Евроцентризм и ориентализм - Образ Другого (Восток в европейской традиции)

Конечно, можно допустить, что какой-нибудь творческий гений, оригинальный талант или мощный ум преодолеет установленные границы знания, но опора на предшественников не может не оказать влияния даже в этом случае. Такая сфера, как Ориентализм, реализует весьма отчетливую связь с основами мировидения (Библия, классика, филология). В результате получается упорядоченное ("ориентализованное") Знание или видение.

Ориентализм - школа интерпретации, Объектом и Предметом которой оказываются цивилизации, народы и территории Востока. Объективные открытия ориенталистов - преданных ученых, которые переводили и редактировали тексты, дешифровали ранее неизвестные языки, составляли словари, восстанавливали ушедшие эпохи, производили позитивное знание, поддающееся проверке, - всегда обусловливались фактом, что любые словесно выразимые истины воплощены в языке. Но насколько язык способен отобразить истинное? Ведь язык, по существу, продукт человеческих отношений и поэтому представляется как динамическая система метафор, метонимов, антропоморфизмов. И, следовательно, такое понятие, как "Восток", обрастает различными смыслами, ассоциациями, коннотациями, что подчас не соответствует реальности (Ibid.: 203).

Таким образом, ориентализм не столько позитивная доктрина, сколько обусловленное знанием Представление, основанное на Впечатлениях путешественников, коммерсантов, чиновной администрации, военных экспедиций, паломников, читателей романов об экзотических путешествиях. Все это порождает соответствующую идиоматику, включающую такие понятия, как "восточный деспотизм", "восточная чувственность, духовность", "восточный характер".

Если прежде представление о Востоке - это собрание идей, представлений, клише, то для XIX века характерна кристаллизация этих представлений в реальной практике времени. Чувственность, деспотизм, отсталость и прочее коннотируют любое употребление слова "восточный" и со временем становятся привычными. "Мы" и "они" демонстрируют, с одной стороны, разделение, но вместе с тем ведут к генерализации этого "мы" и того "они" В этнологических исследованиях Германии с конца XVIII века существует разделение на Volkskunde и Vцlkerkunde. Первое представляет исследования культуры немцев и их соседей, второе - неевропейских народов (Свод... 1988: 70-74).. Эта оппозиция подкрепляется не только антропологией, лингвистикой и историей, но также и дарвинистской теорией выживания и естественного отбора и - что не менее важно - риторикой высокого культурного гуманизма. Если недифференцированность Востока ("Восток есть Восток" - "они") обусловлена его политической слабостью, то консолидация "мы" - мощью Запада. Этноцентризм (= евроцентризм) и даже расизм ярко иллюстрируются концепцией "белого человека" Киплинга. Быть "белым человеком" - не просто идея, но и практика. Утверждение "белого человека" передавало ощущение непреодолимого расстояния, отделяющего белого от цветного или западного от восточного.

В работах лучших ориенталистов периода между мировыми войнами - Л. Массиньона и Г. Гибба - можно найти элементы общего с лучшими образцами учености этого периода. И ориенталист, и неориенталист начинают с того, что западная культура проходит через важную стадию, главная особенность которой - кризис, наложенный на нее такими угрозами, как варварство и национализм.

Гибб родился в Египте, Массиньон - во Франции. Оба могли бы стать очень религиозными людьми, но оба служили вполне мирским целям, воплощая традиционную ученость в политику. Все-таки их деятельность значительно различается. Один был обычным ученым, стремящимся объяснить природу какого-либо явления, мастерски используя средства научного исследования. Другой был весьма эксцентричным исследователем, а потому объективные факты и суждения поглощались и преобразовывались настолько, что не всегда легко было провести грань между предшествующим и преобразованным "индивидуальной интуицией его духовных измерений".

Нельзя сказать, что Массиньон был, по существу, исследователем старины; напротив, он был главным авторитетом в исламско-французских отношениях, как в сфере политики, так и в культуре (Said 1979). Он был, очевидно, страстным человеком, который считал, что мир ислама проницаем, но не ученостью, а преданностью всем его проявлениям.

Взяв за отправную точку существование трех авраамических религий, среди которых ислам представлял религию Измаила, лишенного божественного обетования в пользу Исаака, Массиньон полагал, что ислам - религия сопротивления (Богу Отцу и воплощенному Христу), все еще хранящая печать слез Агари Русские источники также часто называли мусульман "агарянами".. Собственно понятие Джихад имеет для ислама важное интеллектуальное измерение, миссия которого - война против христианства и иудаизма как внешних врагов и против ереси как внутреннего врага. Внутри ислама Массиньон различал особое течение, для которого главной интеллектуальной целью было учение, воплощенное в мистицизме, путь к милости Божьей (Божественной благодати). При этом он считал иранский мистицизм более смелым, нежели арабский, объясняя это тем, что первые - арии со свойственным им стремлением к совершенству, а вторые - семиты. Знаковой фигурой для Массиньона был Аль-Халладж, который стремился к личному освобождению вне ортодоксальной общины, искал и нашел его: он был распят, но достиг мистического единения с Богом (Massignon 1922).

И все же, несмотря на сочувственное отношение к исламу и его глубокие знания мусульманского Востока, Массиньон относит его к древности, а Запад - к современности. Ни один ученый, Даже Массиньон, не мог противиться давлению общества или научной традиции. Казалось бы, он шел своим путем, но повторял идеи своих предшественников. Он Обеспечивал общество представлением о Востоке как о чем-то специфическом, отвечающем культурным, политическим и экономическим потребностям эпохи.

Идея Массиньона о "духе" (esprit), напротив, была чужда интеллектуальному и религиозному фону, на котором развивался
Г. Гибб. Как и Массиньон, Гибб тоже мог похвастаться дружбой
С мусульманами, хотя и небескорыстной. Он весьма характерная фигура в британской (а позже - американской) научной среде. Во-оруженный сознанием важности атлантического содружества, он считал своим долгом быть проводником для политиков, бизнесменов и молодого поколения исследователей.

В отличие от Массиньона, который не скрывал своих метафизических рассуждений, Гибб выдает свои исследования за объективное знание. Однако большинство его работ использует такие понятия, как, например, "ислам", будто оно имеет ясное и четкое значение, хотя невозможно понять, о каком же исламе идет речь (Said 1979).

Хотя Гибб окончательно помещает ислам вне Запада, но в то же время рассуждает о "воссоединении". Впрочем, он отводит ему роль лишь в сфере искусства, философии, религиозной мысли и резко выступает против модернистских течений. Он сторонник мусульманской ортодоксии Гибб предпочитает называть ислам магометанством (Muhammedanism)..

Основная внутренняя слабость ислама состоит в разрыве связи между религиозными порядками и мусульманскими высшими и средними классами. Различия между французским и английским отношением к Востоку, по мнению Саида (Ibid.), в основном стилистические. Обе традиции используют обобщенное представление о Востоке, сохраняют отчетливое противопоставление Востока и Запада, стремятся к доминированию над Востоком. Несмотря на концептуальные расхождения, французский и английский варианты ориентализма принципиально и фактически оказываются схожи.

Знания о Востоке и знание Востока были не просто удовлетворением любопытства. Каждый раз решались и определенные практические задачи. Доклад А. Дж. Бальфура о положении в Египте иллюстрирует особый аспект такого знания. Поскольку Запад Знает Восток, Знает его историю, его взлеты и падения, постольку Запад Знает (или Может себе позволить знать), что следует делать. Вооруженный знанием и мощью, Запад способен предпринимать в отношении Востока то, что им считается наиболее приемлемым. Поскольку Бальфур оправдывает потребность занятия британцами Египта, превосходство его мысли связано с "нашим" знанием Египта и преимуществом в военном и экономическом отношении. Знание по Бальфуру означает не только обладание информацией о происхождении, расцвете и падении той или иной цивилизации, но и Способность использовать его. Знать - значит владеть (Said 1979). Знание означает возвышение над непосредственным восприятием, т. е. взгляд Со стороны. Совершенно естественно, что предмет такого знания уязвим, поскольку объект подвергается преобразованию в зависимости от целей, преследуемых аналитиком. Притом не только в ментальном, но и в практическом смысле. Если "мы" не знаем в истории Востока "фактов" самоуправления, то, следовательно, Востоком Необходимо управлять Удивительно, что и сегодня Запад, как мы видим, "лучше знает", что нужно Востоку.. Бальфур констатирует, что британцы находятся в Египте не просто ради египтян, хотя "мы" там для "их" пользы; мы там также ради Европы в целом. Англия экспортирует "наше самое лучшее в эти страны" (Thornton 1959: 357-360).

Что действительно имело значение - это нерушимая, всеобъемлющая западная опека восточных стран. Этим занимались все: ученые, миссионеры, бизнесмены, солдаты, учителя.

В отличие от Бальфура, тезисы которого по Востоку претендовали на объективную универсальность, Э. Кромер говорил о Востоке в конкретно-практическом смысле, как о том, Чем он управлял в Индии, затем в течение двадцати пяти лет в Египте. Для него Восток - это "подчиненные народы", а знание о "них" делает управление более легким и успешным. Знание дает власть, больше власти требует большего знания и т. д., ко все более выгодному сочетанию информации и контроля (Owen 1965: 109-139).

Похожие статьи




Евроцентризм и ориентализм - Образ Другого (Восток в европейской традиции)

Предыдущая | Следующая