Порно в дискурсе социальной критики, Порно как объект критики - Политизация Эроса: язык описания порно в философии и социальных науках

Порно как объект критики

Среди исследовательских дискурсов о порно чаще всего встречается именно социально-критический дискурс. В данном параграфе речь будет идти о секс-войнах в среде феминисток, а о связанной с социально-критическим взглядом проблеме объективации будет сказано в параграфе, посвященному подходу к порно как к фильму. МакНейр формулирует ключевой, по его мнению, вопрос в исследованиях порно: "вредит или не вредит обществу производство, распространение и потребление порнографии?" (McNair 2014: 161). Сам он считает, что корреляции между распространенностью и доступностью порно и уровнем насилия нет. Эту исследовательскую перспективу в целом МакНейр называет "парадигмой эффектов".

В споре о том, ведет ли трансгрессия на экране к увеличению насилия в жизни ничего нового нет. Применительно к фильмам разного типа он ставился с момента зарождения кинематографа или, по крайней мере, с тех пор, как кино стало массовым феноменом (см. напр. сборник докладов, подготовленных специальной комиссией, созданной для изучения влияния кино на общественную мораль в Британии в 1917 г.: The Cinema... 1917).

Растущая в 60-70-х популярность порно не могла не вызвать реакции феминисток. Лора Малви разоблачила мужской взгляд в кино как патриархатный и подчиняющий (Малви 2000). Но если в фильмах нуар, на примере которых основывала свой анализ Малви, обнаружение мужского доминирования требовало эвристических усилий, то порно, как будто само просилось под удар критики. Женщина кажется жертвой фетишизации и объективации в качестве средства сексуального удовлетворения в голливудской продукции, но тем более такой упрек просится в фильмах, в которых женщина не просто кажется потенциальной половой партнершей, но напрямую предстает в качестве таковой. Исходную статью Малви мы рассмотрим ниже, тогда как сейчас перейдем непосредственно к обзору феминистских "секс-войн".

В конце 70-х появляются активистские группы, типа WAVPM ("Women Against Violence in Pornography and Media") в Сан-Франциско и WAP ("Women Against Pornography") в Нью-Йорке. Феминистки типа Андреа Дворкин и Кэтрин МакКиннон с помощью такого рода организаций пытались повлиять на законодательство так, чтоб ограничить и в конечном счете запретить порно (о законодательных аспектах феминистской кампании против порно подробно см. Duggan, Hunter 2006: 15-81). В оппозицию становятся "секс-позитивные" феминистки, самая активная организация среди которых -- FACT ("Feminist Anti-Censorship Taskforce").

Особое внимание неизменно уделяется теме садо-мазохизма. К ней часто обращаются исследователи порно, так как по самой своей сути оно кажется тесно связанным с садистской перверсией (Уильямс 2014). От исследователей не отстают и практики-активисты. Так, лесбийская БДСМ-организация Samois, названная в честь вымышленного лагеря для женщин из порно-романа Полин Реаж "История О", вступила в конфронтацию с WAVPM. В частности, активистки из Samois обвиняли соперниц в том, что в своей риторике WAVPM репрессируют любительниц БДСМ, лишая их свободы выбора формы своей сексуальности (Rubin 2004). Тематика садо-мазохизма вообще привлекает исследователей порно особенным образом, так как по самой своей сути оно кажется тесно связанным с садистской перверсией (Уильямс 2014).

Андреа Дворкин, всегда бывшая в авангарде самого радикального феминизма, сформулировала упреки против анти-антипорнографического женского движения в статье-манифесте "Почему вопрос порнографии важен для феминисток" (Dworkin 1993). Активистка упрекала соперниц в непонимании современных женских проблем и в поддержке правых. Таковыми защитниц порно в глазах Дворкин делало то, что они своей деятельностью якобы способствовали распространению такой модели сексуальности, которая позволяет "вдохновленным" просмотром мужчинам совершать на улицах сексуальное насилие. Непосредственная связь между правыми взглядами и потворством сексуальному насилию, конечно неочевидна, но использование ярлыка "правый" как обличительного имело риторическую силу, и им, -- на наш взгляд, более обоснованно -- пользовались и секс-позитивные феминистки, защищающие порно от запретов. Представительница калифорнийской школы porn studies Констанс Пенли остроумно подмечает, что союзниками антипорнографического движения оказываются религиозные правые (Penley 2004: 314). Действительно, логика запрета культурного феномена скорее напоминает правую логику, чем какую-либо иную. Таким образом, если продолжить и развить аргументацию Пенли, феминистки типа Дворкин не столько шли против самой системы господства, сколько предлагали перераспределить ее ресурсы.

Нужно отметить, что до начала секс-войн феминистки тоже не были настроены против порно. Например, Сьюзен Зонтаг, рассуждая о порнографической литературе, не оценивает ее как негативный феномен (Зонтаг 1997). Есть и еще более курьезные примеры, такие как "Манифест ОПУМ (Общества Полного Уничтожения Мужчин)" радикальной феминистки Валери Соланас. Она пишет, что не уничтожит только определенные группы мужчин, которые действуют в интересах SCUM, независимо от их собственных мотивов. Туда входят и "производители и пропагандисты книг и фильмов и т. п. о сексе, которые приближают то время, когда на экране будут демонстрировать только Минет и Е*лю" (Соланс 2003: 274).

Сама же Дворкин вскоре в своем радикализме дошла до того, что предложила женщинам создать собственное государство, которое должно защитить женщин по половому признаку так же, как Израиль собрал и защитил евреев по признаку вероисповедания (Dworkin 2000). Эта идея встретила отторжение в феминистской среде и поспособствовала утверждению более мягкого секс-позитивного феминизма в качестве мейнстрима (МакНейр 2008: 62-63).

Более изощренный тип социальной критики порно предлагает Бодрийяр в рамках своей теории гиперреальности (Бодрийяр 2000: 68-102).

По Бодрийяру, порно делает пространство пола еще более реальным, чем сама реальность. Это делает невозможным соблазн в этой сфере, тогда как именно соблазн для Бодрийяра имеет ключевое значение в культуре. Порно блокирует возможность фантазмов, отображая функционирование пола в модусе гиперреальности. Пол в этом случае идентифицируется с изображением пола. Техника и перфекционизм здесь обезоруживают человека, не оставляют ему пространства для собственного участия, анализа, вовлечения. Дистанция исчезает, но, по Бодрийяру, никто не знает, где проходит граница реальности, так что перфекционизм измерения гиперреальности потенциально бесконечен.

Одно из обвинений Бодрийяра в адрес порно состоит в том, что оно продолжает дело метафизики, паразитируя на фантазмах поиска истины. Пафос порно, как и пафос метафизики, состоит в том, чтоб произвести истину здесь и сейчас, вывести ее со всей очевидностью в профанную область наглядной данности.

Другая претензия -- семиотическая. Если тело в одежде, будучи сокрытым, служит референтом, который остается таинственным -- и посему соблазнительным, то обнаженное тело, показанное во время полового акта крупным планом, оказывается в роли знака. Оно, таким образом, прекращает быть загадкой, но становится лишь элементом набора тел, служит деталью орнамента, фрагментом дизайна. Бодрийяр связывает с этим отсутствие важности лица в порно, теперь оно не нужно, а нужен только сверхкрупный план акта совокупления и звуки. Даже само тело фрагментируется и распадается.

В мире такой гиперреальности невозможна многомерность, это пространство, как отмечает Бодрийяр, принципиально одномерно. То есть система знаков сводится к единственному простому набору функций. В порно нет загадки, недосказанности, многозначности. Все то, что было принципиально невидимо и принадлежало соблазну, теперь с наглядной очевидностью изымается и демонстрируется. Порно оказывается тем, что Бодрийяр называет симулякром, -- знаком, который скрывает за собой пустоту, маскирует отсутствие означающего. Именно так в порно, по Бодрийяру, за эффектами гиперреальности скрывается отсутствие какой-либо истины пола.

Появление порно отражает, как считает Бодрийяр, пределы сексуального как такового. Это кульминация одержимости сексом -- а еще точнее, одержимости эякуляцией, конечной "целью" полового акта. Такой диагноз историчен, это европейское заболевание. Положительным примером для Бодрийяра служат те традиционные культуры, в которых секс не осмысливается в критериях реальности, а оказывается элементом -- не самым главным, но лишь одним из! -- сложной символической системы обольщения. Тонкость ритуала в современной культуре уступает место натурализации, экономическому подходу, когда важна реальность знаков, самым очевидным из которых и оказывается эякуляция. С поистине модернистской серьезностью Бодрийяр отмечает, что риторика спасения души уступает место риторике использования тела и его потенций. Тело становится капиталом.

Еще до Бодрийяра Ролан Барт, говоря об удовольствии от текста, отмечал его схожесть со стриптизом. В тексте интересна не однозначность и непрерывная простота нарратива, но "мерцание" как чередование совершенно различных между собой фрагментов (Барт 1989: 468). Точно так же и в стриптизе скорее интересно не технически ровное обнажение профессионалки в танце, но прерывистые заминки и спотыкания неумелой любительницы (Барт 2010: 216-220). Аналогия полностью уместна, если помнить, что у Барта удовольствие от текста понимается именно как эротическое. Но мы уделили отдельное внимание именно реконструкции аргументации Бодрийяра и его схожей с бартовским "мерцанием" эротики концепции соблазна, прежде всего, потому, что его концепция содержит в себе сразу несколько обвинений в адрес порно. Здесь есть в свернутом виде и обвинение в производстве своеобразной одержимости, ведущей к импотенции, и обвинение в капитализации и отчуждении секса. Но приведенная критика гиперреальности не звучит как прямолинейный политически заряженный манифест антипорно-феминистки или религиозного правого -- это заслуга изощренного языка бодрийяровской аргументации. Его литературная риторика подкупает, и тем важнее попробовать обнажить основания его аргументации, а также сопоставить реконструкцию Бодрийяра с эмпирическими данными.

Основной аргумент этой критики порно -- уничтожение некоторой невидимой области соблазна и обнажение гиперреальной сексуальности в чистом, натурализированном виде. Такой ракурс позволяет уйти от многозначных схем обольщения и переместиться в поле чистой знаковости, где функционирование пола становится прямым и непосредственным. Это приводит к капитализации тела, к его использованию как ресурса в системе обмена. Но тоска Бодрийяра по сложной ритуализированной области невидимого или даже по метафоре души -- тоска скорее эстетская, нежели критическая. Такого рода аргументы оперируют не столько логическими или эмпирическими доводами, сколько размытой областью арсенала риторических внушений. Опасность состоит в том, что подобная риторика может подкупить своей изощренностью, тогда как в ее основаниях лежит туманная область вкусов и предпочтений. Ценность системы ритуалов, по сравнению с прямым рациональным использованием тела для удовольствия (не об этом ли мечтал Маркузе?) не кажется очевидной. Ритуал якобы красив, но обосновать такой эпитет очень сложно. Тоска по многозначности и по традиционной игре в обольщение -- проявление консервативной реакции против неизбежно приходящей на смену деловитости как спутника эмансипации. Мечта о невидимой области фантазмов -- мечта о той манипуляции, которая возможна в ситуации, когда фантазмы могут конструироваться на верхах иерархии системы господства. Ничто не заставляет думать, что фантазм устраним в принципе, но риторически оформленная тоска по усложненным ритуалам игровой сексуальности стремится обличить рационализацию, которая делает некогда невидимые процессы видимыми. Именно возможность эксплицировать в области видимого то, что раньше скрывалось, задает порно потенциал выполнять положительную социальную функцию, быть не объектом социальной критики, но ее инструментом. К описанию такого ракурса исследований порно мы приступим ниже. В завершение же обзора концепции Бодрийяра обратим внимание на то, что аргумент о девальвации лица, попросту эмпирически неверен. Нам еще предстоит отметить особенную важность именно изображения лица в порно. Бодрийяр, строя собственную модель, упростил свой объект, редуцировав его исключительно до буквальной репрезентации полового акта. Подобное упрощение в случае анализа порно нам кажется недопустимым в первую очередь потому, что ведет к конкретным ошибкам в анализе, так как многие важные детали оказываются вне сферы исследовательского внимания.

Размышление о социальной критике порно мы завершим еще одним соображением. Наиболее энергичные исследователи, стремящиеся к обличению деструктивного потенциала этого феномена, впадают в то, что Карл Поппер обличал как методологический эссенциализм. Они стремятся обнаружить и обличить "подлинную природу вещей, то есть их подлинную сущность или реальность" (Поппер 1992: 63). В таком исполнении критика порно означает, что оно сущностно плохо, так, словно существует порнография сама по себе. Но, как и любой культурный артефакт, порно не находится в вакууме. На его восприятие и конечную интерпретацию влияет множество факторов. В своей семиотической модели анализа телевизионного сообщения представитель Бирмингемской школы культурных исследований Стюарт Холл подчеркивал важную роль восприятия или "декодирования" сообщения конкретным зрителем (Hall 2005). Такой подход во второй половине XX века появился в разных областях гуманитарных и социальных исследований. В феноменологической эстетике Роман Ингарден выступил со своим разграничением эстетического объекта, эстетического переживания и эстетического предмета. В его подходе произведение искусства не является объектом (например, расписанным холстом или скульптурой), но возникает лишь при наличии эстетического предмета -- образа, возникающего в сознании рецепиента во время эстетического переживания, восприятия объекта (см. Ингарден 1962: 114-154). В качестве полноценной исследовательской программы с подобным подходом выступил и социолог Мишель де Серто, согласно которому важно изучать не артефакт сам по себе, но те практики, в которые его включают в рамках своей повседневности использующие его люди. Властные структуры здесь задают стратегию изготовления, которую де Серто противопоставляет тактике использования (см. Серто 2013: 39-57). Антрополог Вильтон Мартинез обнаруживает такую же неоднозначную логику в использовании научного знания. В расчете на появление антропологической чувствительности он показывал специально подобранные фильмы студентам младших курсов, слушающих введение в антропологию. О том, что интерпретация этих материалов студентами нередко обнаруживает колониальный дискурс вплоть до расизма со всеми предрассудками о "недоразвитых", Мартинез написал статью "Кто конструирует антропологическое знание?" (Martinez 1992). В качестве методологического приема такой ход мысли, заметим, вовсе не обязательно связан с левым дискурсом. Так, известный защитник традиции Ганс Георг Гадамер, разрабатывая проект своей философской герменевтики, отдельно отмечает важность не только понимания и истолкования, как это было в предшествующей герменевтической традиции, но и аппликации. Всякое понимание имеет смысл тогда только, когда применено к конкретной ситуации истолкования (см. Гадамер 1988: 364-369).

Подобную мысль относительно порнографической литературы прямо высказывает и Сьюзен Зонтаг. Для нее порно становится "опасным благом", но при этом опасность его невелика и зависит от того, кто будет этим благом пользоваться. В конечном счете, порнография -- это объективация определенной формы опыта, которая становится знанием. А в определенном смысле любое знание опасно. Зонтаг заключает: "В конечном счете место, отводимое нами порнографии, зависит от целей, которые мы ставим перед своим сознанием, своим опытом" (Зонтаг 1997: 95). Такой взгляд кажется продуктивным в нескольких смыслах. Во-первых, он позволяет полнее и адекватнее исследовать любой культурный артефакт без эссенциалистских спекуляций или попытки легитимировать под видом исследования собственные эстетические предпочтения. Во-вторых, исследовательский дискурс о порно теперь встает перед перспективой участия в том, как порно влияет на социум. Артикуляция тех или иных моментов становится моментом гадамеровской аппликации. Это задает перспективу, из которой становится возможно рассмотрение порно уже не как объекта социальной и политической критики, но как ее инструмента.

Похожие статьи




Порно в дискурсе социальной критики, Порно как объект критики - Политизация Эроса: язык описания порно в философии и социальных науках

Предыдущая | Следующая