Польская католическая интеллигенция о "немецкой угрозе" и "возвращенных землях" - Политическое и духовное самоопределение польской католической интеллигенции в 1945

Окончательная капитуляция Германии с новой силой поставила вопрос "немецкой вины" в интеллектуальной среде Европы. Колоссальные разрушения, лагеря смерти, последствия оккупационного режима, человеческие жертвы стали зримыми свидетельствами преступлений Третьего Рейха. Интеллектуалы всего мира стремились ответить на вопрос: был ли национал-социалистический режим результатом манипуляторского искусства небольшого числа "авантюристов", или же ответственность за преступления Вермахта лежит на всем немецком народе.

В Польше, граничившей на протяжении нескольких веков с немецкими землями, "германский вопрос" стоял особенно остро. Получение в результате войны новых территорий, принадлежавших (за исключением Щецина) польскому государству еще в XVI в., стало важным стимулом для интеллектуального осмысления этого явления. Вопрос о Западных, или, как их называли в послевоенной польской публицистике, "Возвращенных" землях стал одним из центральных в общественно-политической полемике "Новой Польши". Установление границы с Германией по линии "Одера и Нейсы Лужицкой", а также присоединение к польскому государству крупного портового и промышленного центра, города Щецин, принципиально изменили территориальный облик послевоенной Польши.

Присоединение новых территорий было, безусловно, положительно воспринято большинством польского населения. Тема "возвращенных" земель активно обсуждалась в печати, а в публичной сфере создавалась "атмосфера", при которой отношение к новым территориальным владениям становилось, своего рода, тестом на "патриотичность" и верность "народному единству". Всю вторую половину ХХ века польское общество будет преследовать страх тем или иным образом потерять приобретенные территории. То обстоятельство, что ключевую роль в установлении новой границы польского государства сыграл СССР, давало серьезный аргумент сторонникам внешнеполитической ориентации на Советское государство. "Возвращение" Западных земель представлялось одним из главных показателей защиты Союзом национальных интересов польского государства. Между тем, Ватикан, не спешивший утверждать польскую церковную иерархию на Западных землях, давал коммунистической пропаганде предлог для обвинения епископата в "пособничестве немецкому реваншизму", что, в свою очередь, придавало полемике и религиозный характер.

Напряженность ситуации хорошо иллюстрирует волнение в польском обществе, которое произвела речь Госсекретаря США Дж. Бирнса, произнесенная 6 сентября 1946 г. в Штутгарте. В своем выступлении американский дипломат отметил, что решения Потсдамской конференции не содержат окончательного юридического урегулирования вопроса о западных границах Польши, а лишь указывают на передачу территорий во временное управление польского правительства. Бирнс отмечал, что по результатам Ялтинской и Потсдамской конференций, Польша "уступила" СССР земли восточнее "Линии Курзона" и выступила с инициативой "ревизии своих северных и западных границ". Политик заявил, что "США будут поддерживать (sic! - А. Л.) ревизию этих границ в интересах Польши", при этом сделав важную оговорку: "Однако, размеры территорий, которые отходят Польше, должны быть определены тогда, когда будет заключено окончательное соглашение", поскольку решение об изменении границ может приниматься только на мирной конференции. Эта фраза американского политика вызвала бурную реакцию в польской прессе. В коммунистической и социалистической печати речь Бирнса представлялась, как доказательство угрозы, исходящей от США, стремящихся к пересмотру западных границ польского государства. По всей стране прокатилась волна демонстраций.

Актуальность вопроса о западных территориях имела двоякие последствия в политической жизни послевоенной Польши: с одной стороны, ощущающие постоянное напряжение польские власти на протяжении всего послевоенного периода стремились окончательно решить вопрос о "приобретенных" территориях на международном уровне (см. договоры 1955 г. с ГДР, 1970 г. с ФРГ и дипломатические "баталии", сопровождавшие объединение Германии и т. д.), с другой, вопрос "возвращенных земель" стал важным аргументом властей в вопросе внешнеполитической ориентации на Советский Союз, как гарант западной границы и покровитель на международной арене. Именно поэтому, формирование собственной позиции по вопросу о Западных землях стало важным этапом самоопределения польской католической интеллигенции.

На страницах католических печатных изданий появилось немало публикаций, в которых делалась попытка осмыслить феномен "немецкой вины" и права польского народа и государства на "возвращенные земли". Стоит отметить то единство, с которым интеллектуалы католических групп выступили в защиту "национальных интересов польского государства". При этом, в ходе осмысления поставленной перед польским обществом проблемы, католические интеллектуалы сформулировали и особые аргументы, отличающие их рассуждение от распространенных в польской печати первых послевоенных лет "патриотических" опусов на тему "возвращенных" земель.

Особенно остро "немецкий вопрос" воспринимался в окружении ветерана эндеции Болеслава Пясецкого. По верному замечанию польского исследователя С. Кабата, "вопрос потенциального возрождения мощности Германии обсуждался на страницах чуть ли ни каждого выпуска издания". При этом основная часть публикаций имела подчеркнуто эмоциональный характер, осуждающий не столько конкретные преступления, сколько порочную природу самого немецкого народа. Характерны рассуждения писателя Яна Добрачинского, убеждающего читателя "Дзись и Ютро" в потенциальной воинственности каждого немца. В Германии, по словам автора, плуг всегда был "дополнением" меча, а "философ, поэт, торговец и крестьянин - дополнением солдата или палача концлагеря". Такая "двойственность" природы немецкого народа, по убеждению писателя, "исключает возможность изменения немецкой психики". Сложившееся представление о "неисправимости" немецкого народа, имеющие, безусловно, глубокие корни в представлениях об "угрозе с Запада" национальной демократии, окончательно сформирует в окружении Пясецкого убеждение в том, что только грубой силой можно удержать "немецкую экспансию".

Если тезис об "абсолютной неисправимости" немецкого народа, открыто не поддерживался в других группах католической интеллигенции, то идея "зараженности" немцев "прусачеством", представление о необходимости лечить эту укорененную в истории "болезнь" немецкого народа имели широкое распространение. Известный польский писатель и журналист Стефан Козицкий, подробно рассматривая прошлое польско-немецких взаимоотношений приходит к выводу, что вся история противостояния польского и немецкого народов заключалась в сдерживании "немецкой экспансии" на польские земли. Ключевым моментом в многовековом противостоянии Козицкий считает принципиальное изменение во взаимоотношениях Германии и России. Если в XVIII веке империи делили между собой польские земли, то в последних мировых войнах Россия выступила противником Германии. Это важное обстоятельство, по мнению, автора имело большие последствия для истории всей Восточной Европы, именно с ним писатель связывает окончательную "ликвидацию прусского государства", а значит возможность возрождения польской государственности на ее "родных (macierzystych)" землях, ответственность за которое лежит на польском обществ.

Козицкий убежден, Польше предстоит стать тем рубежом, который будет охранять Европу от возможного возрождения "немецкой экспансии". Помимо этого, польское государство напрямую заинтересовано в том, чтобы не допустить восстановления "Пруссии", как психологического и ментального явления, в чем автор видит главное условие "восстановления жизнеспособной Польши". Стране в новых условиях необходимо стать "сильным государством", способным выполнить это предназначение. Для достижения поставленной цели, по словам Козицкого, необходимо соблюдение нескольких "необходимых условий": "полная политическая независимость государства, возможность для польского народа организации собственной жизни в соответствии с тысячелетними традициями, экономическая самостоятельность, и, наконец, военная мощь.".

В рассуждениях Козицкого можно отметить характерную особенность: апеллируя к постоянной опасности возрождения немецкой угрозы, пытается обосновать европейское или даже мировое значение создания из Польши крупного, сильного и самостоятельного государства, основанного "тысячелетних традициях", т. е., прежде всего, католичестве. Рассуждая о международном значении этого вопроса, публицист не устает повторять: "мир изменился, он не такой, как вчера", а потому Европа не может больше жить интересами нескольких стран, тем самых вопрос об обеспечении безопасности Польши должен стать серьезной проблемой для мировых держав. По убеждению Козицкого, ради сохранения мира и общей безопасности, европейское сообщество не может презреть интересы Польши. Развивая эту мысль, публицист пишет о прямой взаимосвязи между "военной мощью" и "развитием промышленности", чем недвусмысленно указывает на необходимость сохранения за польским государством вновь приобретенных промышленно богатых территорий.

Наиболее полное и целостное осмысление "немецкого вопроса" представил на страницах варшавского католического еженедельника известный польский писатель и политик Ежи Браун. Размышляя над эту тему, автор особое внимание уделяет проблеме достижения не декларированного, а "действительного мира с немецким народом". Браун, обращаясь к предпринятой европейскими державами политике "морального разоружения Германии", указывает на необходимость глубокого понимания, предложенного союзниками "плана трех Д". По мнению автора, необходимость "демилитаризации" Германии, не решается одним разоружением, проблема эта имеет прежде всего "психологический аспект". Необходимо преодолеть сформированный в немецком народе "культ войны, армии и мундира". Под "денацификацией" автор призывает понимать не только наказание за военные преступления: речь, по мнению Брауна, должна идти не столько о формальном перестроении "институтов и общественных традиций", сколько о изменении "души немецкого народа".

Особую обеспокоенность автора вызывает безуспешность проводимой союзниками политики "перевоспитания (reedukacji)" германцев. Вместо осознания собственной вины и раскаяния, по убеждению Брауна, в немецком народе растет "нахальная самоуверенность", с которой они требуют прекращения оккупации и "чуть ли не равноправия". По мнению автора, есть вполне очевидные ступени, которые должно пройти немецкое общество на пути "демократизации": 1. Превращение Германии в субъект международного права, 2. Заключение с ними двусторонних договоров, 3. Включение их в организационную структуру Европы и мировой общественности демократических народов; но все это возможно только в случае изменения сознания немецкого населения. Именно поэтому проекты Черчилля по созданию Соединенных Штатов Европы, "с Германией в ключевой роли", возмущают Брауна "недальновидностью англосаксов".

Писатель, в качестве примера "истинного покаяния" за свой народ, приводит работы Фридриха Вильгельма Ферстера, "сына немецкого народа", выведшего основную формулу, которую необходимо принять теперь всей Германии: "весь немецкий народ виноват и весь должен отвечать". Обращаясь к работам Германа Раушнинга, родившегося в Польше и бежавшего из Германии после конфликта с нацистами, Браун приводит слова политолога, о том, что в Европе есть только две идеи: "немецкая идея силы и польская идея добровольного объединения между народами". Немцы, по мнению Брауна, "из - за своей гордыни" не заметили польскую идею и теперь именно перед Польшей стоит задача "организовывать новую европейскую общность". Снова мы видим указание, подтверждаемое историческими примерами и национальными политическими традициями, на особую роль, которая должна достаться Польше в новом, послевоенном, мире.

Особое внимание в католической публицистике уделялось и религиозному аспекту немецкой вины. По мнению того же Е. Брауна, корень национал - социализма лежит в успешном освоении немцами, наиболее полно изложенной Макиавелли, концепции "разделения политики и этики", доведенной до своего логического завершения Мартином Лютером. Вся история Германии видится автору историей борьбы с "христианской цивилизацией Европы", которая требовала идеологического обоснования и аргумент был найден в провозглашении исключительности немецкой нации.

Германия, по мнению писателя, с древнейших времен отличалась в своей экспансии "насилием и принуждением", они "пожирали славян и питались их телом". Помимо этого, Браун отмечает еще одну важную черту, которая, по его мнению, присуща именно немцам - "злоупотребление религией для покорения соседних народов". Согласно концепции политика, именно "гордыня немецких императоров" стала причиной их противостояния с Римом и понтификами, а концепция "brachium saeculare", в сочетании с идеей "священного царства", служили ступенью к выработке представлений об "абсолютном возвышении своего народа". Это, в свою очередь, по мнению автора, привело к тому, что после религиозных воин несколько ослабивших Германию, "немецкий демон возродился в прусском государстве". Так, Браун, пытаясь объяснить феномен Третьего Рейха, указывает на религиозные истоки этой проблемы, а именно, отступление от Католической церкви, вина за которое лежит на народе, "родившем на свет Гитлера" и в подавляющем своем большинстве, "с языческим остервенением желавшем войны", ненавидевшим, радовавшимся триумфам "находясь в свирепом упорстве до последних дней войны". Именно отступление от христианства, "уклонение в язычество", по мысли католического интеллектуала, стало главной причиной появления концепции "расы господ" и последующих ужасов войны.

Рассуждая о религиозных и философских истоках национал-социализма, кс. Ян Пивоварчик особое внимание уделяет интеллектуальным предпосылкам политического триумфа нацистов. По словам автора, не стоит считать, что Гитлер стал "злым гением" Германии, его "заслуга" заключалась только в том, что он дал "содержание и размах" бытовавшим в немецком народе теориям. Пивоварчик отмечает, что еще Фихте убеждал свой народ: "если вы, немцы, умрете, умрет с вами все человечество без надежды воскресения", а за ним сотни интеллектуалов упрочили в немецком народе представление о собственной исключительности. При этом, особая "вина" за "падение" немецкого народа, по мнению Пивоварчика, лежит на философии Фридриха Ницше, "всегда пользовавшаяся популярностью в Германии". Священник убеждает читателя: без ницшеанской философии "немецкий гитлеризм не был бы таким брутальным и варварским, таким антихристианским, таким аморальным, каким мы его узнали". Именно ницшеанское "непризнание просто человека", а "стремление к сверхчеловеку" стали основной для "варварских теорий и рождения гитлеризма", под которым автор понимает "антихристианство и антиморальность", "культ национальной и расовой гордыни", разжигание ненависти и насилия, "антидемократизм и тоталитаризм", а, главное, "презрение к человеку и человеческой личности".

Все это, в концепции Пивоварчика, ясно свидетельствовало о тяжелом "духовном недуге" немецкого народа, а, следовательно, накладывало ответственность на всех, кто, не распознав или побоявшись об этом заявить, не препятствовал новой германской экспансии. С этим тезисом связано решительное осуждение тех поляков, которые, имея родство с немцами, воспользовались правом называться "volksdeutschen" и стать полноценными гражданами Рейха. Называя тезис фашизма, активно используемый в нацистской Германии, "ты - ничто, государство - все", "онтологической ложью", Пивоварчик утверждает, что народ состоит из свободных личностей, связанных воедино культурой и образом жизни. Именно народ, по мнению автора воспитывает человека и формирует его личность, дает представление о морали. Автор пытается показать, что "грех неверности" поддержавших немцев фольксдойчей заключается в отступлении от идеалов польского народа, дававших моральные и нравственные основы, необходимые для распознания преступности немецкой идеологии.

Вопрос же, касающийся установления новых западных границ польского государства, наиболее полно был рассмотрен в последствии известным польским журналистом, прославившимся в эмиграции своей антикоммунистической деятельностью, а в те годы молодым секретарем Кароля Попеля, Домиником Моравским. Публицист не устает повторять: "между социально-христианским движением и правительством нет расхождений там, где вступает в игру высшие, общенациональные интересы", таким образом реагируя на разразившуюся полемику вокруг выступления американского госсекретаря Дж. Бирнса. Автор, в созвучии с правительственой печатью, утверждает: "выступления государственных мужей, представляющих Соединенные Штаты и Великобританию <.. .> по вопросу о ревизии польской западной границы, задели за живое наши национальные интересы"

Моравский считает очевидным, что "существование современной Польши неразрывно связано с удержанием границы по линии Одера и Нейсе". Более того, по мнению автора, необходимо добиться того, чтобы общественное мнение Польши не только было "едино и открыто" в своем отношении к вопросу об "возвращенных землях", но и в полной мере понимало его значение для "восстановления сильной, независимой Польши". Автор жестко критикует политику "господ Маршалла и Бевина", которые, по его мнению, недостаточно понимают всей глубины проблемы, связанной со спорными территориями. Моравский утверждает: "подрыв действующих антинемецких договоренностей", заключенных тремя великими державами, "усиливает их (немецкие - А. Л.) хищнические стремления, ослабляя в тоже время возможность их перевоспитания". Политику Маршалла, "приоткрывающего немцам двери на Восток", автор характеризует как прелюдию к новому "открытию дверей настежь". По словам Моравского, "здоровый человеческий инстинкт" не может допустить того, чтобы "гноящаяся рана на теле Европы", которой стала Германия "вновь искупала мир в море крови и преступлений".

В характерной для католической публицистики первых послевоенных лет манере, автор стремиться очередной раз подчеркнуть, что "католический лагерь в Польше" занимает "решительно антинемецкую позицию" и намерен "разоблачить истинные интенции немецкого "апостольства" в вопросе европейского солидаризма", то есть максимально поддерживает правительственную риторику в этом вопросе. Залогом "мира и спокойствия", по убеждению автора, может стать только "нерушимость территориальной целостности Польши". Моравский, не стесняясь в выражениях, называть высылку немецкого населения с "приобретенных" Польшей территорий "репатриацией (sic! Разумеется, многие из "репатриированных" несколько поколений жили на этой земле - А. Л.)", а факт переезда на новые территории поляков с "потерянных земель к востоку от линии Курзона", по мнению Моравского, должны свидетельствовать "о необратимости переселенческого процесса".

Публицист приводит еще один важный аргумент: помимо "формально - правовых" оснований для закрепления за Польшей "Возвращенных территорий", под которыми Моравский понимает решения Потсдамской конференции, передавшей земли под управление польских властей, существуют еще и те, которые автор называет "компенсаторными". По его мнению, экономические, "биологические" и материальные потери, факт отсутствия безопасности Польши в рамках "предсентябрьских" границ, колоссальный культурный ущерб, нанесенный Польше немецкой оккупацией, наконец, вклад поляков в победу над противником - все это делало закрепление "возвращенных" территорий единственным "справедливым решением". Помимо справедливости, как показывает Моравский, речь идет и о безопасности Европы в целом и Польши в частности. По мнению автора, только "полная территориальная компенсация на севере и западе по линии Одер - Нейса", может "лишить Германию ее наступательных баз", избежать очередного попадания польского государства в "восточно-прусско-силезские клещи".

Если утверждения о военной угрозе, исходящей от Германии, и необходимости компенсировать Польше ущерб от мировой войны были очень распространены в послевоенной польской публицистике, то рассуждения Моравского об экономической составляющей этого вопроса вызывают особый интерес. Одной из главных проблем, с которой столкнулись лидеры мировых держав, временно соглашаясь, по настоянию Сталина, на сохранении польской администрации на территориях, занятых польскими и советскими войсками, было обеспечение продуктами и промтоварами немецкого населения. Занятые поляками промышленно богатые регионы могли бы помочь разрешить проблемы с поставками необходимой продукции для оккупированной союзниками Германии.

Тем не менее, Моравский берется убедить читателя в обратном. По его словам, приобретенные Польшей территории "не только не играли никакой существенной роли как в производстве, так и в снабжении Германии, но были обузой (kula u nogi), известной под названием Zuschussgebiet". По мнению публициста, нахождение "возвращенных земель" в составе польского государство выгодно и для общеевропейской экономики. Находясь под управлением Германии, эти территории для Европы, по словам автора, были бы "экономически мертвой позицией", в то время как переданные Польше они станут достоянием общеевропейской экономической системы. Примечательно, что причиной "непонимания" этих обстоятельств "англосаксами", Моравский видит в доверии "немецкой пропаганде" в сочетании с "незнанием и наивностью" западных партнеров.

Другой подход к "решению" проблем с немецкой экономикой предлагает известная польская журналистка и активная политическая деятельница межвоенного периода Ирена Панненкова. Автор отмечает, что Польша имела самую протяженную в Европе границу с Германией, а потому имеет "богатейший опыт, приобретенный за сотни лет войны и мира" взаимоотношений с западным соседом. Это дает "право, возможность и обязанность в отношении себя и человечества информировать и предостерегать об этой опасности Европу и мир". "Опасность", исходящая от Германии, по мнению публицистки, имеет прежде всего экономические корни. Ссылаясь на работы польского экономиста Ф. Млынарского, Панненкова утверждает, что объединение в 1871 г. под руководством Пруссии Германии, привело к концентрации в ее руках такого количества угля и железа, что вновь созданное государство стало лидером в этих отраслях. Именно это обстоятельство, по мнению автора, позволило Германии "создать свою военную мощь".

Рассуждения Панненковой на тему необходимых экономических преобразований в Германии можно свести к нескольким положениям: 1. на востоке необходимым условием безопасности должна стать граница по Одеру и Нейсе; 2. На западе промышленный Саар необходимо отдать Франции; 3. Распоряжение углем и железом в Руре необходимо передать под международный контроль; 4. Пруссия, как психологическое, ментальное явление, должна быть уничтожена. Католическая публицистка, опираясь на работы польских экономистов, формулирует парадоксальный тезис: по мнению Панненковой, "необходимо беспокоится не об уменьшении, а об увеличении продовольственного дефицита Германии". Это, по мнению автора, приведет Германию к необходимости "вывозить больше угля для покрытия большего импорта продукции". Германии в такой ситуации просто должно не хватать денег на вооружение, что, в свою очередь, будет выступать очередным гарантом безопасности в Европе. Так, "обрезав" Германию, по мнению публицистки, можно добиться желанного спокойствия "и немецкий волк будет сытый, и бедные европейские овцы будут целы"

На страницах католических журналов можно найти и призывы к интеллектуалам, как наиболее социально обязанному классу, принять непосредственное участие в упрочении польских позиций на границе с Германией. Так, известный польский историк Казимеж Пиварский убежденный, что "катастрофа Германии открывает нам большие перспективы для Возвращения, потерянного (выделено - А. Л.) на западе", возводит получение Польшей "приобретенных" территорий чуть ли ни в статус национальной идеи на протяжении всей довоенной истории, утверждая, что в "кошмарные годы" войны "мы (поляки - А. Л.) жили мыслью возвращения Силезии, Поморья, Восточной Пруссии". По мнению автора, война позволила Европе "понять" стремления Польши, многие века граничившей с агрессивным соседом, но теперь, по словам Пиварского многое зависит от того, какую позицию займет польское общество, "в современной исторической ситуации, - убеждает историк читателя, - важна ясная, единая позиция всего народа".

Именно тут, по мнению автора, нужны решительные действия интеллектуальной элиты польского государства. Пиварский не испытывает никаких колебаний в правильности собственной позиции, историк убежден: "мы требуем возвращения всех тех земель, которые у нас в течении истории украли немцы (zrabowala niemczyzna)", а значит вопрос только в том, чтобы помочь всему народу понять правильность этого мнения. По словам историка, большинство польского общества, приветствующего присоединение новых территорий, только "инстинктивно" понимает справедливость этого акта. Задача интеллектуалов состоит в том, чтобы "углубить знания о проблеме западных земель". По мнению Пиварского, необходимо разъяснять польскому обществу "исторические, этические, геополитические" права поляков на эти территории. По словам историка, "народу недостаточно слоганов", он требует "содержания", качественных лекций, преподнесенных, по выражению автора, "в популярной форме". На ряду с организацией спецкурсов по истории западных земель в высших учебных заведениях, доступных для всех желающих, Пиварский предлагает наладить издательство брошюр и листовок, которые будут доступны и на периферии, в тех районах, откуда непросто выбраться на публичную лекцию. Именно в этом историк видит "обязанность ученых, литераторов, публицистов, знатоков экономики" и прочих специалистов, способных помочь своему народу.

При столь схожей с "правительственными" печатными органами риторике, позиция католических интеллигентов имеет и специфически "католические черты". Вопреки коммунистической и социалистической пропаганде, интеллектуалы пытались показать, что обвинения Ватикана в поддержке "прогерманской линии" в вопросе о "возвращенных землях" не имеют под собой оснований. Сохранявшие тесную связь с Епископатом, католики, особенно те из них, кто был связан с варшавским изданием, не могли прямо выступать против Ватикана, который с опасением следил за происходящим в Польше. Апостольская столица при этом оставалась единственным государством, признающим лондонское "правительство в изгнании" законной властью в Польше, что сильно осложняло "оборону" своих патриотических убеждений католическому лагерю. На страницах печатных изданий появлялись подробные разъяснения позиции польской церкви по этому вопросу, в которых утверждалось, что сформированная на "возвращенных землях" церковная иерархия "установлена навсегда", а слухи, что церковь "поддерживала мысль ревизии западных границ польского государства" назывались "абсолютно безосновательными".

Характерны рассуждения на эту тему, все того же Д. Моравского, который пытается убедить читателя в том, что Апостольская столица еще в августе 1945 года признала "возвращенные земли" "интегральной частью польского государства". Подтверждением этого автор считает установление с санкции папы пяти "Апостольских администраций" на западных землях, по мере оставления немецким населением которых, "выстраивалась сеть польской церковной организации". Это, по мнению автора ясно свидетельствует о том, что "Католическая церковь стала таким образом вторым, наряду с государственным, правовым узлом, связывающем Возвращенные земли с отчизной (macierz^)". При этом, автор пытается представить проблему западных границ Польши, как вопрос и религиозной идентичности. Вступая в полемику с немецкими католиками, Моравский утверждает, что только польская церковь способна к возрождению христианства на западных землях. По его мнению, "на Одере и Нейсе сталкиваются не только государственные интересы Польши и Европы, но, прежде всего, интересы мира и сохранения христианской цивилизации".

Таким образом, рассуждая над проблемой "немецкой угрозы", католические интеллектуалы отстаивали необходимость сдерживания "немецкого экспанизма", путем создания из Польши сильного, независимого и основанного на "тысячелетних традициях" государства. Вина за преступления Третьего Рейха, по их мнению, лежала на всем немецком народе и имела, в том числе и религиозные корни: отступление от Католической церкви и, следовательно, отказ от принципа неразрывности политики и этики привели к формированию нацистской идеологии. Католические интеллигенты готовы были активно участвовать в "просвещении" польского народа в вопросе о возвращенных землях. Интеллектуалы, собравшиеся вокруг католических печатных изданий, активно показывали свою поддержку установленной границы по Одеру и Нейсе Лужицкой, при этом стараясь противостоять попыткам коммунистической и социалистической печати вбить клин между населением и церковью, обвинив ее в "непатриотичности" и пособничеству "немецкому экспанизму". Так, вопрос о западных землях стал еще одной возможностью для католической интеллигенции обозначить свою лояльность правительству и оспорить тезис о "реацкционности" католического лагеря.

Похожие статьи