Личность - Законотворческая деятельность российских либералов в Государственной думе (1906-1917 гг.)

Проблема личности в трудах отечественных либералов приобретала особое значение уже в силу признаваемого практически всеми особого статуса индивида в России на протяжении большей части ее истории, характеризуемого отсутствием сколь-нибудь гарантированных прав и свобод. Реформы 60-х годов XIX в. положили начало не только теоретическим изысканиям в данной сфере, но и обращению к обществу как к источнику политического влияния на историческую власть. Немаловажным представлялось изучение взаимодействий в системе отношений личность - государство, которые, как отмечалось выше, предлагались в качестве критериальных при определении правомерности действий государства. Симптоматично, если в западноевропейской традиции, с истоком еще в эпоху буржуазных революций, как неотъемлемый элемент данной системы, рассматривалось право индивида на восстание, то отечественный либерализм уже не вводит этот элемент в конструируемую систему общественных отношений. Опыт революций Запада в сочетании с обостренным пониманием особенностей "русского бунта - решительного, бессмысленного и беспощадного", оцененный на базе пакета общелиберальных ценностей, привел к отдаче приоритета мирному пути развития.

Если говорить о первых шагах в этом направлении, то у Чичерина личность лежит в основе либерализма как научно-политического учения и особого рода мировоззрения. По его мнению, исходить следует из представления о человеке как о существе свободном, которое в таком качестве вступает в общество и остается свободным даже тогда, когда ограничивает свою волю волей других, подчиняясь гражданским обязанностям и повинуясь распоряжениям власти. Этот кажущийся парадокс разрешается по Чичерину тем обстоятельством, что человек в любых условиях сохраняет человеческое достоинство и прирожденное право на беспрепятственное развития своего разума.

"Свобода совести, свобода мысли - вот присущий человеку божественный огонь, - пишет Чичерин, - вот источник всякой духовной силы, всякого жизненного движения, всякого разумного устройства, вот что дает человеку значение бесконечное. Все достоинство человека основано на свободе; на ней зиждутся права человеческой личности". Он же усматривает неразрывную связь прав и обязанностей. "Человек потому только имеет права, - отмечает ученый, - что он несет на себе обязанности, и наоборот, от него можно требовать исполнения обязанностей единственно потому, что он имеет права". Личная свобода человека, по мнению Чичерина, неразрывна со свободою других и может успешно существовать в условиях действия гражданских законов, что предопределяет необходимость повиноваться власти, охраняющей данные законы. "Власть и свобода точно так же нераздельны, как нераздельны свобода и нравственный закон, - пишет Б. Н. Чичерин, - а если так, то всякий гражданин, не преклоняясь безусловно перед властью, какова бы она ни была, во имя собственной свободы обязан уважать существо самой власти".

Б. Н. Чичерин полагал, что "начало равенства, последовательно проведенное, устраняет начало способности. Все граждане, за исключением женщин и детей, получают совершенно одинаковое участие в верховной власти. А так как высшее развитие всегда составляет достояние меньшинства, дела же решаются большинством, то здесь верховная власть вручается наименее способной части общества". Подчинение же просвещенного меньшинства невежественной массе "состоит в коренном противоречии как с требованиями государства, так и с высшими задачами человечества, которые осуществляются в государственном порядке".

Однако в системе его взглядов права личности еще не выступают в качестве самостоятельного института, неотъемлемых и неотчуждаемых прав, встроенных в систему отношений государство - личность и образующих систему правоотношений, присущих правовому государству в его либеральной трактовке.

Обращаясь к сравнительному анализу становления основных либеральных правовых институтов в России и Западной Европе, К. Д. Кавелин справедливо указывает на как параллельность в их развитии, так и отставание России. "Исчерпавши все свои исключительно национальные элементы, - подчеркивает он, - мы вышли в жизнь общечеловеческую, оставаясь тем же, чем были и прежде - русскими славянами. У нас не было начала личности: древняя русская жизнь его создала; с XVIII века оно стало действовать и развиваться". Он так же делает вывод о такой общей тенденции их развития, как антропоцентричность: "И у ней и у нас речь шла тогда о человеке, - пишет ученый, - Европа боролась и борется с резко, угловато развившимися историческими определениями человека; мы боролись и боремся с отсутствием в гражданском быту всякой мысли о человеке". "В основание европейской общественности легла сильно развитая личность, - отмечает К. Д. Кавелин, - личная независимость, личная свобода, возможно нестесненная, всегда была исходной точкой и идеалом в Европе, весь ее гражданский и политический быт, сверху донизу, был построен на договорах, на системе взаимного уравновешивания прав".

В России же речь шла, как отмечалось выше, о начале процесса юридического закрепления прав личности на общем фоне подавления индивидуального развития не только государственным механизмом, но и социальной средой. Не видя вокруг себя сколь-нибудь массового широкого стремления к самоусовершенствованию, К. Д. Кавелин делает вывод, к которому задолго до него и не раз впоследствии будут приходить ученые, задавшиеся целью найти способы и пути преобразования общества. Он начинает полагаться на нравственное усовершенствование личности, которое в перспективе приведет и к изменению социальной действительности. "Только когда у нас разовьется индивидуальное начало, - пишет он, - когда народится и на Руси нравственная личность, может измениться и наша печальная ежедневная действительность".

Практическое значение изменения правового статуса личности для реальной политики состояло, как отмечает Кавелин, в расширении институтов представительства, их превращению в основную форму участия различных слоев общества в управлении государством. Кавелин не абсолютизирует такую форму, как "выборное государственное представительство", давая достаточно развернутую типологию средств и форм организации общественной жизни, с помощью которых общество так или иначе оказывает влияние на процесс принятия решений центральной государственной властью. Он обращает внимание современников на то, что сам процесс введения выборного представительства может сопровождаться такими социальными потрясениями, которые минимизируют весь возможный положительный эффект. Однако представительство является не прихотью отдельных лиц, а "вытекает из общих условий развития органической жизни", "заменяя и исключая у одних народов существующую государственную организацию, у других только дополняя ее новыми элементами". Подводя итог своим рассуждениям о сходстве исторических судеб основных государственных и правовых институтов России и Западной Европы, проецируя теоретические выводы на современную ему политическую ситуацию, он делает вывод о том, что "потребность в выборном государственном представительстве зарождается ... в физиологических условиях государственной жизни". "Рост и развитие каждого государства, особенно обширного, - пишет он, - необходимо вызывают на очередь вопрос о представительстве", которое "...служит признаком мощи и здоровья государственного тела".

Оценивая роль своих предшественников в теоретической разработке проблемы законодательного закрепления прав и свобод личности, Б. А. Кистяковский отмечал, что для К. Д. Кавелина "как бы не существует бесспорная, с нашей точки зрения истина, что свобода и неприкосновенность личности осуществимы только в конституционном государстве".

Таким образом, в оценке места и роли личности в либеральных проектах преобразования российского общества, представленных в творчестве Б. Н. Чичерина и К. Д. Кавелина, представляется возможным отметить как общие, так и отличительные черты. Общим для них тезисом было определение личности одним из критериев общественного развития в сочетании с трактовкой государства как главного организатора общественной жизни и как бесперебойно работающего механизма, работа которого должна была быть усовершенствована за счет привлечения к его работе новых сил. Вместе с тем их трактовке личности свойственны определенные ограничения, связанные с общей оценкой неразвитости российских форм общественной жизни.

В отличие от своих предшественников, российский либерализм рубежа XIX-XX вв. видел в правах человека, их законодательном закреплении не просто выполнение некоего морально-этического обязательства власти или интеллигенции перед народом, а необходимый конструктивный элемент правового государства, альтернативы которому в современной им цивилизации они не видели. В работах таких теоретиков российского либерализма как Б. А. Кистяковский, М. М. Ковалевский, мы видим детально разработанную концепцию реализации института прав человека и в философском, и в конкретно-правовом аспекте.

Понимая права человека как необходимый институт правового государства, ограничивающие всевластие государства как способа организации общественной жизни, Б. А. Кистяковский отмечает, что "неотъемлемые права человеческой личности не создаются государством, напротив, они по самому существу своему непосредственно присвоены личности". Давая примерную структурную схему прав человека, Б. А. Кистяковский начинает со свободы совести, которую он считает безусловно свободной от какого бы то ни было вмешательства государства, выводя из нее свободу слова и свободу общения (свобода союзов) и указывая вместе с тем, что любые права "оказались бы иллюзией, если бы в правовом государстве не была установлена неприкосновенность личности".

Подобно своим предшественникам, сознавая неразвитость присущих российскому обществу форм политического самовыражения, либеральная юриспруденция начала ХХ в. не питала иллюзий относительно его мгновенного и массового обращения к общедемократическим идеалам. Однако в отличие от либералов середины XIX в. не считали необходимым ограничивать доступ всего населения к участию в государственном управлении, как это предполагалось в концепциях Б. Н. Чичерина и К. Д. Кавелина. Универсальным средством минимизации возможных отрицательных последствий приобщения к активным формам политической жизни масс населения считалось совершенное законодательство, регламентирующее права и свободы, исключающие возможность их взаимного столкновения.

Но либеральной мысли этого периода приходилось бороться не только с определенной ограниченностью места и роли института прав человека в теоретическом наследии своих предшественников. В связи с распространением в России социалистических учений и прежде всего марксизма отечественный либерализм столкнулся с оппонентами, которые в качестве критерия прогрессивности общественного развития ставили не интересы отдельной личности, а принцип полезности того или иного общедемократического института интересам революционного преобразования общества. Столкнувшись с данной разновидностью правового нигилизма, российский либерализм прилагал усилия, чтобы доказать своим оппонентам, что провозглашаемое ими в качестве идеала социалистическое государство есть по сути усовершенствованная модификация государства правового. Но как показала последующая история, они не были услышаны и здесь, что привело к предсказанному ими господству силы и захватного права вместо господства принципов права.

Разрабатывая собственное понимание института прав человека как необходимого элемента будущего общественного устройства страны, отечественная юридическая мысль внимательно изучила современные ей западные теории. Соглашаясь или отвергая их отдельные положения, российские юристы сумели взять на вооружение то, что, по их мнению, не только соответствовало общему направлению развития демократических институтов, но и отвечало реалиям российской действительности.

Российский либерализм в массе своей отказался от получившей распространение в немецкой юриспруденции концепции природы личных прав, в основе которой лежало признание неограниченности суверенитета государства (Г. Еллинек считал, что публичные и политические права являются такими же субъективными правами, как и частные гражданские права) и, соответственно, отрицалось существование у граждан иных прав, кроме созданных государством). Логический вывод, делавшийся ее сторонниками, состоял в том, что конституция и провозглашаемые ею индивидуальные права являются добровольным самоограничением государства, а, соответственно, конституция для государства обязательной не являлась, и обеспечение прав личности отдавалось на усмотрение государства. Следующим шагом был возврат к государству, тотально регламентирующему права своих членов и постоянно следящих за их исполнением, т. е. полицейскому государству. Круг замкнулся. Практически ни один из пунктов данной логической цепи не соответствовал выстроенной отечественной либеральной теорией концепции преобразования страны.

Не всех отечественных мыслителей устраивала и концепция естественного происхождения прав человека, традиционно противопоставляемой теории дарования прав человека государством. Основным ее недостатком признавалась априорность и недоказуемость постулируемого ею некоего исходного, естественного состояния, в котором человек пребывал до появления государства.

Ища третий путь, М. М. Ковалевский предлагал отказаться от крайностей двух основных теорий и признать, что "право и государство вытекают из одного источника, преследуют одну задачу, отвечают одной и той же потребности - человеческой солидарности". Обращаясь к материалам исторической школы права, Ковалевский справедливо замечает, что догосударственные формы организации общества дают еще меньше оснований говорить о полноправии индивида, чем дает, к примеру, полицейское государство. Отсюда, по его мнению, проистекает и общецивилизационная тенденция к постоянному расширению прав человека за счет аналогичного сокращения сферы действия государства.

В основе классификации прав личности было положено отношение личности к государству, т. к. считалось, что все субъективные публичные и политические права заключались или 1) в свободе личности от государства, или 2) в праве личности на положительные услуги со стороны государства, или 3) в праве личности на участие в организации государства, т. е. в праве влиять на направление государственной деятельности.

Первая категория субъективных публичных прав сводилась к "праву на невмешательство государства в жизнь и деятельность отдельных лиц. Приоритет среди этих прав занимает неприкосновенность личности, жилища и писем с вмешательством не иначе, как по постановлению суда, а также полная свобода передвижения, не стесняемая никакими полицейскими правилами, т. е. отмена паспортной системы и свобода занятий. Сюда же относится свобода совести, т. е. право исповедовать любые научные, политические и религиозные убеждения, право изменять их -- право верить и не верить и переходить из одной религии в другую. Наконец, сюда же относится и право высказывать свои мнения и взгляды, т. е. свобода слова и право свободно печатать и распространять их, иначе свобода печати. К правам личности относятся и те свободы, которые необходимы для нормального общения лиц между собой: отсюда вытекает свобода собраний и временных соглашений -- стачек, а также свобода постоянных организаций и союзов".

Вторую категорию субъективных публичных прав составляли права личности на "положительные услуги со стороны государства". В отличие от Г. Еллинека, относившего сюда право личности на правовую защиту со стороны государства, российские теоретики были ближе к современной трактовке прав человека, понимая под той категорией, говоря современным языком, "второе поколение прав человека", включая сюда социально-экономические права (право на труд, на обеспечение в старости или на случай болезни и неспособности к труду там, где обязанность обеспечивать лежит на государстве, а не на каких-нибудь специальных организациях, право на образование). Предвосхищая будущее теоретическое развитие этой отрасли права, российская юридическая мысль разрабатывала комплексное понятие "права на достойное человеческое существование".

Современная юридическая наука не выделяет то, что в начале ХХ в. понималось под третьей категорией прав, которую составляли права личности на участие в управлении государством, среди которых пальма первенства отдавалась избирательному праву. Помимо этого к данной категории относили право на занятие должностей и выполнение ряда функций госуправления (например, судейской в суде присяжных) и право петиций.

Подобно другим исследователям, предложил свое ранжирование прав человека и М. М. Ковалевский, исходивший в данном случае из истории их закрепления в современном законодательстве, одновременно обозначая их роль в системе отношений государство-личность. Начинает он с права на свободу совести, подобно своим коллегам, и квалифицирует ее, как сферу безусловно свободную от государственного вмешательства во внутренней области, и как сферу участия государства в внешнем обеспечении свободы (публичность культа, свобода церковной организации и т. д.). Далее автор выстраивает права, непосредственно связанные со свободой совести, к которым относятся свобода слова, собраний, петиций, печати. Вся совокупность прав, как и у его коллег, обеспечивается возможностью их судебной защиты. Подобно Б. А. Кистяковскому, в соответствующих трудах Ковалевского мы находим понимание личности, наделенной правами, имеющей возможность защищать их в суде как необходимый элемент правового государства. "Гарантией признания так называемых личных прав, - пишет он, - является возможность призыва в суд всякого, кто бы он ни был, причиняющего вред и убытки своими действиями, не согласными с законом". М. М. Ковалевский, подобно П. И. Новогородцеву, Ф. Ф. Кокошкину, Б. А. Кистяковскому, В. М. Гессену, С. А. Котляревскому, принадлежал к сторонникам правового государства, хотя и пришел к нему в теории с несколько иного направления, чем его коллеги, занимавшиеся по преимуществу вопросами права. Но подобно тому, как и в вопросе о природе государства в российской либеральной теории, когда речь зашла о ее практическом применении, к весьма сходным выводам пришли представители самых разных школ и направлений. Так, и в трактовке прав человека отечественными либералами мы видим в основном общее, чем различное. В еще большей мере это проявится в парламентский период деятельности отечественного либерализма, в законотворческой работе, рассмотрению результатов которой посвящены последующие главы настоящей работы.

Подобно западной либеральной традиции, отечественные представители этого направления пережили в принципе ту же эволюцию взглядов, магистральное направление которой заключалось как в расширении круга прав и свобод, признаваемых обществом за индивидом, так и в практической законотворческой деятельности по законодательному закреплению этих прав и свобод. Коренное отличие российских и западных правовых теорий и политических практик заключалось в различных стартовых условиях, в которых либеральные силы переходили к строительству основ гражданского общества и правового государства. Если в Западной Европе и США процесс шел от личности, последовательно приобретавшей права и свободы и ограничивавшей сферу государственного произвола, то в России начала ХХ в. ситуация была иной. Практически даже дворянство, наиболее привилегированный в социальном и политическом отношении класс, не мог считаться носителем необходимой для гражданского общества совокупности личных прав и свобод. Еще в меньшей степени это было присуще иным социальным группам. На подобную ситуацию указывали еще первые российские либеральные теоретики (Б. Н. Чичерин, К. Д. Кавелин), считавшие это одним из главных препятствий для перехода страны к конституционным формам правления. В качестве обеспечения условий для этого процесса они предлагали различные способы политического и гражданского воспитания народа. На следующем этапе в качестве средства правового воспитания общества, подтягивания его к общедемократическим формам общественной жизни выступает законотворчество в области прав и свобод человека, призванное обеспечить развитие в стране гражданского общества и правового государства.

Однако голос российского либерализма не был услышан власть предержащими, и Россия к началу ХХ в. оказалась в условиях цивилизационного отставания от ведущих стран Западной Европы и США, что наглядно продемонстрировали экономический кризис начала века, военное поражение в русско-японской войне и революционные потрясения 1905-1907 гг. В новой исторической ситуации у новой генерации российских либералов не оставалось времени ждать постепенного перехода основной массы населения к общеевропейскому стилю политического мышления, основанному на примате прав и свобод человека. Историческая ситуация, развитие которой они достаточно четко спроецировали в будущее, предопределила разработку ими ряда сценариев догоняющего развития страны, одним из основных элементов которых выступало внедрение в обществе института прав и свобод человека сверху, путем массового и системного реформирования действующего законодательства.

В данном случае либеральной политической мысли, обосновывая данный базовый тезис, пришлось отвечать на весьма не простой с точки зрения классической политической теории либерализма вопрос о целесообразности, а главное - возможности внедрения в общество института прав и свобод человека. Вплоть до настоящего времени живет в политической публицистике метафора, берущая свое начало еще от думской речи П. А. Столыпина, в которой права и свободы человека, равно как и иные институты традиционной демократии, уподобляются нежному цветку, высаживаемому на российскую почву и гибнущему от сильных морозов. Действительно, политическая практика начала и конца ХХ в. дает, казалось бы, массу примеров, подтверждающих самые скептические прогнозы. Однако, говоря о политико-правовых теориях начала ХХ в. (здесь мы не имеем возможности говорить о той разнице в типологии российского либерализма начала и конца прошлого века), то их, на наш взгляд, следует рассматривать в общем контексте предлагаемой либералами модели реформирования страны. В этом случае они уже не выглядят некими маниловскими мечтаниями, а выступают в качестве одного из принципиально важных элементов новой политической системы, внедрение которых в планируемую социально-политическую структуру не только оправданно, но и необходимо. Как писал о задачах российского либерализма использовавший ту же метафору С. А. Котляревский, проблема состояла в том, чтобы "...привить к мощному многовековому стволу русской исторической государственности драгоценные плоды политического и культурного опыта западных стран".

Речь здесь идет прежде всего о том, что в либеральном сценарии преобразования страны институту прав и свобод человека, реализуемому в контексте широкомасштабной правовой реформы, отводилась двоякая роль. С одной стороны, он выступал как необходимый конструктивный элемент правового государства и гражданского общества, реализация которых в России было хотя и отдаленной, но, несомненно, декларируемой целью российских либералов начала ХХ в. С другой стороны, с его помощью предполагалось решить ряд задач на первом этапе преобразования страны.

Речь прежде всего идет о поиске в обществе реального противовеса той асимметрии в распределении властных полномочий, которая неизбежно складывалась на первом этапе предполагаемых либеральных преобразований в пользу исторической формы организации исполнительной власти.

В отечественной историко-правовой науке существует точка зрения, основанная на тезисе о том, что русская либерально-правовая мысль конца XIX - начала XX в. оказалась в достаточной степени поляризована и была представлена, главным образом, двумя направлениями - позитивистским и аксиологическим (естественно-правовым). Думается, что обязательно следует учитывать то обстоятельство, что несмотря на существующие различия в теоретических течениях, ставших в свою очередь неотъемлемой чертой их взаимовлияния, российская либеральная правовая мысль объединялась при переходе к практической законотворческой деятельности, когда из горнила теоретических споров рождались проекты законов, содержавших в целостном виде правовую концепцию либеральной модели реформирования страны.

Нельзя не отметить, что особую значимость успешной реализации данной задачи придавало фактическое отсутствие в России такого необходимого института правового государства и гражданского общества, как институт независимой судебной власти. Весьма симптоматично, что оставаясь в рамках реальной политики, либеральные юристы не предполагали ее немедленное введение в России, ограничиваясь, как правило, указанием на необходимость восстановления в полной мере действия судебных уставов 1864 г., а из проектов Основного закона были изъяты статьи, предполагавшие создание Верховного суда. В подобной ситуации именно расширение прав и свобод личности, их законодательное закрепление должны были стать силой, стимулирующей распространение в обществе нового типа правоотношений, побуждающих личность к реализации номинально признаваемых за ней прав, что также считалось неотъемлемым элементом гражданского общества. Это, в свою очередь, позволяло говорить о возможных путях расширения социальной базы для либеральных политических сил и создания условий для дальнейшей реализации либеральной модели преобразования страны.

Похожие статьи




Личность - Законотворческая деятельность российских либералов в Государственной думе (1906-1917 гг.)

Предыдущая | Следующая