Александр I и Аракчеев - Аракчеев - реформатор-реакционер

После восшествия на престол Павел поручил своему старшему сыну, ставшему уже наследником, ряд ответственных постов: император считал, что Александр должен постепенно и основательно приуготовлять себя к высокой государственной миссии в будущем. Александр становится военным губернатором Петербурга, шефом лейб-гвардии Семеновского полка, инспектором гвардейской дивизии, а позднее и председателем Военной коллегии -- и это при том, что ему не исполнилось еще и 20 лет. Исполнять все эти сложные обязанности, не имея опыта и знаний, было тяжело и утомительно; отец требовал полной отдачи по службе, сам же Александр таким фанатичным рвением не обладал, и здесь Аракчеев в качестве его советника, помощника, а по столичным делам и как непосредственно подчиненное лицо был крайне необходим. Александр почти ежедневно встречался с Аракчеевым, тот готовил для него каждодневный рапорт о состоянии дел в столице, который Александр утром предоставлял отцу [Сахаров А. Н., 1998, С. 24-39]. Одновременно он муштровал гвардейские части, вверенные Александру, готовил их к плац-парадам, до которых так охоч был император. В эти годы, как и прежде в Гатчине, Аракчеев нередко заслонял Александра от Павла I, а наследник порой инстинктивно, а чаще всего с холодным расчетом пользовался услугами Аракчеева, укрывался за его могучей спиной152 [Федоров В. А., 1997, с. 49].

Но уже в это время в отношениях и с Павлом I, и с Александром Павловичем все более выявляется одна характерная черта молодого генерала -- его необычайное честолюбие, стремление получить за свою столь необходимую службу нечто большее для него, чем чины, звания, ордена, деньги, земли, к которым он был весьма равнодушен, -- признание царственных особ. Именно это выделяло его из сонма придворных титулованных особ. Он, мелкопоместный дворянин, добившийся всего собственным трудом, никогда не мог сравниться с ними по части породы, богатства, но благодаря близости к императору, к цесаревичу, благодаря их поддержке и признанию он становился сразу же на десять голов выше их всех. Для него это была самая большая плата, и это прекрасно понимал Павел, а позднее и Александр.

За полтора года до убийства Павла I Аракчеев попадает в опалу якобы за сокрытие неких непорядков в Арсенале. Павел вновь отставляет его со всех постов и отправляет в имение Грузино (подаренное ему императором прежде), где Аракчеев остается вплоть до 1803 г. Существует мнение, что опала Аракчеева в 1799 г. была организована участниками заговора против императора, которые не имели бы шансов на успех в случае, если бы он оставался в столице. Любопытно, что Павел вспомнил об Аракчееве в самый канун переворота, почувствовав близкую измену, и вызвал его в столицу, но военный губернатор Петербурга, один из вдохновителей заговора граф Пален приказал задержать Аракчеева на заставах, и тот не прибыл в назначенный срок.

Через два года уже новый император Александр I вызывает его из Грузина коротким письмом: "Алексей Андреевич! Имея нужду видеться с вами, прошу вас приехать в Петербург" [Богданович П. Н., 1999, С. 240].

Общепризнано, что умный, изворотливый и дальновидный властитель Александр I, опираясь в своей деятельности, с одной стороны, на либерала Сперанского, а с другой -- на реакционера Аракчеева, умело балансировал в тогдашнем обществе, получая поддержку со стороны широких слоев российского общества, и в первую очередь со стороны верхушки дворянства, придворных и армейских кругов, которые не были едины в подходе к решению вопросов внутренней и внешней политики России. Эта точка зрения нашла свое отражение в одной из последних работ, в которой автор, В. А. Федоров, как бы подытоживая все, что было создано на эту тему в советские годы, пишет: "Александр искусно лавировал между сторонниками реформ и приверженцами жесткой линии. Таким образом, в одно и то же время были приближены к императору и возвышены две совершенно различные, но крайне необходимые в данный момент императору личности -- Аракчеев и Сперанский. На первого было возложено военное дело, на второго -- гражданское управление и проведение реформ".

Либеральный курс Александра I ассоциируется здесь с именем Сперанского, реакционный, к которому император обратился в послевоенный период, -- с именем Аракчеева, который был реакционным мечом Александра [Федоров В. А., 1997, с. 49]. Но истоки этой точки зрения восходят еще к дореволюционным оценкам. Они слышатся в работах Н. К. Шильдера; биограф Александра I великий князь Николай Михайлович даже отмечал, что если Сперанский был лицом, которым увлекался Александр и которое на него воздействовало, то Аракчеев был необходимым тормозом против всякого рода увлечений. Думается, что подобные оценки являются отражением тех десятилетиями слагавшихся и до революции и после идеологических стереотипов, которые имеют мало общего с реальной исторической действительностью. Во всяком случае, первые годы деятельности Аракчеева на военном поприще отнюдь не подтверждают подобного вывода.

Александру в армии нужен был человек, который продолжил бы суровые начинания Павла I, и не только в преддверии схватки с Наполеоном, о котором Александр отзывался все более или более резко, но и в силу тяготения самого Александра к "фрунтовым" прелестям. Конечно, Александр противостоял отцу во всем, что касалось давления лично на него и его близких -- жену, друзей, но прав был, видимо, английский историк М. Дженкинс, заметивший черты Александра, которые с годами все более доминировали в его характере, -- отцовскую властность, скрываемую под внешней мягкостью, неприятие критики, болезненное отношение к ущемлению собственной власти, чем так отличался и Павел I, а также чисто отцовское увлечение внешним порядком, четкостью, парадоманией. Сущностные формы абсолютизма, сочетаемые с его внешними, чисто показными формами, пронизывали натуру Александра, воспитанную и на непререкаемом авторитете бабки Екатерины II, и на гатчинских экзерцициях Павла Петровича. И никакие гуманистические влияния Лагарпа и идей французских просветителей, ни личная врожденная деликатность, скромность и непритязательность, ни позднейшие религиозные влияния не смогли переломить в нем стержень системы, на котором держалось все его существо, и здесь Аракчеев был также незаменим. Порядок, воля, дисциплина, слепое повиновение -- именно эти качества привлекали Александра, истинного сына своего отца, к Аракчееву. "В начале царствования, -- пишет М. Дженкинс, -- казалось, что Александр будет настроен против всего образа жизни Павла и его методов управления, но он бессознательно вбирал в себя многие из черт характера своего отца, и это становилось все более и более очевидным по мере того, как продолжалось его правление". "Ключ к карьере Аракчеева лежит в его отношениях с Александром I", -- отмечает М. Дженкинс [Дженкинс М., 2004, С. 18].

Поэтому, когда мы говорим о длительной и прочной связи Александра и Аракчеева, нет смысла говорить об Аракчееве как антиподе либеральных устремлений в обществе, как лидере и оплоте реакционных сил. Правильнее и честнее было бы отметить различные и противоречивые стороны в характере самого Александра и то, что Аракчеев привлекался императором именно в те области общественной жизни, которые утверждали абсолютистскую ипостась натуры и практики деятельности Александра. Остальное доделывали характер, преданность царю, бульдожья хватка "железного графа", как его называли современники.

Армия, конечно, была оселком Александра -- и по объективным обстоятельствам русской внешней политики, и по его субъективным побуждениям. В этой области Аракчеев и проявил себя наиболее ярко, истово, временами жестоко, честно и неподкупно исполняя порученное ему дело, внося в это исполнение организаторский талант, ум, фантазию, масштабы и одновременно суровую педантичность, жесткость, умение любыми средствами дойти до результата, что было крайне непопулярно в тогдашней ленивой, рутинной и расхлябанной России, отравленной ядом крепостного права и абсолютизма, разлагавшего и низшие и высшие слои общества. В этой своей деятельности он не отражал абсолютно никакой политической тенденции и ориентации, кроме воли и желания императора. Кроме того, необходимо понимать и еще одну характерную черту Александра I, отраженную в деятельности Аракчеева: император стремился не брать на себя меры непопулярные, могущие осложнить его отношения с двором, верхушкой армии, гвардейским офицерством. Меч возмездия, заговора, убийства, по образу и подобию деда и отца, витал над его головой всю жизнь, и поэтому он нуждался в щите, который принимал бы на себя все критические стрелы общества, все проклятия различных социальных групп и слоев и даже всеобщую ненависть.

Аракчеев и был таким щитом Александра I. Но при этом он являлся сильным и решительным человеком, безапелляционно проводил в жизнь планы Александра, некоторые из них были крайне непопулярны в той среде, хотя безусловно полезны для России, и чем выше он поднимался, тем активнее, упорнее, беспощаднее проводил линию своего сюзерена. Александр -- обворожительный, интеллигентный, блестяще образованный -- мог совершенно свободно рисовать на российском государственном полотне с милой улыбкой и врожденной деликатностью и вежливостью любые политические узоры, потому что у него был Аракчеев. Александр говорил: "Я знаю, что Аракчеев груб, невежественен, необразован. Однако он имеет большую практическую сметку, мужество и инициативу и наделен огромной работоспособностью. Он также глубоко вникает в детали. Он соединяет в себе редкую неподкупность с презрением к почестям и материальным благам. И он обладает несгибаемой волей и фанатичной страстью командовать людьми. Я не смог бы сделать что-либо без него" [Сахаров А. Н., 1998, С. 24-39].

Поистине Александр прекрасно понимал натуру своего помощника и использовал его с максимальной для себя пользой.

Кроме того, необходимо помнить, что Александр испытывал сильнейшие комплексы перед памятью убитого в ходе переворота 1801 г. отца. К Аракчееву император тянулся не только как к человеку, с которым он дружно и полезно работал в годы правления Павла I, но и как к личности безупречной в отношении к покойному императору и не запятнанной какой-либо закулисной интригой. С ним, как и со старым другом А. Н. Голицыным, верным П. М. Волконским, он чувствовал себя легко и свободно. Единственно, на что претендовал Аракчеев, это на признание своего особого положения при императоре; это была, повторимся, плата за его преданность, верность и рвение. Для Аракчеева она стоила много, если не все. Для Александра при его вежливости и обходительности, при определенной тактике, рассчитанной лично на Аракчеева, эта плата не стоила ничего. И все недоразумения между Александром и Аракчеевым возникали не на почве расхождений во взглядах или в политике, а исключительно из-за обид фаворита на то, что он недостаточно оценен либо обойден личным вниманием императора. Для него, "сельского дворянина", полунищего кадета, "чернорабочего" императорской государственной машины, это личное внимание и его особое положение при императоре были высшей наградой за тяжелую и неблагодарную службу. Это вполне осознавал и сам Аракчеев и не скрывал ни от кого. Понимал все это и Александр [Сахаров А. Н., 1998, С. 24-39].

Первые же действия призванного вновь на службу генерала показали, что Александр в нем не ошибся. Пять лет (1803-1808) провел Аракчеев на посту инспектора артиллерии, и за эти годы он практически внес решающий вклад в переустройство русского артиллерийского дела, объединив свои усилия в создании новой, современной артиллерии, реорганизации ее структуры, подготовке артиллерийских кадров. Он выделил артиллерию в самостоятельный вид войск, в основу ее структуры положил артиллерийскую батарею, входившую в состав роты. Роты сводились в артиллерийские бригады. Аракчеев разработал прогрессивную для того времени систему комплектования и обучения артиллерийских кадров, особое внимание обратил на подготовку грамотных "нижних чинов" и добился, чтобы туда направляли воспитанников военно-сиротских училищ. Предложил он и проведение специальных экзаменов по основным военным и математическим дисциплинам при производстве в чины артиллерийских офицеров. Эти меры были поддержаны Александром. Разработал он также одобренный императором и порядок проведения полевых артиллерийских учений.

Блестяще показал себя А. А. Аракчеев во время русско-шведской войны, в результате которой Финляндия, бывшая шведская провинция, отошла к России. Именно он сумел реализовать план Александра I -- осуществить атаку шведской территории с выходом на Стокгольм в зимние месяцы по льду Ботнического залива

Наконец, надо упомянуть о том, что именно Аракчеев уговорил Александра I, помня о печальном уроке Аустерлица, покинуть армию и доверить ее командующему.

В течение всей войны Аракчеев фактически был главной фигурой, осуществлявшей общее руководство всеми военно-политико-организационными вопросами. Он постоянно был рядом с Александром и фактически стал единственным докладчиком по всем наиболее важным вопросам. Как он отмечал в своих записках, с середины июня 1812 г. император просил его взять на себя все военные дела, "и с оного числа вся французская война шла через мои руки, все тайные донесения и собственноручные повеления государя императора"166. Царь доверял ему неограниченно, и кажется, что Аракчеев вполне оправдал это доверие [Сахаров А. Н., 1998, С. 24-39].

Аракчеев эпатировал придворные круги своей прямотой, откровенностью, он говорил то, что думал, о каждом из них, к тому же в борьбе за привязанность императора он, как правило, выходил в течение долгих лет победителем, что не могло не усилить общую ненависть к нему столичного "боярства", как образно сказал П. Н. Богданович. В тех же случаях, когда кто-либо из них добивались успеха на этом поприще, они становились личными врагами временщика, который тяжело переживал, когда Александр с кем-то, кроме него, делил свою привязанность. А поскольку представители этого "боярства" были люди весьма влиятельные, с острым пером, они и положили начало той сначала мемуарной, а позднее историографической традиции в отношении Аракчеева, хотя нет необходимости обелять действительную грубость, жесткость, нетерпимость "железного графа".

В связи с окончанием военной страды 1812-1814 гг. Александр I удостоил Аракчеева и Барклая-де-Толли звания фельдмаршалов. Барклай принял высокое звание, Аракчеев отказался, мотивируя это тем, как и в случае с итогами русско-шведской войны, что он лично не руководил войсками и не принимал участия в боевых операциях. Остался верен он себе и после того, как на него пролилась очередная милость императора: когда, вернувшись из-за границы, Александр отметил заслуги Аракчеева перед Отечеством и послал ему в виде дара свой портрет-медальон, обрамленный бриллиантами, тот с благодарностью принял портрет, но бриллианты отослал в императорский кабинет.

Любопытно, что такие выдающиеся деятели своего времени, как Сперанский и Карамзин, вовсе не относились к нему отрицательно. Аракчеев никогда не был среди врагов Сперанского. Он попросту ревновал неудачливого реформатора к Александру I, и никакие другие мотивы нельзя найти в той некоторой отдаленности, которая существовала между двумя выдающимися людьми первой половины царствования. Когда же Сперанский подвергся опале, Аракчеев отнесся к нему по меньшей мере сочувственно. Он состоял с ним в переписке, ходатайствовал за Сперанского перед императором, добился его возвращения из ссылки на службу пензенским губернатором. С благодарностью Сперанский побывал по дороге в Пензу у Аракчеева в его имении Грузино. Помогал ему Аракчеев и позже. Поэтому понятно, первым, кого посетил Сперанский, вернувшись в Петербург с поста губернатора, был Аракчеев [Дженкинс М., 2004, С. 18].

Помог А. А. Аракчеев и Н. М. Карамзину установить прерванные контакты с императором. Да, Карамзин поехал на прием к всесильному временщику, что человеку с его реноме и амбициями было нелегко, но, преступив эту грань, великий наш историк обнаружил любезный прием, откровенную беседу, заверения в полной поддержке его дела с "Историей государства Российского". Примечательны слова, сказанные Аракчеевым Карамзину, который признал в Аракчееве человека с умом и "хорошими правилами": "Учителем моим был дьячок: мудрено ли, что я мало знаю? Мое дело -- исполнить волю государеву. Если бы я был моложе, то стал бы у Вас учиться, теперь уже поздно". Даже Пушкин, с именем которого связывают несколько эпиграмм на Аракчеева, с горечью писал жене в 1834 г. после его смерти: "Аракчеев... умер. Об этом во всей России жалею я один. Не удалось мне с ним свидеться и наговориться" [Сахаров А. Н., 1998, С. 24-39].

Хочется обратить внимание на точку зрения М. Дженкинса по этому вопросу. Термин "аракчеевщина", относящийся к последнему периоду царствования Александра I, означает реакцию и притеснения. И хотя действительно это было время большого социального напряжения и многие влиятельные люди стремились препятствовать растущим в обществе тенденциям к переменам, Аракчеев не был таким деятелем. Так, он не имел никакого отношения к университетским проблемам, пассивно проявлял себя и в деле с тайными обществами, не видя интереса Александра к этому вопросу. Он и не понуждал императора к решительным действиям против будущих декабристов. Его жесткость и даже грубость, заявление, что он "сотрет в порошок" тех, кто не исполнит его приказов, говорят лишь о его личных качествах, поддержанных временем, изъянами собственного воспитания и образования и прусскими порядками, перенесенными на русскую почву, характерную полным отсутствием гражданских прав населения, крепостничеством, насилием одних и раболепством других [Дженкинс М., 2004, С. 18].

Кроме того, необходимо помнить, что в течение десятилетий прогрессивность России того времени в исторической литературе мерилась даже не столько либеральными планами Александра I, западными конституционными увлечениями Сперанского, сколько набатными обличениями Радищева, революционным экстремизмом декабристов с их планами убийства всей императорской семьи, диктаторскими поползновениями Пестеля, выстрелом Каховского. Последствия всех этих действий, добейся декабристы успеха, в русских условиях, при общем цивилизационном отставании страны, темноте и обозленности народа были трудно предсказуемы. Недаром умные люди того времени (а вовсе не реакционеры) говорили, что вначале нужно образовать народ, а затем уже предоставить ему свободу и право решать свою судьбу. В этих подходах, конечно, меркли, а то и вовсе предавались проклятиям те действительно прогрессивные мысли и действия, к которым прибегали сторонники эволюционного движения России, по цивилизационному пути, а не по горящим трактам катаклизмов и потрясений. Кажется, что Аракчеев был одним из них.

Задумаемся над его твердой убежденностью в необходимости поломать уже отжившую свой век рекрутскую систему, которая и была отменена, но лишь в ходе Великих реформ 60-х годов. Так, в канун Отечественной войны 1812 г. Аракчеев предложил Александру I сократить срок солдатской службы до 8 лет, а из увольняемых в запас сформировать резерв и тем самым усилить контингент армии. Однако Александр, озабоченный предстоящим столкновением с Францией, а после войны находившийся в "угаре" европейской гегемонии и столкнувшийся с коварством великих европейских держав, считал, что постоянная русская 1,5-миллионная армия являлась гарантом упрочения влияния России и противодействия проискам ее бывших союзников; хотя на словах он сам призывал европейских лидеров к сокращению вооруженных сил. К тому же Александр вынашивал идею военных поселений, а предложение Аракчеева шло вразрез с этой идеей.

Сохранились и многочисленные документальные подтверждения гуманных действий Аракчеева по отношению к простонародью, крестьянам, причем действий, им самим инициированных. В своем письме Александру I, отметив, что положение исправлено и жители хлебом обеспечены, он далее писал: "...а письмо графа Разумовского (черниговского губернатора, -- А. С.) единственно доказывает его алчность в доходах, ибо с его состоянием я бы не только прокормлял своих крестьян, но и всех прочих нуждающихся в оной губернии..." [Богданович П. Н., 1999, С. 240].

Но наиболее поразительным стал в этом смысле проект об освобождении крестьян от крепостной зависимости, поданный Аракчеевым Александру I в связи с его просьбой в феврале 1818 г. Аракчеев предложил поэтапный выкуп в казну помещичьих имений с наделением всех помещичьих крестьян к дворовых людей двумя десятинами на каждую ревизскую душу. Этот проект был во многом смелее некоторых декабристских планов; его идеи в дальнейшем были, по существу, положены в основу крестьянской реформы 1861 г., а в дворянских кругах вызвали возмущение.

Конечно, важное место в понимании жизни и деятельности как Александра I, так и Аракчеева имела печальная эпопея военных поселений. Идея их опять-таки оказалась не доморощенной, а пришла из Европы.

"Общая цель -- создать военные поселения, -- пишет В. А. Федоров, -- сблизила Александра I и Аракчеева. В своих письмах, донесениях, отчетах Аракчеев рисовал радужную картину жизни в поселениях, да и сам император, неоднократно посещая военные поселения, убеждался в их образцовом порядке. Причем это были отнюдь не потемкинские деревни..." [Федоров В. А., 1997, с. 49].

Вообще исследования феномена военных поселений, видимо, еще впереди. Прежние исследования отражали лишь их негативное воздействие на историю страны и живописали возмущения военных поселян порядками, введенными Аракчеевым. Лишь в последние годы ученые стали обращать внимание на реальные факты развития районов, охваченных военными поселениями. Истина же, видимо, заключается в ответе на вопрос о том, каким образом в крепостной России правительство пыталось внедрить вполне цивилизованные образцы организации военизированных поселян и как и почему те отчаянно упирались и отказывались от заведомых благодатей чистой, материально более основательной и благоустроенной жизни. Ответ, конечно, коренится как в сущности системы, которую представляли Александр и Аракчеев, так и в общественных параметрах русского общинного крестьянства с его традиционным укладом, обычаями, привычками, а главное -- с уже сложившимся стереотипом сосуществования с абсолютистско-крепостнической государственной машиной

Аракчеев в короткое время создал в соответствии со своими "Главными основаниями" четкую систему деятельности поселений. Исследования последних лет показали, что Аракчеев превратил военные поселения в прибыльные хозяйства. К концу царствования Александра I их капитал составлял 26 млн. руб. Созданный в поселениях Кредитный банк поддерживал поселян, выдавал льготные ссуды офицерам. На случай неурожая были созданы специальные хлебные магазины. Аракчеев внедрял в поселениях различные агрономические новшества, развивал промыслы, торговую предприимчивость [Федоров В. А., 1997, с. 49].

Бывавший не раз в военных поселениях Александр I был от них в восторге, посетивший их М. М. Сперанский называл их "чудесными", и даже Н. М. Карамзин, относившийся к Аракчееву настороженно, писал своему другу И. Н. Дмитриеву в 1825 г.: "Поселения удивительны во многих отношениях. Там, где за восемь лет были непроходимые болота, видишь сады и огороды" [История государства российского ..., 1997. С.175]. В умонастроениях и деятельности Аракчеева существовала одна сторона, которая тщательно замалчивалась многими дореволюционными, западными и советскими историками и которую, конечно, не мог не учитывать хитроумный и дальновидный император. Речь идет о безусловном русском патриотизме Аракчеева, об интересах России, как их понимал "железный граф".

В своих исследованиях об Александре I и Аракчееве Н. К. Шильдер, А. А. Кизеветтер, великий князь Николай Михайлович, М. Дженкинс, В. А. Федоров и другие исследователи основной акцент делали на том, что Аракчеев был лишь исполнителем воли обоих императоров, светил лишь их отраженным светом и не проводил своей какой-то особой политической линии (кстати, уже по одному этому, он не мог быть оплотом реакции). В основном это было так -- и в этом была и сила и слабость Аракчеева. М. Дженкинс, например, писал, что "он не делал никаких попыток повлиять на императора в том или ином направлении, которое касалось государственной политики", что "Аракчеев верно выполнял волю императора, не поднимая глаз от ближнего горизонта на штормовые тучи, собиравшиеся над головой. Если император не был озабочен грозящим кризисом, это не становилось и заботой Аракчеева" [Дженкинс М., 2004, С. 18]. Безусловно, это правильно и относилось ко многим важным направлениям жизни России того времени, за одним исключением, которое, возможно, и определило негативное место генерала в общественном сознании XIX-XX вв., -- его безусловная нескрываемая ненависть к иностранным вершителям судеб страны, к лидерам различных иностранных влияний при русском дворе и в окружении самого императора [Дженкинс М., 2004, С. 18], [Федоров В. А., 1997, с. 49], [Шильдер Н. К., 1990. С. 331].

Известно, что он, не умея писать и говорить по-французски, отказывался обучаться французскому языку, предпочитая и в деловой обстановке, и в быту использовать русский язык. Это знали при дворе, и, скрепя сердце, с этим мирились. Понятно, что все сторонники западнофильских партий, которые зачастую объединялись, как это случилось в послевоенный период, платили Аракчееву прочной ненавистью, которая многократно отражалась в мемуарной, а позднее и в исторической литературе, причем порой эта ненависть зачастую мотивировалась чем угодно, но основная ее причина -- преданность Аракчеева интересам России -- тщательно замалчивалась. Что касается Александра I, то он умело лавировал в этом политическом водовороте, среди противоречивых политических течений, имея друзей и приверженцев среди всех важных политических тенденций, опираясь на представителей разных элитных общественных группировок, внушая им иллюзию, что именно их интересы он и отражает в своей политике, а в действительности, подчиняя их не только интересам страны, как он понимал их сам, но и своим личным интересам и страстям, заставлял представителей всех ориентации работать на себя. Это ли не свойство глубокого государственного ума, натуры одаренной, коварной и сильной! Это было высочайшее искусство управления, позволившее Александру I балансировать на пике власти без малого четверть века, и Аракчееву в этом процессе, как представителю "русской группировки", уделялась важная роль [Богданович П. Н., 1999, С. 240].

Похожие статьи




Александр I и Аракчеев - Аракчеев - реформатор-реакционер

Предыдущая | Следующая