так и в силовых структурах (в армии доминировали офицеры-тутси, а в жандармерии - офицеры-хуту). Развязка конфликта наступила в 1965-1966 гг., выразившись в серии событий, ставших своеобразным историческим аналогом руандийской "социальной революции". Убийство премьер-министра П. Нгендандумве (хуту) руандийским беженцем-тутси в январе 1965 г. и отказ короля после победы кандидатов-хуту на парламентских выборах в мае 1965 г. назначить одного из них главой правительства спровоцировали виток политической напряженности (восстание хуту, неудачная попытка государственного переворота жандармских офицеров-хуту в октябре 1965 г., репрессии армии против хуту), завершившийся в ноябре 1966 г. переворотом, организованным армейскими офицерами-тутси во главе с полковником Мишелем Микомберо, которые упразднили монархию и установили военную диктатуру.

Установление диктатуры М. Микомберо означало устранение от власти старого бурундийского правящего слоя - аристократии ганва, которая служила, по выражению Ж. Прюнье, "буфером между тутси и хуту". Получившие преобладание новые, прежде маргинальные группы общины тутси приступили к созданию в Бурунди этнократического режима, подобного руандийскому, за тем лишь исключением, что в Бурунди власть находилась не в руках этнического большинства (хуту), а в руках меньшинства (тутси). В 1965-1972 гг. хуту были исключены практически из всех важных политических, социальных и экономических институтов Бурунди. Такой курс осуществлялся параллельно с установлением автократического однопартийного режима. Правящая партия (УПРОНА), пытавшаяся до переворота играть роль межэтнической силы, была превращена в придаток государственного аппарата и стала одной из опор этнократической системы; все остальные партии были запрещены. Апофеозом Политики исключения явилась организованная режимом в апреле 1972 г. после рейда беженцев-хуту на бурундийскую территорию резня всех образованных хуту - учителей, священников, гражданских служащих, врачей, банковских работников -, а также военных-хуту, получившая в истории название "селективного геноцида"; уцелевшие представители элиты и многие простые хуту бежали из страны. С этого момента армия оказалась полностью закрытой для хуту; они, за крайне редкими исключениями, потеряли возможность быть представленными в административных и судебных органах. Система общенациональных экзаменов при поступлении в начальную и среднюю школу и последующей профессиональной ориентации ограничивала доступ детей хуту к образованию. В 1985 г. хуту составляли менее 20% студентов Национального университета; им фактически был закрыт доступ на факультеты права и экономики, готовившие кадры для государственной администрации и частного сектора. Еще в 2001 г. среди 36 директоров государственных компаний было 32 тутси и лишь 4 хуту. Итогом этой политики, не в последнюю очередь связанным с ограниченными возможностями для хуту найти работу, стало также углубление имущественного разрыва между двумя "этносами".

Как и в Руанде, "этнические" чистки в Бурунди превратились в систематическую практику власти - они осуществлялись либо в отдельных районах (1969, 1973, 1976, 1987, 1988, 1991 гг.), либо в масштабах всей страны (1972, 1993 гг.), нередко в ответ на восстания хуту, как в 1991 г., или на иные политические акции, как убийство бывшего короля Нтаре V в 1972 г. Результатом было не только физическое уничтожение значительного числа хуту, но и волны беженцев, затоплявшие соседние страны - Танзанию, Заир и, конечно, Руанду. Только в 1972 г. из Бурунди бежало ок. 300 тыс. чел.

Как и в Руанде, Политика исключения постепенно вышла за рамки своего исходного "этнического" объекта. Если первоначально она касалась только хуту, то после попытки (реальной или фальсифицированной) государственного переворота офицеров-тутси из провинции Мурамвья в 1971 г. "машина исключения, - по словам Гратьена Рукиндизы, - рапсространилась на регионы, кланы, семьи и, наконец, добралась до индивидов". Особую значимость приобрели региональные различия. С 1972 г. ведущую роль в политической жизни стали играть тутси-хима с юга из провинции Бурури, родины президентов М. Микомберо и Ж.-Б. Багазы. Они монополизировали важнейшие функции в армии - руководство генеральным штабом, военными операциями, элитными парашютным и танковым подразделениями, обучением личного состава; еще в 2001 г. они возглавляли 2/3 государственных предприятий. Похожая ситуация наблюдалась и в сфере образования: в 1985 г. выходцы только из одной коммуны провинции Бурури - Мугамба - составляли 15% Национального университета. Государственные институты постепенно разлагались, будучи опутанными системой клиентельных сетей, преимущественно регионального и кланового происхождения.

Таким образом, мы сталкиваемся с необычным историческим феноменом "зеркальных" государств, одинаковых по форме (авторитарная этнократия), но противоположных по содержанию: если в Руанде государство являлось способом подавления "этнического" меньшинства (тутси) "этническим" большинством (хуту), то в Бурунди - способом подавления "этнического" большинства (хуту) "этническим" меньшинством (тутси). Этот факт, значимый сам по себе, приобретает особую важность потому, что оба эти государства оказались двумя неотъемлемыми частями единой системы. Они находились во взаимном притяжении, как два полюса с противоположными знаками "+" и "-", подпитывая этнократический порядок друг у друга. Во-первых, уже само наличие этнократического режима в одном государстве оправдывало его существование в другом. Во-вторых, организуя систематические репрессии против подавляемого "этноса", они как бы обменивались его "излишками", которые позволяли расширять социальную базу этнократического режима в каждом из них. Беженцы исполняли функцию главного конфликтогенного элемента и в руандийском, и бурундийском обществе, провоцируя и поддерживая маховик "этнического" насилия, которое консолидировало "этническую" солидарность и укрепляло этнократию. Вспышка "этнического" конфликта в одной стране приводила в действие механизмы конфликта в другой. "Социальная революция" 1959 г., установление этнократического режима и резня тутси в 1963 г. в Руанде инициировали в Бурунди цепь событий, которые привели к "этническому" взрыву 1965-1966 гг. и установлению в ней своей этнократии. Организованный этой бурундийской этнократией "селективный геноцид" 1972 г. в свою очередь спровоцировал новую волну репрессий против хуту в соседней Руанде. Тот же самый механизм, как мы увидим, был приведен в действие и в 1993-1994 гг. И каждое из этих событий сопровождалось массовым исходом представителей преследуемого "этноса", что расширяло потенциальную возможность последующего конфликта. Системе двух государств-"сообщающихся сосудов", как показывает история и Руанды, и Бурунди, была свойственна тенденция к эскалации насилия. Эта эскалация происходила, как правило, не континуально, в постепенно убыстряющемся темпе, а скорее в виде скачков, всплесков, все более и более разрушительных.

Однако не менее важно и то, что это "переливающееся насилие" не могло удержаться в пределах двух указанных стран. Порождаемая этнополитическим взаимодействием между Руандой и Бурунди горючая конфликтогенная масса стремилась вырваться за их границы, прежде всего в соседние Заир, Уганду и Танзанию. Каналом ее распространения, как и в случае с двумя основными членами диады, являлись массовые миграционные потоки беженцев. Речь идет именно об "экспорте насилия", поскольку группы беженцев, оказавшись в чуждом окружении, сохраняли и даже усиливали свою этническую идентичность, тем более что правящие круги принимающих государств, за исключением Танзании, препятствовали их интеграции в местные экономические и политические структуры. Это превращало общины беженцев и в Уганде, и в Заире в потенциальный источник нестабильности как в рамках данного отдельного государства, так и во всем регионе Великих озер. Не имея поддержки местных властей, в отличие от Бурунди и Руанды, которая позволяла бы им периодически "разряжаться" во вспышках насилия против "враждебной" ("виновной") этнической группы, общины беженцев в Уганде и Заире в случае давления со стороны принимающего государства имели только две возможности - либо активно сопротивляться (вооруженным путем) этому давлению, что неизбежно усиливало политическую напряженность внутри этого государства, либо интенсифицировать усилия по организации своего "силового возвращения" на родину, что способствовало разжиганию политической и межэтнической борьбы уже там. Словом, "конфликты, порождающие беженцев", сменялись "конфликтами, порожденными беженцами".

Похожие статьи




Региональные последствия "социальной революции" 1959 г. - Руандийский геноцид: причины, характер, значение

Предыдущая | Следующая