МИР КАК МИФ: ЭСТЕТИЧЕСКИЕ АДЕКВАЦИИ, Философская рефлексия как культуротворчество - Мир как культура. Культура как мир (очерки дифференциальной культурологии)

Философская рефлексия как культуротворчество

Необходимость философского локуса культурологических исследований обусловлена потребностью в обобщении эстетичного, этического, художественного измерений исследования. Философская рефлексия, в частности ее феноменологическая детерминанта, импли-цитно присутствует во всех культурологических исследованиях, однако возникает потребность ее легитимации как отдельного философского дискурса.

Не менее важной является эволюция категориального инстру-ментария философской рефлексии в рамках культурологических исследований. Так, философская рефлексия в культурологии становится, по С. Рубинштейну, "дифференциальной". Как известно, С. Рубинштейн определял этику как "дифференциальную онтологию". Дифференциация философской рефлексии в культурологии становится предпосылкой два направления своего осуществления: универсализации категорий отдельных наук и дисциплин (всем известная универсализация кате-гории "диалог" до философской парадигмы - ср. "диалог культур" у М. Бахтина, "диалогику" В. Библера. Не менее сложные метаморфозы состоялись с категорией "дискурс", когда вся культура рассматривается как ряд "соположенных дискурсов"), редукция философских универсалий до конкретно-исторического культурологического контекста (не менее драматична трансформация категорий "ейдос", "ноэма", которые широко употребляются в теории фото, дизайне ).

Стремительный рост современных практик культуры, которые имеют свою сферу рефлексии (архитектура, дизайн, мода, реклама, брендинг, эстрада, шоу и др.), нуждается в легитимации и философском (культурно-дифференциальном, а не всеобщем) осмыслении как категориального аппарата, так и перспектив их развития в миро-воззренческом контексте. Рефлексивне поле философской рефлексии в культурологии можно представить как многовекторную целостность: "рефлексию из средины практики" (так, например, описывали универ-сум в искусстве Леонардо да Винчи, Леон Баттиста Альберти и др.), где художник или архитектор, музыкант, не думают о том теоре-тическом контексте, в котором их трактат входит в мир; "рефлексию над практикой" - теоретический дискурс, когда сравнивают концепции разных авторов; "рефлексию в себя", где теоретик зондирует собственное подсознательное и трансформирует исходные категории, которыми он обобщает и дифференцирует реальность (это опыт художественной рефлексии модернизма и постмодернизма - Ф. Леже, Ле Корбюзье, А. Арто, А. Шнитке и др., а также авторефлексии в целом); "рефлексию в иное" - гегелевский тип рефлексии, где из одной категории структурируются все другие, рефлексия тоталитарных культур.

Впрочем, в рамках традиционного философского дискурса весь праксис культурологической рефлексии обычно упрощается. И в этом нельзя обвинять философов, или культурологов. Это объективный процесс, который свидетельствует о направлениях формирования теоретической рефлексии "сверху" и "снизу".

Так, проблема презентации мира философской рефлексии моди-фицирует ноологическую проблематику культуры в плоскости само-сознания и сознания. Сверхчувственный, ноуменальный мир прекрасно описывает Плотин, давая сразу же и образец философской рефлексии, как некой сущностной силы, облеченной красотой. Воззрение красоты в душе есть "обращенное на само себя сознание, есть самососредо-точение...".

В лосевском переводе уже в названиях подразделов выделена изобразительная проблематика. "Умное изваяние предшествует всякому дискурсивно-логическому раскрытию", "бытие, ум, мудрость, идея есть одно прекрасное умное изваяние". Дело не только в античном пластическом истолковании идеи. Здесь выпукло описывается и собственно изобразительная сторона рефлексии. Рефлексия эта не инструментальна, процедурна, а эманативна как ноология античности. Плотиново бытие по содержанию своему имманентно человеческому духу. Это бытие-рефлексия, ноология, экстаз.

Мы сразу обратились к фрагменту культуры для того, чтобы расширить понимание философской рефлексии. Это отнюдь не только "теоретическое осмысление". Здесь, в первую очередь, играет роль сам культурный образ сознания: космологический в античности (отсюда и развитая статуарность ума) или инструментально-манитгулятивный в новейшее время. Однако за всеми этими образами стоит универ-сальный фундамент (праязык) зрелищносты самого рефлектирования как феномена "обращения на себя", узрения мира в себе.

Рефлексию, однако, нельзя свести к медитации над состоянием или к интроспекции, хотя эти компоненты и присутствуют в ней. Рефлектировать - означает и обратное: налагать на мир выработанные путем "узрения в себе'' идеальные схемы бытия, категории и проч. То есть рефлектировать - значит с помощью конструкций сознания членить и синтезировать мир, формировать его как целое, универсум. Изобразительная ткань рефлексии объемлет эти две процедуры как движение от образа к предмету, и наоборот. Но особенность этой изобразительности состоит во внутренней картинности феноменов сознания.

Рефлектирующего субьекта в культуре можна представить как:

    - всемогущее и всесильное существо, которое входит в сознание всех возможных собеседников, выстраивая в себе многоголосую ткань, агон, диалектику рефлексии в иное, не выходя из круга своего сознания (такова формула выражения мысли от первого лица в культуре Древнего Египта, Месопотамии, Индии и других древних культур. "Я тот, кто воссуществовал, как Хепра (бог солнца - Ю. Л.), воссуществовал я и воссуществовали существования". Такой тип рефлексии характеризуется монолитностью обобщения в формуле "Я - тот" всех возможных "Я". Рефлектирующий идентифицирует себя с абсолютом, "дублирует" его мышление, как это хорошо позже описано у Плотина; - диалогизирующее существо, где другой ("тот") как бы имеет доступ в сознание рефлектирующего и агон строится между двумя (и более) ипостасями "Я" (это трансцендентальный субъект классики и все диалогические концепции субъекта культуры). Трансцендентальный субъект доступен лишь "изнутри", со стороны индивидуального сознания, но конституируется как некое сверх-индивидуалъное "Я", рефлектирующее в себя иное сознание. Диалог-спор, диалектика, отражающихся друг в друге образов "Я" и "не Я", могут иметь разные формы выражения, но это всегда идентификация с неким абсолютом. Идентификация, обладающая дистанцией, развитой се-тью имен "иного", "инобытия", "другого" и проч.;

Диалогизирующий субъект, конструирующий своим созна-нием мир, который всегда имманентен сознанию, предстоит как "самоданность" (гуссерлевский вариант рефлексии);

- расчлененный диалогизирующий субъект, подлежащий "сборке" в различных вариантах рефлексии над неким "бесструктурным" культурным целым (постмодернистская философская практика).

При всей схематичности привединных моделей очевиден уже некий дискурс (диспозиция) "Я" - "мета Я". То есть всякое обраще-ние "на себя", "в себя", "в иное" требует дистанции видения, некоего обобщенного до идеала эпохи "ценителя", уразумеющего истину. Вся эта игра и встроенность миров редко не бывает зрелищной и даже картинной.

Динамическое формообразующее пространство рефлексии, опираясь на доминирующий аксиологический вектор культуры (ср. вертикаль иерархии ценностей в египетской культуре, вертикаль неоплато-нистических категорий и вертикаль средневекового мироздания), как изобразительная структура всегда окрашивает все модальности со-знания субъекта в образах его телесности, которая суть "плоть мира", образ-идентификация с неким метакультурным мировым целым, всегда опредмечивает язык (дискурс), дает образ мира как некую картину; квантирует информацию в невербальных (графических и др. дискретных ценностях); укореняет самого рефлектирующего в мире, дает возможность глубинной идентификации (путем синтеза чувств и мысли) метафизических линий мира и узора мысли философствующего субъекта.

"Логос" понимается как слово, как понятие, как все то, что связано с языком, семиологией, человеком, который говорит, мыслит и выговаривает свои мысли на том или ином языке.

Мы вопрошаем Универсум, мировую культуру, Универсум как воление. Мы волевым усилием пытаемся проникнуть: что же творится в этом мире? Безусловно, мы попадаем в напряженное поле среды всех тех артефактов культуры, которые существуют как отдельный мир. То есть вопрошание Универсума осуществляется как воление, "мировая воля", по А. Шопенгауэру. Это некое чувствование, если использовать термин ХІХ столетия, - эмпатия, когда мы с вами, чувственные люди, впечатываем свои чувства в мертвый объект. А мертвый объект начинает оживать, благодаря тому, что мы суще-ствуем. Чувства столетий или тысячелетий уже стерты и отпечатаны, покрыты следами, оставленными в каком-то веке. Это вслушивание в шум Говоря о том, что феноменология является сопутствующим фактором философской рефлексии, М. Мамардашвили, вероятно, имел ввиду "картинность", "зрелищность" представления, сознания-интенции. Он часто подчеркивал ту мысль, что сознание есть сознание чего-то, что сознание предметно, интенционально.

Луч света, утекающий в бесконечное пространство, "надеется" быть увиденным. Лосев по-античному описывает диалектику Гегеля, как некое изваяние, но она же легко интерпретируется, как световой луч (разум), затерявшийся в зеркалах отражений рефлексии. Глубин-ная идентичность разума и света, описываемая столь часто на всех культурных языках светописи, имеет своим фундаментом изобрази-тельность как некое "впечатывание" в мир смысла, последействие, след света-идеи. Вообще, интуиции света и его "практик" в мире все сплошь синестезийны (психологический аспект) и все сплошь синкре-тичны (культурологический аспект). Антропологическое измерение изображения роднит все аспекты в лоне человекосозидания и универсального домостроительства.

Философия, по Х. Ортега-и-Гассету, является радикализмом, она "дает человеку и миру их недостающие корни, что влечет за собой постоянное поражение". Здесь хорошо выражена именно ноологическая неполнота идентичности человека и мира. Рефлексия философа "обречена на поражение", как, впрочем, и рефлексия художника. Если изображение "спасает " художника, выбрасывая его на поверхность, то изображение же "губит" философа, увлекая в глубину зеркал перво-основ. Язык испанского экзистенциализма заостряет и драматизирует сам феномен рефлексии, но зато помогает увидеть различия в спосо-бе вопрошания своего "мета Я" в философской и художественной традиции.

Вопрошание художника, конечно, приводит к произведению, ответу на вопросы, заданные самому себе. Иначе бессмысленно само вопрошание. Вопрошание же философа бесконечно. Его суть в самой постановке вопросов. Иначе философия перестает быть таковой, окостеневает, превращаясь в догму, становится "легитимной", становится "тюрьмой", "дискурсом власти", говоря языком постмодерна, то есть подменяет себя одной из ее неспецифических функций.

Вечность вопрошания звездного неба (самовопрошания) имеет структуру вербального дискурса. За словесными же практиками про-легает ничейная территория, на которую никто из философов никогда не покушался, но в той или иной мере присваивал себе ее просторы, - пространство изображения или изобразительное пространство культуры. Это пространство динамизируется в акте рефлексии, трансформируется, "выворачивается", "трескается", "ломается" (см. интерпретацию изобразительно-выразительного континуума философствования у М. Хайдегтера в качестве рельефа, например ) и проч.

Проникнуть в это пространство можно лишь "изнутри" - из по-тока рефлектирующего сознания, из слова. Расцвеченное, разрисованное и разукрашенное культурой слово, как показал А. Ф.Лосев, есть имя. Именно имя демонстрирует изобразительный топос вербатьного мира, погружает рефлексию в темноту и глубину хаоса или высвечивает космическим устроением, порядком, ладом. Чтобы не сбиться на известный мотив: имя-язык-вещь или знак-денотат-вещь и т. п., отметим, что имя здесь понимается в надсобытийном или даже надбытийном смысле, в синергетическом измерении.

Тот, кто не именует - не имеет культуры, но тот, кто способен именовать, еще не обязательно ее имеет. Тот же, кто способен име-новать, обязательно изобразительно конкретен, ибо освещен светом (разумом). Изображение в философской рефлексии живет через имя, но вся "неизобразительная" его ткань (алогизм становления в чувстве, суггестии, ритме и проч.) врывается в философский дискурс в "раз-рывах" между именами-предметами, через грамматику, синтагмику, синтаксис и проч., создавая напряженное поле осмысления-именования.

Однако, когда слово найдено, оно скоро теряется, тускнеет, требует нового оживления через общее динамическое потрясение пространства смыслообразования и пространства узрения, изображе-ния этих смыслов. Сократовская маевтика, "хаотическая диалектика" Гераклита, стоический экстатизм, платоновское желание во что бы то ни стало сделать все и вся, и всех "идеальными", пусть даже путем государственного принуждения, эмпатичны, порождают суггестию, этос. В этом суть темтю-ритма именования, ображения, изображения (в слове) мира, суть пресловутой "легитимизации", по Лиотару. "Государство" Платона, отнюдь, не инициирует "волю к власти", как, впрочем, этого нельзя сказать и о текстах Ницше, ибо они витают над миром, "свободны" от политики (философ, вообще не причастен к ней, как считал М. Мамардашвили).

"Философствование молотом" вряд ли возможно, хотя с легкой руки Ф. Ницше молот быт пушен в ход в тиши философских каби-нетов. Молотом либо забивают насмерть, либо ставят на колени. Но не философию, а философов. Ноологической архитектуре молоты не страшны. Разрушив "Пиету" Микеланджело молотом, Герострат 60-х годов, отнюдь не разрушил идеи Пиеты. Тут уже вступает в силу некая ноологическая "экология".

Чтобы более конкретнее описать изобразительную ткань фило-софской рефлексии, обратимся к некоторым интерпретациям ее динамического формообразующего пространства культуры. Мы используем визуальную интерпретацию рефлексии теоретиком проектирования Дж. Джонсом и интерпретацию акта медитации в восточных куль-турах К. Юнгом. Дж. Джонс описывает типовые способы разрешения проектной ситуации: "черный ящик", "прозрачный ящик" и рефлектив-ный. "Черный ящик" моделирует полностью интуитивное озарение - догадку. "Прозрачный" же - целиком дискурсивное целое, поддающееся однозначному истолкованию. Рефлективный - переносит ситуацию видения во внутренний план проектанта и оценивает с позиции некоего иного "Я". Налицо, так сказать, три типа рефлексии, но только третий называется таковым.

Карл Юнг приводит рисунок медитирующего: над головой изображено пять его обликов, а над которыми, в свою очередь, еще пять. "Образованные духовным огнем облики суть лишь пустые краски и формы. Свет сущности лучится вспять к изначальному, исконному". Маркером постоянства в беспечности обликов выступает число, в данном случае пять. Иногда роль числа выполняют такие регулярные формы, как круг, многогранник (мандала), которые центрируют поток сознания медитирующей рефлексии. Чтобы прокомментировать ту или иную модель, отметим, что рефлексия, как и любой феномен культуры, несет в себе черты континуальности и дискретности. В архаичных цивилизациях она варьирует центрированную модель мира, в интерактивных акцентрирует движение, перенос ценностей (рефлексию в себя и иное).

Модель Дж. Джонса - типично европейский образ "поэтапного" структурирования смысловых фрагментов мира. Интересно развить ее и представить рефлексию не только как простое перенесение во внутренний план субъекта отношения "Я - не Я", а и как бесконеч-ное вписывание в контур сознания субъекта все нового и нового отношения "Я - не Я". В отличие от синхронии упятеренного до бесконечности духовного обличия "Я" в восточной модели медити-рующей рефлексии, здесь вполне зримо проглядывает диахрония самоуглубления "внутрь" рефлектирующего субъекта. Если в первом случае предел задан культурой (Дао, например), интерпретируется в логической структурности числа, то во втором предел описывается оперативной памятью культуры. Бинарные, тернарные системы реф-лексии в компьютерной версии обретают некую меру упорядоченности, характерную для того или иного типа рефлексии: технологического, экономического, математического и проч.

Философская же рефлексия остается архаичной, бинарной, со столь же архаичной ее версией - диалектикой. К. Юнг "расширил" поле сознания, удвоив его на "подсознание" и "сознание", что по-зволило ему и более объемно представить механизм рефлексии. Опыт сознания (знания) в интерпретации восточных культур выглядит, например, вторичным, ибо лишь открывает путь излияния неизлиян-ного. "При высокой судорожности сознания фантазированием нередко могут заниматься только руки - они лепят или рисуют образы, зачастую абсолютно чуждые сознанию". Здесь рефлексия представляется как противоположность европейскому структурированию целого на основе неких блоков, начал. Это бесконечное обращение во внутренний план сознания все нового и нового движения руки, которое обретает конфитуративность не только в разливах туши, но и в некоторых правилах "управления" рукотворчеством. Прослеживается параллель с моделью рефлективного проектирования у Дж. Джонса, где отно-шение "Я - не Я" сдвигается в бесконечность.

Но в отличие от медитирующей рефлексии, философская рефлек-сия квантирует, находит сгусток, мысле-образ, который демонстрирует Единое (Европа) или Пустоту (Восток) как бытийственный разрыв. Этот разрыв вбирает в себя пространство и время, укрывает все сущее. Имя меркнет, зияет молчание. Пустота - среда и сила об-новления. Доминирует не логика сущностей, а логика становления. "Вместо чистой имманентности субъекта даосизм утверждает субъект бытийствующий, внимающий интимно-неведомому присутствию бытия".

Изобразительность восточной рефлексии линеарна, пунктирна, стремительно спонтанна. Изобразительность европейской рефлексии статуарна, телесна или светоносна, в отличие от теневой субстанцио-нальности Востока. Творение мыслеобраза рукой, мышление кистью - едва ли не главнейшая интуиция формообразования ноологии восточных культур. Сознание с его подсознанием, как и вся крутня вокруг эроса, либидо, сублимации для "думающей кисти" - спазмы чужой куль-туры. Ритуал, а не эйдос является здесь механизмом идентичности. Традиция написания тоже демонстрирует более сжатую, упругую смысловую концентрацию в иероглифе, чем в алфавите европейских культур.

Однако общим для всех типов рефлексии является наличие в ее динамическом пространстве "неявного" и "явного" знания. "Неявное" - празнание, праязык, архетипический слой мышления, который входит в смысловую рамку рефлексии, но сам не рефлектируется, выпадает из акта рефлексии. Европейский тип рефлексии стремится в итоге все сделать прозрачным. Врожденные идеи Декарта - лишь маска со-бытия, величия субъекта, находящего опору в себе самом. Восточный тип рефлексии более бережно относится к "неявному" знанию, не посягает на его "суверенитет". Если объект европейского типа рефлексии сам претерпевает изменения (достраивается, становится иным, чем он был до рефлексии), то рефлексия китайца больше класси-фицирует и не вторгается в структуру вещи.

"Неявное знание" наиболее изобразительно, является активным компонентом философской рефлексии, оно всегда пропитано при-сущей культуре целокупностъю идентификации рефлектирующего "Я" и "мета - Я" (Бога, Абсолюта, трансцендентального субъекта и проч.). Тело "Я" и тело Мира неизменно совпадают в "мыслящем теле", "мыслящей вещи" - философе. Изобразительность миросозидательна и мироразрушительна в одно и тоже время. Как в этот мир входит мыслительный окоем философа, каков он?

Декарт открыл в Универсуме нечто, не требующее ничего, кроме обращения на себя. Универсум тут дан лишь мысленно. Ноология Декарта абсолютна как абсолютная рефлективность, видение видения, мысль о мысли. Это чистая отставленность от материи, в отличие от ноологии греков, где ум статуарен и космологичен. Человек здесь сам "не что иное, как рефлексивность, сокровенность". Гуссерль позже лишь разовьет Декарта. Когда сознание так одиноко (Ортега-и-Гассет) - интерсубъективносгь есть альфа и омега этого бытия в себе.

Но Декарта все читают по-разному. У Хайдегтера радикализм сомнения стушеван, сомнение как самообнаружение онтологизи-ровано в пре-существование в мире - Dasein феноменологизируется, становится античной маской. Ортега-и-Гассет, наоборот, ноологизирует, космизирует cogito. М. Мамардашвили же считает, что "сомнение есть отказ от удвоения мира", все существует благодаря соgitatio здесь и теперь. Сомнение - некий акт идентичности континуально-бесконечной, мыслительной, по М. Мамардашвили, равной бесконечному творению самого себя, мира идентичности в себе. "Мир таков, что в любой дан-ный момент в нем может что-то случится только с моим участием".

Как видим, один и тот же акт рефлексии, обращения мысли на себя истолкован и, мало того, изображен в различных картинных реальностях - космологизированной у испанского философа, онтологизированной в духе Dasein у немецкого и топологизированной в духе соприсутствия "Я" и мира на равных в акте событийного "сомышления" у М. Мамардашвили.

Эти интерпретации поучительны именно выявлением универ-сализма философской рефлексии как типа "обращения на сознание", которое понимается как различный тип цельности культуры. Если же сравнить отношения этих философов к проблеме сознания как такового, то первый видит его в орбите философии жизни, второй стремится его элиминировать, вытесняя сознание онтологической проблематикой экзистенции, третий видит в сознании "загадку", неизведанное. Однако ближе всех к решению "загадки" сознания М. Бахтин.

Известный бахгинский образ "незавершенного" сознания впе-четляюще изобразителен. "Сознание по самой природе своей не может иметь осознанного же (то есть завершающего сознания) начата и конца, находящегося в ряду сознания как последний его член, сделанный из того же материала, что и остальные моменты сознания. Начато и конец, рождение и смерть имеют человек, жизнь, судьба, но не сознание, которое по природе своей, раскрывающееся только изнутри, то есть только для самого сознания, бесконечно. Начато и конец лежат в объективном (и объектном) мире для других, а не для самого сознающего". Как видим, природа сознания в бесконечности, суть рефлективная данность движения "изнутри". Сам этот образ двигателей, пластичен, не обладает завершающей далевой точкой, суммирующей мир сознания в некую перспективу.

"Члены" сознания и его "материал" субстантивированы в движу-щиеся с бесконечной скоростью "элементы" мысли. В пространстве, открывающемуся субъекту "изнутри", феномены сознания уж очень здорово напоминают какую-то космологизированную драму, где актер видит мир лишь в интеръере, а зрителей-то и вовсе нет. Увидеть себя можно лишь в зеркале, другом субъекте, реальности культуры. Если у Декарта бытие (в сознании) обнаруживается сомнением, то у Бахтина - диалогом. И то, и другое служат средством "обращения на себя", средством рефлексии в себя, а потом уже рефлексии в иное.

Когда наступит антропологическая катастрофа можно сказать с точностью до секунды - тогда, когда человек научится проникать в иное сознание непосредственно. Падет культура. Падет рефлексия. Останется лишь ритм, свет, гравитация, то есть природные ценности человека. Тень Станислава Лема витает над нашими рассуждениями. Но именно фантасты-философы смогли ответить Бахтину, или, вернее описать "начало" и "конец" сознания.

Сдвинув "начала" и "концы" сознания в мир бытия (технологии) исследователи уже с иного конца приблизились к идеи универсальности сущего, к идее континуальности сознания-бытия, идее целостности человека как дара индивидуальности. Радикальный "недостаток реаль-ности", связанный с манипулятивным сознанием масс-медиа на экране информации как раз моделирует ситуацию непосредственного "вхождения" в сознание путем вхождения в "подсознание", путем эскалации страха, насилия и проч.

Изображение острее всего реагирует на ситуацию пороговости культуры. Порог простоты и естественности (природности) в раз-личных ситуациях является как началом деструкции, деградации, так и началом полноты, цветения культуры. Возвращение к природе всегда связанно с кризисом идентичности. Идентичность же возможна лишь в сравнении с другими культурами, образами, типами бытия и проч. Унификация не нуждается в рефлексии. Но рефлексия передается в простых, ясных и доступных нормах культуры, которые делают мысль изобразительно-доступной, осязательно-предметной, полной жизни, естества, красоты и гармонии.

Отношение культур, ипостасей "Я" в рефлектирующем сознании - не только "диалог", но и диспозиция "взглядов". Видение имеет простой интегрирующий элемент - взгляд. Интересно, что мы "не видим и вообще не воспринимаем эвклидово-кантовского мира, - мы о нем лишь рассуждаем по требованиям теории как о видимом", писат П. Флоренский. Иными словами, культура порождает системы виде-ния, перспективы, свои феноменальные и ноуменальные пространства, но за всем этим лежит архетипический слой, интегрирующий все это в емкой единице взгляда. Взгляда культуры.

Взгляд Возрождения гармонично-равновесный. Взгляд Гойи из "Капричос" срывается на крик. Взгляд Пикассо - линеарно-драма-тичен. Что она хочет, стремится увидеть: культура, эпоха, личность? Бога? Ничто? Ужас? Новое Небо и новую Землю? В энергии взгляда скрыта глубина ритмико-вибрационных отношений в некоем метавре-мени произведения, которое фиксирует эти взгляды. В культуре редки изображения человека, рассматривающего зрителя в упор. Все авто-портреты смотрят в себя, рефлектируют над перевернутой видимостью "Я". М. Ромм нашел уникальные фотографии узников концлагеря, смотрящих из черного фона и полосатых халатов в никуда... Взгляд не есть лицо, глаз. Взгляд - это пространство, увиденное, застигнутое врасплох, схваченное в хрононе, являющемся типичным алгоритмом самого интонирования, темпа видения. Неспешные линии икон, как и брейгелевских пейзажей подразумевают взгляд совсем иной куль-туры, нежели взгляд культуры современной с ее хронометражем тысячных долей секунды.

Философская рефлексия не просто демонстрирует взгляд в себя, но и наполняет им некое адекватное пространство культуры (боль-шое, малое, безмерное, точечное), которое изображает, отражает (ср. "вид", "эйдос" - суть визуализированные версии идеи) характерный для этой культуры горизонт умозрения, образ софийности сущего. Континуальность видения у Парменида выталкивает взгляд на "края", бытие имеет предел, сферично. У Демокрита атомы (бытие) видятся на фоне небытия (пустоты), фиксируется дискретная картина мира. Протагор "увидел" бытие Парменида (континуум, сфайрос) в облике человека. Идеальное у Платона в меньшей мере видится как бес-телесное, это бытие первообраза. Эйдос тут приближается к бытию элеатов (полному, мыслимому и видимому как континуум бытию), но он не единственен в этом мире, соотносим с инобытием.

Все обрисованные реальности - суть миры рефлексии, софий-ные конструкции мира, увиденные, интегрированные во взгляде на цельность того или иного типа. Реальность рефлексии облагает развитой статуарностью и картинностью мировидения. Больше того, этот мир - суть динамическое формообразующее пространство куль-туры, где соположены имманентная логика мировидения и логика систем философской рефлексии. Тростниковость мыслящего субъекта (Б. Паскаль), заброшенного в хаос-космос вселенной, зрительно и изобразительно бездонна, пустоты зияют за этим тростником. Декарт же, сомневаясь в существовании собственного тела, как бы не видит мир, "ощупывает" его своим сомнением-умом. Радикализм сомнения - в слепоте видения. Протяженность Декарта тактильна, как и парме-нидовский континуум. Приведем интересную интерпретацию пространства рефлексии Р. Декарта Д. Гачевым. "Итак, декартово extension-про-тяжение - это самоучреждающаяся полнота материи: по образу и подобию жидкости растекается и, растекаясь, именно творит, обра-зует протяжение". Налицо тектоническая система плоского, "текучего" характера.

Чем более изощренной, дробной, диффузной становится философ-ская рефлексия, тем все более требуется ей простой изобразительный праязык. Постмодерн неслучайно так близко связан с психоанализом. Психоанализ с его мощной архитектоникой психического мира, состоящего из двух больших блоков (сознания и подсознания), уко-реняет рефлектирующего субъекта постмодерна в архаичных (природных или докультурных) ценностях. Чем сложнее визуальная картина мира современной рефлексии, тем более редуцируется, упрощается его изобразительная ткань.

Похожие статьи




МИР КАК МИФ: ЭСТЕТИЧЕСКИЕ АДЕКВАЦИИ, Философская рефлексия как культуротворчество - Мир как культура. Культура как мир (очерки дифференциальной культурологии)

Предыдущая | Следующая