"Что же за тайна -- человек!" - Августин Блаженный

"Как же люди отправляются в путь, чтобы восхититься горными вершинами, грозными морскими волнами, океанскими просторами, блужданиями звезд, но при этом оставляют в небрежении самих себя?" Эти слова Августина, с петрарковской интонацией, в "Исповеди" играют программную роль. По-настоящему проблема всех проблем -- это не космос, а человек. Не мир загадка, но мы сами. " Ведь ты. Господи, и число волос на его голове знаешь, так что ни один из них не упадет без ведома Твоего. И все же куда проще сосчитать волосинки, чем страсти и душевные колебания".

Впрочем, проблема человека интересует Августина не как абстрактная, с точки зрения его сущности вообще. Это проблема конкретного я, человека как невоспроизводимого индивида, как личности в ее отдельности и особенности. "Я сам, -- говорит Августин, -- стал для меня самого ощутимой проблемой, большим вопросом, "я не осознаю всего, что я есть". Так, Августин как личность становится протагонистом собственной философии: наблюдателем и наблюдаемым.

Сравнение с философом наиболее близким и дорогим ему по духу наглядно обнажает для нас всю новизну и свежесть такого подхода. Плотин также настаивал на необходимости обратиться во внутренний мир нашей души, где только и следует искать истину. Но, говоря о душе и ее глубинах, он оставался на уровне абстракций, вернее, ригористически лишал ее тонкого покрова индивидуальности, игнорируя конкретный план личностного. Плотин в своих работах не только никогда не касался себя самого, но не говорил об этом и с друзьями. "Плотин, -- рассказывает Порфирий, -- был одним из тех, кто стыдился, что должен жить в теле. Будучи в таком расположении духа, он неохотно рассказывал о себе, о рождении, своих родителях, родине. С негодованием он отвечал Амелию на просьбу поторопиться с портретом: "Не достаточно, стало быть, нацарапать это жалкое подобие, которым природа пожелала меня наградить, но вы помимо того желаете, чтобы я согласился увековечить эту маску кажимого, видеть которую было бы сущим наказанием". Напротив, Августин постоянно говорит о себе в своей "Исповеди", не утаивая ничего, рассказывает не только о родителях, родине, людях, ему дорогих, но обнажает душу свою во всех ее тончайших изгибах, велениях и интимных переживаниях.

Вся Исповедь направлена на выход за пределы психологии: она содержит в себе всю метафизическую антропологию, всю теологию. Анализируя свою жизнь, жизнь человека, св. Августин обнаруживает (и показывает это нам) в глубине своего существа пустоту, отсутствие Бога у живущего во грехе, потребность в Боге и готовность принять Его у пребывающего в печали, приход Бога к стремящемуся ко спасению, наконец, признанное присутствие Бога у ведущего благую жизнь. Такое подлинное самопознание ведет человека за пределы собственного бытия, к Богу, который "глубже глубин моих и выше вершин моих". Именно в этом истинная ценность Исповеди, и именно так надо изучать и перечитывать ее (для многих поколений христиан эта книга, еще до появления Подражания Христу, стала самым распространенным учебником духовной жизни), отыскивая в ней образец внутренней жизни, овладевая искусством размышления, умением преобразовать самые скромные события в жертву хвалений, в исповедь в обоих смыслах этого слова: как признание грехов человеческих и как признание Божественной славы. По мнению французского историка Анри Мару, тому, кто постарается именно так перечесть Исповедь Августина, великолепно раскроется истинный смысл слов Христа: "Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот сбережет ее!" (Лк 9,24). По сравнению с этим глубоким овладением человеческой реальностью, насколько выглядит поверхностным "культ Я", о котором говорили эстеты времен Габриэля д'Аннунцио или Мориса Барреса; насколько наивным и тщетным кажется самоанализ Анри Амиеля или Андре Жида при сопоставлении с этим погружением во внутреннюю бездну, где происходит трагический диалог между благодатью и грехом. Здоровье, самоидентичность, совершенство придут только в такой экстатической перспективе: это дар, ниспосланный помимо прочего hos epigignomenon; человек реализует себя лишь на пути следования к Богу.

Но где и как можно найти Бога? За точку отсчета возьмем самое высокое, самое совершенное и наиболее близкое Создателю в его собственном творении -- человеческую душу в чистейшем ее проявлении. Ибо человек создан по образу и подобию Божию (вся патристическая мысль была будто вдохновлена этими стихами книги Бытия 1,26): в человеческой душе мы должны суметь распознать присутствие и след Бога. Во всякой истине (очевидно, что для Августина, как платоника, речь идет о "вечных" истинах, схожих с математическими, но не об истинах факта) он видит отражение, излучение божественного великолепия (теория иллюминации).

Но этот метод исследования лучше всего проявился при изучении, созерцании центральной тайны веры -- тайны Троицы, вдохновившей его на создание другого своего великого произведения: воспринятая вначале через веру, уточненная богословским, анализом в дискуссии против арианской ереси, она открывается нашему духу как объект, в который надо проникнуть, который надо "понять", что, разумеется, не достижимо в полной мере в условиях человеческого существования. Если Бог троичен ("О Господь, Бог Единый, Бог Троицы"), как это было усвоено Августином согласно церковной традиции (по времени все это происходило уже после известных тринитарных соборов -- Никейского в 325 г. и Константинопольского в 381 г., -- то есть догмат о Троице был уже полностью разработан), то в созданном Им (Богом) по своему образу творении что-то характерное должно проявляться. Именно в человеческой душе и следует искать "отпечатки" (vestigia), аналогии, отражение, образ этой единой и троичной структуры. Воспользовавшись таким представлением как трамплином, мышление может преодолеть свою ограниченность, попытаться что-то уловить в этой тайне, которой оно все равно до конца так никогда и не сможет овладеть.

Человек сотворен как "рациональное животное", как завершение чувственного мира. Его душа -- образ Троичного Бога. Она бессмертна. Утверждение, что человек состоит из души и тела, непосредственно связано с идеей о двух уровнях познания. На одном уровне познание связано с телесными ощущениями: мы видим, слышим и т. д. и таким образом узнаем об изменчивых предметах. Такое знание нестабильно, непостоянно. Но существует, кроме того, познание души. Душа способна постигать неизменные, постоянные объекты. Доказательства бессмертия души частично воспроизводят платоновские, другие же Августин углубляет и дополняет. Так, он исходит из самосознания простоты и духовности, из чего следует неразрушимость души. В другом месте он выводит бессмертие души из присутствия в ней вечной истины: "Если бы душа была смертной, то с ней умерла бы и Истина".

Остается неясным, как Августин решает проблему соотношения индивидуальных душ: то ли Бог непосредственно создал каждую из душ; то ли все вместе были вызваны к жизни в Адаме, а от него -- через родителей -- реализованы все прочие поколения. Невероятно, но симпатии его были ближе ко второму решению, по крайней мере, на спиритуалистическом уровне, что, по его мнению, лучше объясняет механизм передачи первородного греха. Впрочем, нельзя исключить и первый вариант решения проблемы.

Августина упрекали в том, что его представление о Боге было слишком упрощенным, слишком элементарным. Необходимо, однако, подчеркнуть, что он был не настолько наивен, чтобы удовлетвориться эмпирической триадой (память, ум, воля), почерпнутой им из антропологического анализа. Он подвергает ее восходящей диалектике, очищению, чтобы выделить аналогичные ценности (переходит, например, от души, помнящей, знающей и любящей саму себя, к душе, помнящей и думающей о Боге, любящей уже не творение, но самого Бога). Августин движется дальше и, наконец, заключает, что образ неадекватен оригиналу, и все, что мы можем представить себе о Боге, еще не идентично Богу. В конце концов, он отрицает понимание Бога, и с помощью этого отрицания выходит за пределы понятий и языка, чтобы уже немыслительным путем достичь недостижимого.

Но такое мышление, сосредоточенное на Боге, полностью устремленное к Богу, предполагает духовность, соответствующие мораль и образ жизни. Такое мышление есть Мудрость. Мудрость как деятельная, так и созерцательная. Августиновская мудрость -- это ум, ведущий к любви. "Ты возлюбишь, -- повторяет Евангелие вслед за Второзаконием, -- Господа Бога своего всем сердцем своим, всей душой своей и всем умом своим". Августин истолковывает этот завет в свете платоновской концепции иерархии сущего. Для него совершенство, здоровье, добродетель заключаются в том, чтобы любовь подчинялась некоему необходимому порядку: должно любить Бога и только Бога, ради Него Самого, а все другие блага -- в соответствии с любовью к Нему, соразмерно их внутреннему совершенству, их способности служить этой единственной любви.

Когда любовь человеческая направлена к Богу, когда человек любит других, ближних и дальних, а также вещи как образы Бога, такая любовь -- charitas, когда любовь направлена к себе, к мирскому как только мирскому, тогда это -- cupiditas. Любить в модусе Бога, судить себя Его судом -- любовь праведная.

Августин также отрабатывает точный критерий любви путем разведения двух понятий -- uti (пользоваться) и frui (наслаждаться). Конечные блага используются как средства, утилизуются. Они не могут по своей природе стать объектами наслаждения, как если бы они были бесконечными целями. Так добродетель человека с греческого модуса познания Августин переводит в модус любви. "Ordo amoris" (порядок любви) -- любовь к себе, другим, вещам с точки зрения их онтологического достоинства, того, чем назначено быть каждому из них. То же познание истины и света, которое озаряет ум, Августин передает в терминах любви: "Кому знакома истина, тот знает Свет, а кому знаком Свет, тот познает вечность. Любовь есть то, что тебе открыто".

Философствование в вере, означает, что в акте бескорыстного дара - любви рождается творение, а действием такого же дара-любви приходит искупление. Так возникла новая интерпретация человека, его истории как индивида, затем как гражданина, наконец, в перспективе любви. Эмблемой августиновой мысли могла бы стать латинская фраза:"pondus meum, amor meus" -- "мой вес моя любовь". Состав человека определяем весом его любви, цена личности -- даром любить. Его судьба, земная и потусторонняя, определена все тем же -- любовью дарованной и дарующей. Теперь нам ясен рефрен Августина: "Ата, et fac quod vis" -- "Люби, и тогда делай,- что хочешь".

Похожие статьи




"Что же за тайна -- человек!" - Августин Блаженный

Предыдущая | Следующая