Мистериальная символика карнавала - Карнавализация в художественном мире Достоевского

"Серьезно-смеховые" жанры переосмысляют компоненты особой архаической мистериальной картины мира, условно названной Бахтиным "карнавалом" - по сравнительно поздним образцам культурного бытования.

Карнавал нужно мыслить в принципиальной корреляции с официальной формой существования человеческого сообщества, с неким "нормальным" бытием человека, по отношению к которому карнавал - изнанка, нарушение нормы, порядка, торжество хаоса и относительности. Здесь нарушена социальная иерархия, она либо полностью утеряна в единой карнавальной толпе, либо показана в ее относительности и обратимости (например, в сюжете увенчания и развенчания карнавального короля). То, что в нормальной жизни разделено, здесь перемешано в некое потерявшее определенность единство. Мышкин, Фердыщенко, Епанчин, Тоцкий, Рогожин и его компания не могли бы встретиться в нормальной жизни, но они сошлись в гостиной Настасьи Филипповны с ее маргинальным жизненным положением.

Относительность, бесформенность, хаотичность карнавала связана с тем, что предметом отображения здесь является становление. Мир видится не как нечто завершенное, определенное, оформленное (что есть суть "нормальной" жизни и предмет изображения в классической, в широком смысле, эстетике). Реальность застигнута именно в момент перехода, роста, движения, рождения, карнавальное действо было приурочено к таким моментам: смена года, солнцестояние, празднование рождения или смерти-воскрешения бога - старые мир, год, бог, солнце уже умерли, новые еще не родились.

В заключительной части "Подростка" Достоевский связывает особенности своего художественного языка, в частности дисгармоничность, хаотичность, неясность, именно с тем, что он живописует современность в ее неопределенном, переходном, кризисном состоянии.

Язык карнавала - гротеск. Иначе говоря, перед нами эстетика нарушения пропорций, искривления, нарушения границ между телами и предметами, перетекания одного в другое, невозможных совмещений и сочетаний - именно так осваивается мир относительности, неопределенности, становления и перехода. Самая яркая реализация гротеска - в совмещении несовместимого. Характерные примеры из Достоевского, которые приводит Бахтин: проститутка-праведница, убийца - правдоискатель, идиот-мудрец.

Особое положение сакрального (возможность его профанации) здесь предстает не в осовремененном варианте сюжета испытания (как в мениппейном переосмыслении карнавального мира), а в изначальном мистериальном смысле. По логике мифологического круга путь к возвышению высокого лежит через унижение; воскрешение, новое рождение возможно только через смерть, преисподнюю. Поэтому карнавальная профанация амбивалентна, в движении развенчания одновременно содержится и увенчание, сакрализация; так возвышенное заново обретает жизненную силу.

И в этой же связи карнавальный мир - изнаночный, это мир преисподней, где зерно, умирая, прорастает, где смерть оборачивается новым рождением.

Современная (пореформенная) Россия у Достоевского предстает в контексте этого языка: это мир неоформленности, совмещения несовместимого, мир изнаночный (Алеша и Иван Карамазовы будут говорить о Боге не в монастыре, а в кабаке), обновление здесь возможно через кризис, фазу смерти. Амбивалентное унижение сакрального у Достоевского представлено по преимуществу в более позднем мениппейном переосмыслении (как испытание), но можно обнаружить и элементы изначальной мистериальной модели (например, в евангельском эпиграфе к "Братьям Карамазовым" и истории смерти Зосимы).

Проблема карнавальной традиции в мире Достоевского смыкается с вопросом о месте примет бульварного романа, авантюрных элементов в сюжете произведений Достоевского. Действительно, в мире великого романиста мы находим составляющие, непредставимые у других классиков высокого реализма: сюжет преступления и история его расследования, фигура следователя, детективная интрига (кто настоящий убийца), неожиданное получение наследства, переходы из "нищих" в "принцы", тайные документы, от которых зависят судьбы героев, злодеи, плетущие интриги на скрытой изнанке происходящих событий, аристократы, инкогнито посещающие мир дна, и т. д. Как показал М. М. Бахтин, между миром Достоевского и авантюрным романом действительно есть существенное родство, которое связано с особым видением человека.

В мире Достоевского - это противопоставляет его остальному "высокому" реализму и, напротив, сближает с авантюрной поэтикой - у человека отсутствует социальная, биографическая и психологическая закрепленность. Эти параметры перестают определять героя, задавать горизонты его жизненного (и, соответственно, сюжетного) движения. Если у Тургенева и Толстого характеристики героя определяют возможные составляющие его жизни (скажем, у дворянина будет дворянские детство, кругозор знаний и интересов, семья, достижения, смерть), то в авантюрном романе с героем может произойти абсолютно все, потому что характеристики стали условностью, одеждой, которую можно сменить, превращаясь, например, из нищего в принца без смены сути. Социально-психологическое в произведениях Достоевского играет важную роль, но не определяет и не исчерпывает героя.

И когда психологическая и социально-историческая определенность перестает быть решающей, остается человек вообще, вечный человек, с которым может случиться что угодно, что могло происходить с людьми в любые времена, в любой социальной группе. И в этой точке, как показывает Бахтин, можно видеть различие мира произведений Достоевского и авантюрного романа. Авантюрный герой - вечный телесный человек: он борется, догоняет или убегает, прячется; эти проявления человека вечны, они возможны во все времена и в любой социальной группе. Герой Достоевского - вечный духовный человек, его бытие посвящено вопросам о существовании Бога, смерти и бессмертии, добре и зле, грехе и спасении.

Похожие статьи




Мистериальная символика карнавала - Карнавализация в художественном мире Достоевского

Предыдущая | Следующая