Поступки - "Евгений Онегин" как "проблемный роман"

Жизнь человека есть цепь поступков -- то есть таких действий, которые что-то меняют вокруг человека и (или) в нем самом. Если говорить о сюжете романа, то любопытно вот что: в нем у героя не так уж много действий, которые с полным правом могли бы назваться поступками (хорошими или дурными -- не в этом дело), -- их едва ли не меньше, чем количество глав в романе. Это первое. Второе: Онегин производит, в общем, впечатление личности незаурядной -- но вот поступки его говорят чуть ли не об обратном. Возьмем третью главу, в которой сюжет романа начинает активно разворачиваться. Как это происходит?

Онегин, впервые побывав у Лариных, возвращается оттуда чрезвычайно раздраженным: в этой обожаемой Ленским семье все точно так, как он, Онегин, и предполагал ("К гостям усердие большое, Варенье, вечный разговор Про дождь, про лен, про скотный двор..."):

Явились; им расточены

Порой тяжелые услуги

Гостеприимной старины.

Обряд известный угощенья:

Несут на блюдечках варенья,

На столик ставят вощаной

Кувшин с брусничною водой, --

И дальше до конца строфы -- шесть строк точек: словно дальше можно не досказывать -- все в точности так, как и предполагал разочарованный герой, который все в жизни уже знает и которому все надоело. И вот Евгений возвращается, полный гордой и презрительной правоты, и в дороге раздраженно брюзжит на своего простодушного друга, испортившего ему настроение: "Какие глупые места...

Кругла, красна лицом она, Как эта глупая луна На этом глупом небосклоне". Все вокруг плохо, и виноват Ленский. Достаточно внимательно прочесть диалог друзей по дороге, чтобы увидеть: Онегин сознательно и искусно строит разговор так, чтобы в конце его непременно оскорбить Ленского, поиздеваться над его любовью к Ольге; совершенно очевидно -- это делается в отместку за испорченное настроение.

Едва ли это можно назвать поступком умного, незаурядного человека; к тому же Евгений оскорбляет юношу, которого, как свидетельствует автор, искренне полюбил, -- как же так?

Все дело в том, что Евгению сейчас не до Ленского, вообще ни до чего: он весь под властью раздражения, ему некогда хоть на секунду остановиться и подумать о влюбленном мальчике, сидящем рядом с ним, о его чувствах, о его настроении: важнее всего потребность выплеснуть свою досаду. Другими словами, на первом месте -- моя досада, мое хотение, мое "я": хочу -- значит, сделаю.

Как ни странно, это и впрямь похоже на реакцию животного, которое мгновенно ощетинивается, оскаливается, когда что-то не по нем... Здесь -- ключ почти ко всем действиям Евгения. Это не столько осмысленные поступки в полном смысле слова, сколько реакции на некие внешние, как сказал бы психолог, раздражители; и реакции эти всегда весьма эгоистичны, в них отсутствует мысль о другом человеке, они всегда продиктованы своим интересом, желанием удовлетворить себя.

Таков и следующий поступок героя -- его объяснение с Татьяной после получения ее письма, когда он, не дав ей и слова сказать, произносит свое вполне искреннее, но пронизанное безграничным самолюбованием "рассуждение", совершенно не интересуясь тем, что же она-то в это время испытывает, -- словно перед ним не живой человек, а... впрочем, дадим слово герою:

Послушайте ж меня без гнева:

Сменит не раз младая дева

Мечтами легкие мечты;

Так деревцо свои листы

Меняет с каждою весною...

Если человек -- "животное", то почему бы и не "деревцо"? Спросим у любой женщины или девушки, испытавшей искреннее, глубокое, пламенное чувство: что бы она почувствовала, если бы тот, кого она полюбила, сравнил ее с деревом? Эта сцена удивительна: Пушкину удается разом показать и субъективное благородство Онегина -- ведь он не воспользовался любовью и доверием чистой девичьей души, -- и его глубокую нравственную слепоту, в которой виновато усвоенное им мировоззрение, его холодное пренебрежение "рассудительного" человека к живому чувству.

Поистине: "Нам чувство дико и смешно"... Снова на первом плане -- мое "я", до другого человека герою дела нет. Своим ответом Онегин, можно сказать, убил Татьяну -- не зря она стоит молча, "едва дыша": не отказом он ее уничтожил, а вот этим вежливо-отстраненным, бесчувственно-холодным взглядом на нее как на некое неодушевленное естество, этим эффектным, учтивым и безжалостным "уроком".

Именно под впечатлением этого разговора (больше они не виделись вплоть до Татьяниных именин) героиня и видит страшный сон, где ее любимый -- "кум" медведя, зверя; сон, где он -- в компании бесов; сон, где он -- убийца... И это (совершенно безотчетное и неосознанное) впечатление от благородного поступка Онегина оказывается правильным -- ибо сон сбывается.

На именинах Татьяны Евгений совершает еще одну жестокую бестактность, а если быть точными -- то две сразу, и притом -- всего лишь от скуки и -- опять-таки -- раздражения. Посмеявшись однажды невольно над любовью Татьяны, приравненной к "деревцу", -- как раньше он сознательно обидел влюбленного Ленского, -- он теперь, снова в угоду себе, своей прихоти, своей досаде, только чтобы развлечься и "порядком отомстить" другу, грубо флиртует с Ольгой, намеренно глумясь над чистой любовью Ленского к Ольге, а заодно и над чувствами Татьяны (которой он ведь все-таки дал слабую надежду и которую теперь "тревожит... ревнивая тоска"). Следует вызов на дуэль. Эпизод получения вызова и странен, и необычайно показателен: в нем предельно обнажена природа онегинского поведения:

Онегин с первого движенья,

К послу такого порученья

Оборотясь, без лишних слов

Сказал, что он всегда готов.

То есть Онегин ни на секунду не задумался, что вызов -- от друга, наивного, пламенного, влюбленного юноши; что повод -- по крайней мере, с точки зрения самого Онегина -- пустяковый; что из-за его, Онегина, жестокой шалости ставится на карту человеческая жизнь -- либо Ленского, либо его самого; ничего такого даже не успело промелькнуть в его сознании -- а он уже обернулся и произнес типовую фразу, которую было принято произносить в таких случаях, если ты человек чести, если ты не струсил. Иными словами, он отнесся к записке Ленского не по-человечески, а так, как требуют правила; это -- реакция на уровне рефлекса, свойственная животным, или действие механизма в ответ на нажатие нужной кнопки.

И опять в основе -- "я", мой личный, и притом сиюминутный, интерес: выглядеть так, как полагается, не ронять "престижа". И даже поняв, что он наделал, Евгений не находит в себе сил признать свою неправоту перед Ленским, помириться: мнение "глупцов" для него важнее, чем правда и сама жизнь.

Казалось бы, все это противоестественно -- ведь под угрозой жизнь и самого Евгения, -- но таков уж парадокс эгоизма, пекущегося лишь о своем интересе и удобстве. На именинах Евгению хотелось развлечься и отомстить Ленскому за приглашение на скучный праздник -- и он оскорбил друга; теперь ему не хочется рисковать своей репутацией -- хотя бы в глазах такого ничтожества, как Зарецкий, -- и он нелепо принимает вызов.

Обратим внимание: перед нами несколько поступков героя, и ни в одном из них, каков бы он ни был, мы не найдем, что называется, "состава преступления", это вовсе не деяния злодея или подлеца -- это мелкие поступки, в жизни такое встречается на каждом шагу, и сходны они между собою уже названным выше качеством рефлекторности.

Стремление охранить себя, свой интерес, свое удобство и покой, во что бы то ни стало оказаться правым, поставить на своем -- проявляется настолько мгновенно, что все остальное оказывается вне поля зрения, другие люди не важны, их интересы, достоинство, жизнь ничего не стоят, "Двуногих тварей миллионы Для нас орудие одно" -- по крайней мере, в данную минуту.

Рефлекс опережает, а человеческая, нравственная реакция запаздывает. Так и случается с Онегиным, когда он после ухода Зарецкого понимает ужас совершившегося -- но ничего уже не в силах сделать: барьер "общественного мненья", мнения "света", его совесть перешагнуть не может. Постепенно цепочка мелких, ничего преступного в себе не заключающих, но нравственно ущербных поступков начинает вдруг стремительно скатываться в снежный ком. Гремит выстрел, и Ленский падает:

Так медленно по скату гор,

На солнце искрами блистая,

Спадает глыба снеговая.

Мгновенным холодом облит,

Онегин к юноше спешит,

Глядит, зовет его... напрасно: Его уж нет...

И все это происходит -- как и раньше, когда Онегин своими "рассуждениями" убил Татьяну морально, -- каким-то странным, невольным образом (ведь Онегин не хотел убить друга!), происходит, "Как в страшном, непонятном сне", словно от героя уже ничего не зависит, как будто работает мертвый, но неумолимо функционирующий механизм, повелевающий поведением героя так же, как в первой главе им управлял брегет:

Вот пистолеты уж блеснули,

Гремит о шомпол молоток,

В граненый ствол уходят пули,

И щелкнул в первый раз курок.

Вот порох струйкой сероватой

На полку сыплется. Зубчатый,

Надежно ввинченный кремень

Взведен еще...

Все происходит само. И герой не в силах этому противостоять, он сам становится орудием, едва ли не механизмом. Парадоксальным образом воля человека, живущего только "по своей воле", по своему хотению, уважающего только себя, сводится к нулю, исчезает. И хотя Онегину не чужды "души высокие порывы" и угрызения совести, хотя он не злодей, не бесчестный человек -- его миропонимание, диктуемый им образ жизни, привычки, характер мышления, духовная лень делают из него убийцу.

Только два человека в романе понимают Онегина: автор и Татьяна -- потому что любят его таким, каков он мог бы быть. Именно Татьяне суждено открыть Онегину глаза; правда доступна только любящему взгляду.

Похожие статьи




Поступки - "Евгений Онегин" как "проблемный роман"

Предыдущая | Следующая