Р. Люксембург, К. Каутский и В. Ленин: пролетарские якобинцы или социалистические демократы - Социализм и терроризм

В своей аргументации в пользу социалистической партии нового типа Ленин полемизирует с духом "революционной кружковщины", в котором он усматривает продукт индивидуалистической психологии, Ленин В. И. Шаг вперед, два шага назад // В. И. Ленин. Полное собр. соч., Т. 8. с. 378. "блеск и шумиху интеллигентского анархизма". Там же, с. 404. "Барский анархизм, - пишет Ленин, - не понимает, что формальный устав необходим именно для замены узких кружковых связей широкой партийной связью...". Там же, с. 380-381. А связь эта "не может держаться на "приятельстве" или на безотчетном, немотивированном "доверии"< ...>. Ее необходимо базировать именно на формальном, "бюрократически" (с точки зрения распущенного интеллигента) регламентированном уставе, строгое соблюдение которого одно лишь гарантирует нас от кружкового самодурства". Там же. Организация революционеров, - по мысли Ленина, - должна объединять именно "революционеров по профессии". В них же "должно совершенно стираться всякое различие рабочих и интеллигентов, не говоря уже о различии отдельных профессий тех или других". Ленин В. И. Что делать // Ленин В. И. Полное собр. соч. Т. 6. с. 112 В этом пункте позиция Ленина существенно отличается от эсеровской, что имеет прямое отношение к ленинскому пониманию места террора в революционной борьбе. Никаких интеллигентов с бомбой в руках Ленин не приемлет уже потому, что относится с большим подозрением к интеллигенции как "особому слою современных капиталистических обществ". Ленин В. И. Шаг вперед, два шага назад // В. И. Ленин. Полное собр. соч. Т. 8. с. 254. В его глазах интеллигенты характеризуются "индивидуализмом и неспособностью к дисциплине и организации", "дряблостью и неустойчивостью", "анархизмом" и одновременно "жирондистской робостью". Там же, с. 371. Одним словом, интеллигенция тем отличается от пролетариата, что она в целом "мелкобуржуазна", что ее "тянет к буржуазии", к буржуазному либерализму. А для вождя российских большевиков "быть либералом и становиться решительно на сторону социал-демократии, - одно исключает другое". Там же, с. 316.

Ленин - заметим - совершенно сознательно желает ввести рационально-бюрократический дух капиталистической фабрики в социал-демократическую организацию. Почему? - Потому что он убежден, что "у пролетариата нет иного оружия в борьбе за власть, кроме организации". Там же, с. 403. А начатки такой организации он видит, с одной стороны, в современном ему капиталистическом способе производства, а с другой - в якобинском (антилиберальном) типе революционной партии. Конечно, речь не идет у Ленина о "механическом перенесении" фабричной организации на пролетарскую партию и рабочее движение в целом. Ленин различает между "эксплуататорской стороной фабрики (дисциплина, основанная на страхе голодной смерти) и ее организующей стороной (дисциплина, основанная на совместном труде, объединенном условиями высокоразвитого технически производства)". Там же, с. 379. Однако в своем стремлении дисциплинировать анархистско-интеллигентский дух он все же выбирает капиталистический образец, и здесь его позиция становится уязвимой для критики со стороны его немецкой коллеги по социалистическому движению, Р. Люксембург.

В работе "Шаг вперед, два шага назад" Ленин высказывает один весьма провокативный тезис: "Якобинец, неразрывно связанный с организацией пролетариата, сознавшего свои классовые цели, это и есть революционный социал-демократ". Там же, с. 370. В своем критическом отзыве на эту ленинскую работу Р. Люксембург выдвигает антитезис: социал-демократия - это не "якобинцы", связанные с организацией пролетариата, осознавшего свои классовые интересы, но "социал-демократия и есть подлинное движение рабочего класса". Люксембург Р. Организационные вопросы русской социал-демократии. Минск, 1932. с. 12. Социал-демократию Р. Люксембург понимает как тип организации, основанный на "непосредственной самодеятельности масс" в отличие от якобинско-бланкистского типа организации. Ленин, - по мнению Р. Люксембург, - грешит механическим перенесением организационных принципов бланкистского движения заговорщических кружков на социал-демократическое движение рабочих масс. И самый главный недостаток ленинской концепции Р. Люксембург усматривает в дефиците принципиального нового понимания организации. Она резонно замечает: "Отличия социал-демократии от бланкизма исчерпываются для Ленина организованностью и классовым сознанием пролетариата в противоположность заговору небольшого меньшинства. Он забывает, что отсюда вытекает полная переоценка организационных понятий, совершенно новое понимание взаимоотношений между организацией и борьбой". Там же, с. 10.

В самом деле, изменяются ли качественно организационные принципы бланкизма (якобинства), если они ставятся в связь с фабричной организацией пролетарского класса? От того, что организационные методы "Народной воли", даже при отказе от террора в программе, расширяются до организационных принципов массовой рабочей партии, - от этого ведь организационный тип партии еще не перестает быть сектантским и бланкистским. "Перехода количества в качество" здесь не происходит. Именно это и желает внушить Р. Люксембург своим русским коллегам-социалистам. Нужно ли вообще строить организацию антикапиталистической борьбы по военно-промышленной модели, развиваемой капитализмом? Должна ли революционная модель организации быть альтернативной или структурно аналогичной по отношению к моделям буржуазного общества? Для Ленина она должна быть аналогичной, иначе она не будет эффективной. И Ленин, безусловно, прав, если видеть перед собой только одну главную цель - захват власти. А если думать на более далекую перспективу? Работает ли такая логика с точки зрения конечной цели революционного движения, т. е. с позиции альтернативного капитализму общества? И не следует ли признать, что подлинная революционность начинается не с обещания, а с воплощения этой альтернативы уже в самом типе революционной организации? - Вот суть тех вопросов, которые поднимает Р. Люксембург в полемике с работой Ленина. В самой ленинской дилемме - революционные социал-демократы как "якобинцы" или буржуазные либералы-интеллигенты как "жирондисты" - Р. Люксембург увидела не стилистический "курьез" молодого русского социалиста, а весьма консервативную трактовку "организационного вопроса".

Дисциплина, которую Ленин имеет в виду, - пишет Р. Люксембург, - "внушается пролетариату не одной только фабрикой, но и казармой, и современным бюрократизмом - словом, всем механизмом централизованного буржуазного государства". Там же, с. 13. Однако этим аргументом немецкая социалистка мало смущает своего российского оппонента. Ленин был не склонен опасаться бюрократизма современного, чисто капиталистического, потому что перед ним была имперская российская бюрократия. Эту бюрократию он, правда, тоже считал "и по источнику своего происхождения, и по назначению и характеру деятельности глубоко буржуазной", однако вместе с тем противопоставлял ее капиталу как "чисто демократическому по своей природе учреждению". Ленин В. И. Что такое "друзья народа" и как они воюют против социал-демократов // В. И. Ленин. Полное собр. соч. Т. 1. с. 301 С этим последним тезисом Р. Люксембург вряд ли бы согласилась. Для нее Ленин, страстно отстаивающий принцип "беспощадного централизма" в социал-демократическом партстроительстве, мыслит не социалистически, а гипербуржуазно, ибо у него отсутствует тип организации, альтернативный не только казарме, но и капиталу. У Ленина, напротив, речь идет о том, чтобы разрушить существующий государственный и экономический строй, направляя против него им же самим выкованное оружие: организованный, централизованный, вышколенный на капиталистической фабрике, а потом еще и распропагандированный "партией профессиональных революционеров" пролетариат. Но как из такого типа организации должно возникнуть потом "свободное общество свободных людей" - непонятно. Это кажется парадоксом, если исходить из революционной позиции, предполагающей альтернативу существующему обществу.

Впрочем, это не единственный парадокс ленинской позиции. Достаточно вспомнить, к примеру, не менее парадоксальное понимание Лениным социалистического строительства, при котором большевики не должны жалеть диктаторских приемов для того, чтобы ускорить перенимание "западничества" и "государственного капитализма немцев" "варварской Русью", причем "не останавливаясь перед варварскими средствами борьбы против варварства". Ленин. В. И О продовольственном налоге // В. И. Ленин. Полное собр. соч. Т. 43. с. 211. Здесь становится более понятным, почему Ленин называет себя "якобинцем", и почему он вообще одевает участников русской революционной сцены в эти исторические костюмы Французской (буржуазной) революции. Здесь подсознательно обнаруживается радикальное западничество Ленина: его стремление одним рывком протащить Россию по пути ускоренной государственно-капиталистической модернизации прямиком в социализм. Главным врагом Ленина был при этом не столько российский капитализм, сколько российское "варварство". Однако не будем забывать, что и это своеобразное западничество, и милитаристское понимание революционной борьбы как войны, - все это вряд ли было случайным в конкретных условиях тогдашнего российского общества, где "верхи" с трудом понимали "низы" (даже если хотели), и где "бомбовый экспрессионизм" зачастую оставался единственным способом их "эффективной" коммуникации.

В отличие от Ленина, Розу Люксембург волновал новый тип революционной организации, "новое понимание взаимоотношений между организацией и борьбой". Что подразумевала под этим немецкая социалистка? Прежде всего, отказ от дисциплины, "внушаемой пролетариату капиталистическим государством". Социал-демократическая организация не создается, по Р. Люксембург, "простой передачей указки из рук буржуазии в руки социал-демократического ЦК". Напротив, рабочий класс должен вначале "сломать и вырвать с корнем этот дух рабской дисциплины" и "воспитать себя для новой дисциплины - свободной самодисциплины социал-демократии". Люксембург Р. Организационные вопросы русской социал-демократии. Минск, 1932. с. 14. Такой тип организации подразумевает, стало быть, новый способ взаимоотношения верхов и низов, центра и периферии социалистической партии. Ее тактика уже не может создаваться одним ЦК и спускаться вниз как приказ или директива, которую партийные низы должны безропотно, по-солдатски, принимать к сведению и выполнять; нет, она должна вырабатываться всей партией, всем движением. Для этого, - по мысли Р. Люксембург, - отдельным партийным организациям необходима известная автономия - "та свобода действий, которая только и дает возможность развернуть революционную инициативу". При этом Р. Люксембург не отрицает централизма как такового и в отношении социал-демократического движения. Но для нее он может быть только "самоцентрализмом руководящего слоя пролетариата, господством его большинства внутри его собственной партийной организации". Там же, с. 12-13.

И здесь Роза Люксембург усматривает свое принципиальное отличие от большевистского типа организации. Отстаиваемый Лениным ультрацентрализм, - пишет она, - проникнут "не положительным творческим, но бесплодным будоническим духом. Ход его мысли приурочен, главным образом, к контролю над партийной деятельностью, а не к ее оплодотворению". Там же, с. 17-18. Одну из причин этой ленинской установки Р. Люксембург усматривает в отсутствии у российского пролетариата многолетнего опыта легальной (а не военно-подпольной) политической борьбы в условиях гражданско-политических свобод. Как следствие, - немецкая социалистка, - в России нет "значительного, уже воспитанного в политической борьбе слоя пролетариата, а также возможности проявления его самодеятельности путем прямого влияния на дела". Там же, с. 13.

Критику Р. Люксембург, опубликованную в авторитетном социалистическом журнале "Die neue Zeit", Ленин воспринял серьезно, даже написал ответ, но редактор журнала К. Каутский отказался публиковать ленинскую рукопись, вежливо вернув ее автору. А между тем ответ Ленина весьма любопытен, потому что он показывает, как столь идейно-политически близкие фигуры, как Ленин и Р. Люксембург, культурно-политически говорили на несколько разных языках. Ленин не согласился с мнением Р. Люксембург, будто в его книге выразилась тенденция "не считающегося ни с чем централизма". В ответ он заявляет, что защищает не "одну организационную систему против другой", но "элементарные положения любой системы любой мыслимой партийной организации". Ленин В. И. Шаг вперед, два шага назад. Ответ Н. Ленина Розе Люксембург // Ленин. ПСС. Т. 9. с. 39. Чуть позже Ленин выскажется предельно ясно по этому вопросу в книге "Что делать?": "Видеть в боевой революционной организации что-либо специфически народовольческое нелепо и исторически, и логически, ибо всякое революционное направление, если оно только действительно думает о серьезной борьбе, не может обойтись без такой организации". Ленин В. И. Что делать? // Ленин В. И. Полное собр. соч. Т. 6., С. 135

В свою очередь, Ленин не раз упрекал Р. Люксембург за отсутствие у нее четкого концептуального различия между оппортунистическим и революционным направлением тогдашней социал-демократии. Ленин В. И. О брошюре Юниуса // В. И. Ленин. Полное собр. соч., Т. 30. С. 4. Впрочем, позднее Р. Люксембург существенно реабилитировалась в глазах большевиков за эту "ошибку", когда в своих тюремных заметках о русской революции не только проводила указанное различие, но даже использовала при этом терминологию Французской революции. Теперь немецкая социалистка была вполне солидарна с большевиками в их оценках "Каутского и его русских единомышленников", которые, - по мысли Р. Люксембург, - остались в плену либерально-поверхностного понимания происходящих в Европе революционных событий. Они не понимают, - писала Р. Люксембург, - что русская революция воспроизводит ситуацию революционной Франции, когда "без переворота 'крайних' якобинцев под обломками революции были бы похоронены даже первые робкие и половинчатые завоевания жирондистской фазы", когда "истинной альтернативой якобинской диктатуре, созданной железным ходом исторического развития в 1793 году, была не 'Умеренная' демократия, а реставрация Бурбонов". Люксембург Р. Рукопись о русской революции // Р. Люксембург. О социализме и русской революции. М.: Политиздат. 1991. С. 313. Р. Люксембург усматривает "парламентский кретинизм" в желании Каутского и русских меньшевиков даже в момент революции "вначале завоевать большинство", а потом только приступать к революционной программе.

Надо признать, что даже не с коммунистической, а просто реалистической точки зрения радикальная немецкая социалистка была во многом права в своей оценке Каутского. Достаточно только послушать его растерянные рассуждения в брошюре 1918 года "Демократия и диктатура". Каутский находится здесь полностью во власти схем. Создается впечатление, что история для него - это какая-то механическая конструкция, а демократическое устройство - чисто техническое приспособление, которое пролетариат должен в любом случае использовать, но которого недостаточно, чтобы осуществить политическое господство. Для последнего необходимы еще предпосылки, которые Каутский нашел в работах Маркса и Энгельса и, превратив в принцип веры, готов отстаивать в любых исторических обстоятельствах. Для Каутского диктатура пролетариата не может быть установлена, если пролетариат не составляет большинства населения страны и численно не преобладает по отношению к "имущим классам". А если "торжество демократии" не обеспечивает политической победы пролетариата - что тогда делать? (спрашивают Каутского "нетерпеливые" большевики). А тогда, - отвечает им Каутский, - "это доказывает не бесполезность демократии, а незрелость пролетариата". Каутский К. Демократия и диктатура. Харьков, 1918. с. 5. Можно, конечно, было бы подождать, пока пролетариат "дозреет", но тут в незамысловатый исторический расчет социалиста вмешиваются досадные исторические факты. На некоторые из них обратил внимание еще Бернштейн, статьи которого производят впечатление чего-то здравого и свежего по сравнению со схоластикой академичного Каутского. Бернштейн, к примеру, небезосновательно указывал на утопизм самой идеи диктатуры пролетариата. Еще одним "досадным" для догматического марксизма фактом стала мировая война, несшая смерть и нищету миллионам людей, стихийно превращая их в революционеров и коммунистов, причем безотносительно к тому, чистые или нечистые были они пролетарии.

И как теперь быть с демократией, в условиях тотального кризиса, порождаемого войной? Каутский заявляет: "Мы при всех обстоятельствах стремимся подчинить правительство парламенту <...>, даже тогда когда этот последний заключает в себе реакционное большинство, как, например, теперешний германский рейхстаг". Там же, с. 5-8. Звучит красиво, но понятие "реакционности" явно требует здесь уточнения. Если парламент в руках тех, кто - вопреки своей "реакционности" - играет по правилам демократии, - это одно дело. Но если парламент состоит из такой реакционной партии, которая пришла туда через уличный террор и только для того, чтобы угробить парламентскую республику? - Что же, и в этом случае следует смиренно подчинять свое правительство парламенту, т. е. добровольно уходить в отставку и открывать дорогу антидемократическому режиму? Или, может быть, надо прекращать парламентские игры и выходить на улицу под лозунгом "Долой предателей демократии!", "Даешь досрочные выборы" и вообще "Вся власть Советам!"?

Парадоксальным образом, для революционера Каутского революция кажется теоретически очень неприятным феноменом, потому что она вносит путаницу в его теоретические расклады. В самом деле, с одной стороны, революция резко приближает возможность установления "социалистических режимов" (ибо буржуазные партии в условиях кризиса, порождаемого войной, оказываются вне поддержки и даже вне закона). С другой стороны, "в революционные времена всякая политическая борьба есть борьба одного меньшинства против другого. Лишь мало-помалу выясняется, за каким из борющихся меньшинств стоит народная масса". Но если это - факт, как тогда быть с возможностью диктатуры пролетариата, которая "может оказаться плодотворной лишь как господство большинства народа над меньшинством" Там же, с. 8-9.? Эта позиция очень похожа на логический абсурд, в чем Р. Люксембург не раз упрекала своих "оппортунистических" коллег по немецкой социал-демократии. Получается, что надо подождать с установлением диктатуры пролетариата, пока не выяснится, представляет ли пришедшее к власти меньшинство интересы "народной массы". Но тут и сам Каутский признает, что "среди этой последней преобладание часто получают элементы, движимые скорее настроением, чем ясным сознанием, - элементы, которые в периоды революций являются менее устойчивыми, чем когда бы то ни было. Поэтому в тех случаях, когда какая-либо партия прибегает к насильственным мерам, не всегда легко решить, насилуется ли этими мерами большинство населения, или, наоборот, дается отпор насилию меньшинства, которое, вопреки большинству, хочет осуществить или удержать свое господство". Там же, с. 9-10. Выходит, что и насилие со стороны диктатуры пролетариата (если допустить, что она установилась мирным путем) нельзя применять до тех пор, пока для самой этой диктатуры не станет понятным, представляет ли она "господство большинства над меньшинством", или же, напротив, партия, атакующая ее "насильственными мерами", выражает мимолетное настроение народного большинства?

А если это мимолетное настроение является "реакционным", т. е. совершенно антидемократическим? Такой скандальный случай Каутский, впрочем, принимает в расчет и призывает социалистическую партию отдать себя в жертву демократии, причем в жертву, как показал позднейший опыт европейского фашизма, совершенно бессмысленную. "Если же революционное правительство склонится перед волей демократии даже и тогда, когда она высказывается против него; если оно провозгласит сохранение демократического режима высшим законом, тогда оно, при известных обстоятельствах, при реакционном настроении народных масс, может быть вынуждено временно уступить место реакции, - но эта последняя увидит перед собой непоколебимый демократический базис, к которому ей придется приспособляться, и который дает революционерам возможность самым действительным способом продолжать свою борьбу за овладение народной душой и, таким образом, прокладывать путь к новому подъему революции". Там же, с. 11.

С одной стороны, живи Каутский сегодня, он мог бы сказать: а ведь прав я был в этой защите демократии - именно неуважение большевиков к тому, что они высокомерно называли "формальностями буржуазной демократии", привело их самих и руководимую им страну к политическому и моральному самоубийству. Но с другой стороны, какая чудовищная наивность сквозит в этих словах либерального социалиста! Здесь стоит обратить внимание на слово "реакционный". У Каутского "реакционность" есть лишь оппозиция пролетарской "революционности", но не демократического правопорядка как такового. Но разве нельзя было Каутскому представить себе (а история уже к тому времени давала немало примеров такого рода), что "реакционность большинства" может заключаться и во враждебности к "демократии вообще", даже к буржуазному ее "наполнению"? И стоит ли тогда, будучи безусловным демократом, уважать такую волю такого большинства и повторять как заклинание среди социальной катастрофы: "стремление к диктатуре пролетариата ни в коем случае не предполагает хотя бы и временной отмены демократических прав и свобод"?

На рассуждения Каутского о демократии в революционную эпоху Р. Люксембург отвечает довольно трезвой мыслью: "Истинная же диалектика революций ставит на голову эту парламентскую премудрость кротов - путь лежит не через большинство к революционной тактике, а через революционную тактику к большинству. Лишь партия, умеющая руководить, т. е. вести вперед, завоевывает приверженцев в ходе штурма". Люксембург Р. Рукопись о русской революции // Р. Люксембург. О социализме и русской революции. М.: Политиздат. 1991. С. 313. Кстати, аналогичную оценку этого аспекта русской революции дает позднее венгерский философ-марксист Д. Лукач, мнение которого здесь уместно привести, с учетом его критического (особенно после 1956 года) отношения к советскому марксизму и социализму. В своей работе 1968 года, размышляя (под впечатлением от "пражской весны") о буржуазной и социалистической демократии, Лукач призывает к взвешенной оценке русского большевизма и русской революции 1917 года. Лукач подчеркивает, что конкретная неповторимость ситуаций, в которых принимались тогда решения, задавалась прежде всего первой мировой войной. Большевики в 1917 году не сомневались, что Россия - отсталая страна, что рабочий класс не составляет в ней большинства, так что даже в случае завоевания этого большинства на свою сторону, большевикам еще не хватало бы - с точки зрения догматического марксизма - "предпосылок для социалистической революции". Однако к власти, - отмечает Лукач, - большевики пришли не через террор, а благодаря тому, что ни одной политической партии тогдашней России не хватило смелости или ума поставить во главу угла два основных вопроса, мучивших абсолютное большинство российского населения: вопрос о мире и вопрос о земле. Лукач Д. Демократическая альтернатива сталинизму // Коммунист. 1990. № 13. С. 37. Именно в этом усматривала и Р. Люксембург "мужество, решительность и революционную дальновидность" российских большевиков, называя их историческими наследниками английских 'уравнителей' и французских якобинцев. Люксембург Р. Рукопись о русской революции // Р. Люксембург. О социализме и русской революции. М.: Политиздат. 1991. С. 314.

Мы специально столь подробно остановились, с одной стороны, на похвальных оценках Р. Люксембург в адрес российских большевиков, а с другой, - на критикуемых ею воззрениях Каутского, чтобы оттенить принципиальность люксембургианской критики Ленина и Троцкого после октября 1917 года.

Р. Люксембург, К. Каутский и В. Ленин: пролетарские якобинцы или социалистические демократы - Социализм и терроризм

Похожие статьи